Моя тактика страшно раздражала его. Я только защищался, но защищался бессистемно, без какой бы то ни было определенной цели -- и это-то ввергало его в недоумение и сбивало с толку. Вот он двинул ладью по левому краю. Ага, вместе со слоном и пешкой готовит ловушку моему коню! Не выйдет, господин гроссмейстер... Конь сделал отчаянный скачок через ряд чужих пешек и замер где-то в середине его обороны. Он мысленно чертыхнулся, но я отчетливо "услышал" это на фоне заметно потускневших мыслей об икре, кофе и Бразилии. И снова попытки достать моего коня -- и опять неудача. Убегая, я попутно и совершенно случайно съел его пешку и слона. Он же все больше и больше терял бдительность и осторожность, в его голове засела навязчивая идея -- уничтожить моего коня во что бы то ни стало. А конь тем временем носился по его тылам и создавал панику при вражеском дворе его короля. В его глазах появилось беспокойство, смешанное с подозрением. Он никак не мог понять, что же я из себя представляю: профана, действия которого совершенно невозможно предсказать из-за его глупости, либо тонкого и умелого игрока, скрывающего свою личину под маской дилетанта. Ему бы двинуть все свои силы на моего короля, а он зачем-то погнался за конем. Словом... Словом, как-то так само собой получилось, но мы вдруг оба с недоумением обнаружили, что мой отчаянный конь загнал его короля в угол и... Да, это был мат! Мат, которого ни он, ни я поначалу даже не заметили...

Что тут началось! Шум, гам, беготня, поздравления, удивление, чьи-то руки, фотоаппараты -- и вопросы, вопросы, вопросы... Бедного Иванова-Бельгийского совсем затерли и оттеснили в сторону. Никто и не заметил, как он исчез.

Это поистине был мой триумф. Все произошло столь молниеносно, что я не успел даже как следует удивиться. А когда до меня дошел все-таки весь смысл происходящего, я вдруг возгордился самим собой и понял, что шахматная карьера для меня -- это дело вполне реальное. А почему бы, черт возьми, и нет?! Пока тянется этот эксперимент, я мог бы легко разделаться со многими видными деятелями этого вида спорта и -- кто знает? -- стать чемпионом, пусть даже и местного значения. Нет, этот вопрос обязательно надо продумать, обязательно...

Наши институтские шахматные фанаты хотели было нести меня до дома на руках, но я категорически запротестовал, после чего они с явной неохотой спустили меня с небес на твердь земную. Домой я вернулся лишь в начале двенадцатого ночи.

Чествование новой шахматной звезды продолжалось и весь следующий день. Нескончаемым потоком шли ко мне почитатели моего таланта, причем многие из тех, кто раньше меня даже замечать не хотел, жали теперь мне руки и сыпали поздравлениями. Апоносов, всегда надменный и неприступный, и тот снизошел до легкого похлопывания по плечу и одобрительного ворчания. И даже Завмагов, сияя своей ряхоподобной физиономией, первым сломал лед отчуждения и нанес визит вежливости.

-- Ну ты, старик, и дал! -- выразил он свое восхищение. -- Не ожидал.

Что же касается моих ближайших коллег по работе, то Балбесов и Петя-Петушок почему-то решили разделить со мной все тяготы триумфатора и героя дня и приняли на себя часть предназначенных мне поздравлений, за что я им остался весьма благодарен. Тамара же Андреевна вилась вокруг меня, сияя обворожительной (как она сама думала) улыбкой и сыпля комплиментами, и была, по-моему, на седьмом небе от счастья. Еще бы! Пол-института имело возможность лицезреть ее сегодня! Не было одного лишь Евграфа Юрьевича. Как выяснилось чуть позже, он укатил в местную командировку и обещал быть завтра.

Кульминацией дня был звонок поверженного мною гроссмейстера Иванова-Бельгийского и предложение выступить с ним в паре на предстоящем вскоре международном состязании на приз... в общем, какой-то там приз. Я надулся, как индюк, и обещал дать ответ в самом ближайшем будущем. И даже не имея возможности читать мысли по телефону, я по его тону понял, что мои слова большого удовольствия ему не доставили. Но, согласитесь, после столь сокрушительной победы мне как-то не к лицу было сломя голову кидаться на любую авантюру, и хотя в глубине души я конечно же сразу принял предложение моего вчерашнего соперника (разумеется, поеду, куда же я денусь! ведь Бразилия же!), то тон выдержать я все же считал необходимым. Мол, пусть знают наших!

Но утром следующего дня ореол славы и почета вокруг моей особы внезапно рассыпался и оставил лишь некий неприятный осадок в душах всех, кто так или иначе оказался причастен к этому делу. И виной тому стал Евграф Юрьевич. Не успел я войти в помещение нашей лаборатории, как меня пронзил пристальный взгляд моего шефа. "И не стыдно?" -- как бы спрашивал этот взгляд. И я вдруг понял, что да, стыдно, но что ж теперь делать, раз все так получилось...

-- Проходите, проходите, дорогой Николай Николаевич, -- сказал он вслух, не опуская глаз и не моргая. -- Проходите и садитесь. -- Я прошел и сел, но сел почему-то не на свое рабочее место, а на стул рядом со столом шефа. -- Наслышан, наслышан о ваших подвигах. Удивили вы меня, Николай Николаевич, право же, не ожидал. Как же вам это удалось?

Я развел руками и слегка пожал плечами.

-- Да знаете ли... -- я замялся, трепеща перед шефом всем своим нутром. -- Я и сам не ожидал.

-- Вот как? -- усмехнулся шеф. -- Интересное дельце. А знаете что, Николай Николаевич, я ведь тоже в молодости в шахматишки поигрывал. Не желаете ли партейку сыграть? -- вдруг спросил он и извлек откуда-то из-под стола шахматную доску с уже расставленными фигурами. -- А?

Надо заметить, шеф всегда ставил меня в тупик своим поведением. Вот и сейчас: я ожидал от него всего что угодно, вплоть до выговора с занесением (хотя, вроде бы, и не за что), но такого... Нет, моей фантазии на такое не хватило бы. И если уж говорить честно, то я опешил.

-- Как! Прямо сейчас? Здесь? -- спросил я, не веря своим ушам.

-- А почему бы, собственно, и нет? -- спросил он.

Тамара Андреевна ойкнула, Балбесов захихикал и запрядал ушами от восторга, а Петя-Петушок сотворил такое, от чего человек, знающий его, наверняка бы пришел в неописуемый ужас, -- он выключил плейер и снял наушники, а лицо его приняло осмысленное выражение. В этот самый момент в помещение заглянуло еще несколько человек (принесла ж их нелегкая!), чтобы выразить мне свое восхищение и если надо -- предложить взаймы, -и тоже замерли в изумлении, услышав предложение шефа. Все смотрели на меня и ждали, что же я отвечу. А ответить я мог только одним -согласием, ибо теперь я не просто старший инженер Нерусский, а шахматный гений, и ответь я сейчас отказом, несмываемое пятно легло бы на мою репутацию как человека смелого и бесстрашного. Я просто обязан был принять вызов Евграфа Юрьевича, невзирая на то, что он начальник, а я подчиненный, невзирая на рабочее время, невзирая на явно провокационный характер самого предложения -- невзирая ни на что. И я принял его.