Командующий требует организованности, порядка, дисциплины. Войска пойдут с оркестрами. Командиры полков и дивизий — впереди своих колонн на конях.

Ночь прошла тревожно и напряженно. А наутро полк Жарова влился в армейскую колонну и двинулся в Бухарест.

Город начался низенькими домиками предместий. Рабочие окраины лежали в руинах. Загородный дворец короля охранялся рослыми гвардейцами в медных касках со свисающими кистями из конского волоса.

Румынская столица восторженно встречала армию-освободительницу. Люди старались пожать руки солдатам и офицерам, обнимали их, целовали, забрасывали цветами. Кричали: «Буна, буна армада!» «Ура Красной Армии!»

А Жаров глядел и дивился. Ему постепенно открывался чужой, непривычный мир, пробуждая в душе самые противоречивые чувства.

Стремительный темп наступления советских войск помешал немцам сжечь и взорвать город, и все же они оставили по себе зловещую память. Разрушили бомбами здания национального театра, библиотеки, музея, концертного зала, разбили телефонную станцию. Тысячи людей остались без жилья. Но в центре город пострадал мало. Лишь резко бросалось в глаза монументальное здание университета, покалеченное американской бомбой. С пьедестала памятника на него молча взирал Георгий Лазарь, зачинатель гражданского образования.

В «уличных салонах», прямо на панелях, выставлены пейзажи, натюрморты, лубочные цыганки, закутанные в яркие шали. За решетками парка Чишмиджиу на зеленых лужайках лениво слонялись экзотические павлины. Бульвары пестрели радужными красками реклам кинотеатров и зарубежных фирм.

Но были площади и улицы, архитектурные ансамбли которых восхищали. Добрые чувства рождались у солдат при взгляде на стройный ансамбль Каля Виктория — улицы Победы, названной так в память освобождения Бухареста русскими войсками от власти турок еще в прошлом веке.

Андрею вдруг вспомнились порушенные кварталы рабочих окраин, их пепел и камин. Какая злая ирония судьбы! Лучшее из того, что создано рабочими людьми, всегда принадлежало их угнетателям. Нет, не то будет теперь. Нового времени никому не остановить!

Поток советских войск нарастал. Громыхая гусеницами, двигались танки, артиллерийско-самоходные установки, бронетранспортеры, тягачи с орудиями всех калибров, мотопехота. Затем послышался грозный гул с неба. Над городом низко промчались эскадрильи краснозвездных бомбардировщиков и истребителей — сотни машин. Могучая техника вызывала изумление, восторг у жителей румынской столицы. Вот, оказывается, какая советская армада! Она за десять дней разбила и повергла в прах почти миллионную армию Фриснера.

Виногоров ехал рядом с Жаровым. Генерал по-своему переживал события этих десяти дней. Лет тридцать назад он воевал в Карпатах рядовым солдатом, безграмотным крестьянским парнем, только что призванным в армию. Хорошо началось тогда наступление — плохо кончилось. Лишь много позже, получив образование и занимаясь в военной академии, разобрался он в трагедии юго-западного фронта. Царская ставка, запутавшись в военно-политических интригах, погубила тогда сотни тысяч русских солдат.

— Другой мир — другая война была, — сказал генерал Жарову. — Румыны и в те времена любили русских, — раздумчиво продолжал он чуть погодя, — но то было иное чувство. Тогда ты приходил помощником, временным защитником. Ты гнал немецких грабителей, а вся жизнь оставалась, как была: люди в кабале у бояр, у своих и чужих капиталистов.

Глядя на ликующий Бухарест, Андрей размышлял. Знал, есть тут и люди, которые никогда не питали к нам дружеских чувств. Есть и враги, готовые на любые козни. Есть и обманутые, и виноватые. Но есть и друзья. Искренние, большие, на вечные времена.

Полк Жарова оставили вблизи Бухареста и дали трехдневный отдых. Андрей и Григорий решили съездить в столицу. Дивизия Виногорова снова уходит в горы.

Офицерам повезло. У бензоколонки они встретили Иона Бануша. Он едет на день в Бухарест. Ему нужно попасть в ЦК Румынской компартии.

Дорогой Бануш разговорился. Их дивизия тоже уходит в горы. Значит, снова воевать плечом к плечу с русскими. Чиокан особенно рад. Щербан по-прежнему ко всему равнодушен. А Кугра зол, как сто чертей. Все его планы попасть в Бухарест, кажется, рухнули.

