Вдоль стен рядами стояли полки, забитые книгами. Я раздвинул шторы — окно смотрело на побелевший от снега, ровный открытый двор.

Обстановка интеллигентного человека была близка моей душе; если бы я не спешил надеть кому-нибудь поскорее наручники, я хотел бы порыться в этих книгах, хотя я и знал, что все они по специальности профессора — биологическо-химические выжимки. Я специалист по литературе, касающейся вопросов права, потому что она отражает отношения между людьми; но я очень люблю листать разные энциклопедии из-за иллюстраций — смотришь иллюстрации и получаешь самое точное представление о происходящих в мире делах, в самых различных областях знания...

Мой взгляд привлекла бумажка на письменном столе. Телеграмма! (Обычный человек не сможет распознать телеграмму в куче других бумаг, не то что специалист.)

«Прибываю десятого этого месяца Радой» — гласила телеграмма.

«Через день после погребения отца! — подумалось мне. — Теперь твоя голова не будет болеть от пренеприятных похоронных формальностей. Счастливый человек!..»

Потом я задумался. Подошел к окну и засмотрелся на снег, застилавший, улицу. На фоне движущихся белых нитей появилось будто лицо Нади Кодовой-Астарджиевой. Ее лицо. А в ушах у меня словно опять зазвучали ее слова: «Он ждал моего брата, и если бы он его дождался — не могу представить себе, что бы я унаследовала, виллу в Бояне или имущество в селе!» Она как-то особенно раздраженно произносила слово «вилла», и я сразу догадался почему. Очень просто! Ее муж, Красимир Кодов, любой ценой мечтал захватить виллу в Бояне, а о доме в деревне не хотел и слышать...

В моей душе торжественно звонили колокола. Нет, не просто колокола, а самый большой колокол храма-памятника Александру Невскому. Он звонил бодро, празднично, весело: «Бам! Бам! Бам!»

В гостиной, куда я вошел с телеграммой Радоя в руке, все усердно жевали теплые банички и с не меньшим усердием затягивались сигаретами.

— Товарищ майор! — Поднявшись, лейтенант Манчев вытер рот. — Разрешите доложить?

— Докладывай!

— Возвращаясь из киоска с сигаретами и баничками... — Он указал пальцем на стол, где на куске промасленной бумаги лежали две пачки сигарет и последняя баничка: — Это вам, товарищ майор. Возвращаясь из киоска, сержант Рашко встретил привратницу.

— Ну и что? — спросил я с досадой, потому что предчувствовал, что мой самоуверенный помощник отвлечет мое внимание от торжественного звона самого большого колокола. — Ну и что, что он встретил привратницу?

— Он рассказал ей кратенько о происшедшем вчера трагическом случае, а она — знаете, что она ему сказала?

— Не знаю!

— Она ему сказала: «А эту проститутку арестовали?» — «Какую?» — спросил сержант Рашко. «Ну, Дору, его экономку!» — ответила привратница. «Почему экономка профессора — проститутка?» — возмутился сержант. «Потому, что эта негодяйка живет с профессором и в то же самое время шляется и развратничает с его помощником, доктором Беровским!» — «Хм! — говорит сержант Рашко. — То, что она шляется, — ее дело, но зачем ей было убивать профессора?» — «Ну, чтобы отобрать квартиру, дурень! — постучала привратница пальцем ему по голове. — Когда женщина убивает мужчину, она делает это по двум причинам: или ради другого мужчины, или ради имущества. А эта проститутка убила профессора и ради того, и ради другого. И не таращься так! — сказала она ему. — Потому что однажды, когда я сделала ей замечание, что не вытирает как следует ноги, она как взбесилась и сказала мне: «Посмотрим, кикимора, какое хоро[5] ты будешь плясать передо мной, когда эта квартира моей станет!»

Выслушал все это очень внимательно. Большой колокол храма-памятника Александру Невскому звонить перестал.

— И я, — сказал лейтенант Манчев, улыбаясь нахально, — чтобы вам не мешать, пока вы исследовали кабинет профессора, дал распоряжение в управление — от вашего имени — тотчас же снять отпечатки пальцев и обуви экономки Доры и установить за ней наблюдение до новых указаний.

Я ответил, всматриваясь в снежные нити, летящие мимо окна:

— Благодарю, сержант Рашко, за проявленное усердие. Я подам рапорт о вынесении вам благодарности.

— И одновременно, — повернулся я к лейтенанту Манчеву, — подам рапорт об объявлении вам выговора.

— За что? — подпрыгнул Манчев. — В чем я провинился, товарищ майор?

— Вы проявили несообразительность! — ответил я. — Выдали себя перед экономкой. Ясно?

Манчев замигал, лицо его вытянулось.

— Снимая отпечатки, вы косвенно предупреждаете ее, что она находится под подозрением! И если она действительно участвовала с Беровским в этом преступлении, она немедленно позвонит ему, чтобы ДОГОВОРИТЬСЯ, какой линии поведения им придерживаться!

— Вы правы, товарищ майор, — вздохнул Манчев.

На его лице появилось выражение крайнего огорчения, и он махнул рукой так, будто все связанное со следствием уже полетело ко всем чертям.

— Сообразительность — важнейшее качество инспектора милиции, — сказал я.

— Безусловно, товарищ майор, — отозвался Манчев. — Если б я был на вашем месте, я бы сделал такое же замечание провинившемуся...

Мне стало и смешно, и грустно. Хотел ли глупый парень выдать себя за хитреца? Или он шутит? Придираться было бессмысленно — по той простой причине, что не было времени. «Наручники заржавеют, пока я буду заниматься такими загадками!» — сказал я себе и повернулся к сержанту Науму.

— Сержант, — сказал я, — позвоните в управление, чтобы немедленно отключили телефон экономки. А вы, Рашко, сбегайте вниз и приведите вашу приятельницу — привратницу.

Все в ее внешности выглядело острым: острые костлявые плечи, острый, излишне длинный нос, острый подбородок, острый взгляд проницательных кошачьих глаз, — поэтому такой тип женщин кажется мне злобно-любопытным и мстительным.

— Как тебя зовут? — спросил я, умышленно не пригласив ее сесть.

— Здесь все зовут меня тетя Мара.

— Тетя Мара, — сказал я, — в котором часу приходит на работу экономка профессора, Дора Басмаджиева?

— В половине девятого.

— Никогда не опаздывает?

— Никогда.

— Хорошо. Выйди, пожалуйста, в коридор и подожди. Я тебя вызову.

Когда она закрыла за собой дверь, я сказал инспектору Данчеву:

— Сделайте все необходимое, но эта Дора не должна встретиться с доктором Беровским, пока мы не увидим ее здесь! Понимаете меня?

— Отлично понимаю! — поднялся Данчев.

На его тонких губах промелькнула скептическая улыбка, но он не сказал больше ни слова. Вышел.

Рашко вновь ввел привратницу. Теперь я учтиво указал ей на стул:

— Прошу садиться, тетя Мара. Я думаю, тебе уже известно о несчастье с профессором?

— Не живу же я на краю света. Я первая узна́ю все.

— Правильно. Привратники знают все, потому что около них проходят   в с е.

Тетя Мара не обратила внимания на эту сентенцию.

— Как давно ты привратницей в этом доме?

— А с тех пор, как его построили.

— Значит, знаешь все, что здесь происходит?

— Ты спрашивай, а я тебе скажу, что я знаю.

— Начнем с чердака. Кто живет на чердачном этаже?

— Какой там этаж? Наверху только комната с кухонькой.

— Ну? Живет там кто-нибудь?

— В нынешние времена, товарищ,   п у с т о   н е   б ы в а е т. Чердачок был собственностью инженера с первого этажа. Когда он умер, вдова продала его медицинской сестре.

— Как зовут эту медсестру, где она работает?

— Ее зовут Калинка, работает в больнице для иностранцев.

— Ну, что тебе известно о Калинке?

— В молодости была вертихвосткой первого класса, а сегодня довольствуется тем, что перепадает. Старается, бедняжка, схватить какого-нибудь дурня, пока еще не все потеряно.

— Очень хорошо. А теперь — что происходит на четвертом этаже.

— Четвертому не повезло. Умерли и хозяин, и хозяйка. Остался сынок — инженеришка в Кремиковцах. Дубина. А вбил себе в голову жениться на такой же вертихвостке — то ли на модистке, то ли на модельерше с завода готовой одежды имени Первого мая. Инженеришка вкалывает ночью на заводе, а она дома валяется себе с оборотнями. Развелись, но квартира осталась ей, потому что у нее ребенок, трехлетняя девчоночка.