Затем Бануш заговорил о своей службе. Он начал ее во взводе Кугры. Однажды Ион не поцеловал его руку. Командир взвода избил Бануша и заточил в герло, как именуется у румын карцер. Это страшная пытка. Чтоб усилить наказание, в карцер подливают воду, и солдат опускается в каменный мешок с водой. Заключенный в карцер в зимнее время становится калекой на всю жизнь. Ион попал в сухой, но стоячий герло. Очень тесный ящик-гроб. Он запирается наглухо, а чтоб заключенный не задохнулся, на уровне головы сделано несколько маленьких дырочек. Ни сесть, ни лечь. Тело каменеет, зудит. Глаза и губы горят, а трясет тебя, как в ознобе. И вот, стиснув зубы, молчишь, а станешь жаловаться — в ящик нальют холодной воды.

...Машина мчалась широкой автострадой, и вдали уже вырисовывались очертания румынской столицы.

Бануш очень любил Бухарест, и ему хотелось показать друзьям все самое лучшее в своей столице. Но бухарестский пейзаж слишком калейдоскопичен. Парадные бульвары центра, массивные здания присутственных мест и торговых фирм, роскошные виллы и особняки богачей то и дело сменялись убогими и мрачными трущобами рабочих кварталов с их грязными и кривыми улочками, низкими и темными лачугами. На улицах Ямы Флоряску и Рахола ютились ветхие глинобитные домишки.

— Зато рядом, в конюшнях Гогенцоллернов, — с горечью сказал Бануш, — все лошади живут по-королевски.

Из рабочих окраин Жарова особо заинтересовала Каля Гривицей. Он много читал и слышал о ней. Это Красная Пресня румынской столицы, ее школа и трибуна революционной борьбы. Одиннадцать лет назад, когда в стране свирепствовал террор, здесь на баррикадах сражались рабочие железнодорожных мастерских. Да и в годы войны эта окраина оставалась передним краем борьбы рабочих.

Ион Бануш попросил остановиться у низкой и ветхой лачуги.

— Я родился и вырос тут, — соскочив с машины, указал он на неприглядную мазанку. — Отсюда я бегал к отцу на баррикады, и отсюда его увезли в тюрьму. А вернулся — мы перебрались в Плоешти.

Пожилая худощавая женщина торопливо встала с низкой скамейки, сбитой из грубых досок. Двое малышей не выпускали из рук складки ее изношенной юбки. Смутившись, женщина что-то быстро говорила нежданным гостям.

Пока Жаров осматривал комнату, Ион стоял у порога, растерянный от нахлынувших воспоминаний. За этим столом он каждый день видел, как по утрам мать осторожно разрезала ниткой горячую мамалыгу. Ночью сюда дорвались жандармы и, свалив отца, скрутили ему руки, увели с собой. Убитая горем, мать долго лежала у порога. Вон на той низкой скамейке они всю ночь просидели с Кымпяну, толкуя о жизни, о борьбе. Где он сейчас, Кымпяну, его друг и учитель?

Бануш снова поглядел на женщину, и она показалась ему чем-то похожей на мать. Ее муж, рабочий-слесарь, митингует на Королевской площади. Все их надежды на мир.

— Наша семья жила не лучше, — сказал Бануш уже на улице.

Машина снова закружила по городу, огибая его по кольцевым улицам с юга. И здесь рабочая окраина лежала в руинах. Яма Флоряску. По-русски значит — гроб в цветах. Действительно, гроб — только без цветов.

— Американская работа! — негодовал Бануш.

Андрей не отрывал глаз, от чудовищных разрушений жилищ рабочих. Пепел и камни! К чему эти бессмысленные удары американских бомбардировщиков? А может, это попытка уничтожить центры революционного брожения?

К полудню офицеры очутились у въезда на Королевскую площадь с фешенебельным дворцом Гогенцоллернов. Ее заполонили многотысячные толпы людей. В гуле человеческих голосов, могучими волнами бившихся в наглухо закрытые ставни государственных зданий, ощущалась грозная сила.

На одном из зданий они увидели огромную надпись: «Долой предателя Антонеску, продавшего страну гитлеровцам!»