Радий Петрович ПОГОДИН

РЫБА

Рассказ

- Сигнал эхолота устремлялся вниз, пронзал толщу воды, отражался от донных скал, от песчаных наносов, от предметов, плавающих и затонувших. Он оповещал обо всем, что встречалось на его пути, - искал рыбу. Искал между двумя пределами - дном и поверхностью моря.

* * *

Все было серым - море, небо, деревья и воздух, только трава казалась жидкой зеленью, словно не росла она, не зрела, а была выплеснута из стеклянной банки, где в керосине отмокали кисти.

Женька стоял на косе. По одну сторону море, по другую - залив, большой, как Чудское озеро. И еще одна "акватория" - затон, где отстаивались мелкие рыбачьи суда и лодки, где на сваях горбатился рыбный склад; нижние венцы склада недавно меняли, они были белыми, отчего все сооружение как бы приподнялось и, кренясь, зависло над тусклой водой.

Узкий канал с мокрыми травянистыми берегами соединял затон с заливом.

Круторебрый колхозный баркас шел по каналу с промысла; дизелек глухо стучал, оставляя такое чувство, что стучат и живут за стеной, а здесь все измышлено чьим-то бедным воображением.

Баркас подвалил к колченогому складскому причалу; дизелек, хохотнув, заглох; Женька побежал, боясь пропустить рыбу.

Рыбу уже сгрузили и теперь взвешивали, ставя корзины на обитую алюминием платформу амбарных весов. Рыбу всегда сравнивают с серебром, только рыба еще серебристее, кое-где с позолотой, кое-где с воронением, кое-где подтонированная розовым, зеленым или сиреневым. Удивляло Женьку, что такая тяжелая на вид и такая холодная, она всегда оказывалась и теплее и легче.

Рыбаки сидели в ящиках. Мелкие папироски хрупко дрожали в их красных набухших пальцах. Возле кладовщицы, которая записывала улов в книжку с копирками и, сердясь, поправляла эти копирки, подрагивал поджарый мужчина в замшевой куртке. Мужчина приехал утром на "Жигулях" с ленинградским номером. В руках он держал новенькое оцинкованное ведро и все подвигался к кладовщице, и улыбался, боясь, что она его не заметит.

- Видите ли, сам я не мастер рыбу ловить. Невезучий, как говорится...

- Я уже вам сказала - погодя отпущу. Дайте мне с делом справиться. Кладовщица еще пуще осердилась на свою книжку с копирками.

Поджарый отошел к рыбакам, достал пачку заграничных сигарет, вытряхнул их веером на ладонь, предлагая не стесняться.

- Мужики, рыбца нету? - В глазах его светилась тоскливая ненависть ко всей существующей на земле рыбе.

Рыбаки дымили своими мелкими папиросками, и только один в суконной, давно потерявшей цвет фуражке сказал:

- Эва! Рыбец-то когда идет? В мае.

- Готового. Вяленого. Как в Ленинград приеду? Они же рыбца спросят, чтобы его черт побрал!

- Может, у кого сохранился, - сказал рыбак. - У нас нету.

Остальные молча курили. Но поднялся молодой парень, задавил окурок каблуком и, не сказав ни слова, пошел к поселку. Мужчина в замше как бы надвое раскололся: одна его половина стремилась за парнем, другая цеплялась за сидевших здесь рыбаков.

- Может быть, у него есть? - спросил он жалобно, взывая к той справедливости, по которой нельзя человека мучить, даже если он унижается.

- Может, и сохранился, - сказал рыбак в суконной фуражке.

Замшевый побежал догонять парня. Догнав, заскакал боком; его поджарые ноги то опережали кирзовую поступь рыбака, то отставали, вырисовывая некие обещающие фигуры.

- Плевал я на всех рыбцов, чтобы так клянчить, - сказал Женька.

Кладовщица подняла на него задумчивые, затуманенные счетом глаза. Рыбаки даже не шелохнулись.

* * *

На единственной длинной улице вдоль канала стояли позеленевшие от времени кирпичные дома, крытые черепицей. На краю поселка, где когда-то были небольшие каналы, а сейчас заболотилось все, темнели громады дощатых сараев, пришедших в негодность, так как подходили они для единоличной зажиточности, но для колхозного дела были все же малы. На другом конце, неподалеку от уходящего в море широкого пирса, белели колхозные постройки из силикатного кирпича, такие странные среди черепицы и затвердевшей плесени. Но было в них что-то настойчивое, как в белом, проклюнувшемся из земли ростке.

Женька туда пошел, к новым ремонтным мастерским. Перебрался через отводную канаву по небрежно брошенной доске; середина доски уже выгнила, рядом был мост, но многие жители, по всему видать, предпочитали эту дорогу.

В высокой траве тлели старые лодки. Смола с них осыпалась, в днищах зияли дыры. Одна лодка была сломана поперек, вот уж правильно говорят скорлупа. Именно в ней, каждый в своей половине, сидели двое мальчишек, один Женькиного возраста, другой маленький. Они, наверное, спорили перед приходом Женьки. В выражении лица старшего еще сохранилась непоколебимая истина, у младшего - разрушительное сомнение. Старший глянул на Женьку, подумал немного и ухмыльнулся.

- Вы на голубой "Волге" приехали?

- На голубой. - Женька кивнул.

- Откуда будете?

- Из Ленинграда.

- Прозвище у тебя есть?

- Нет, а что?

Младший завозился в своей полулодке и пробурчал:

- Прозвища только у дураков бывают.

- А ты откуда знаешь? - спросил старший. Рот его растянулся в улыбке широкой и щедрой, как арбузный ломоть. - Вот ведь какой, маленький, а все знает - будущий академик культуры. Меня Куницей зовут, кличка такая. Он Пафнутий.

- Старинное имя, - сказал Женька с рассудительностью, приличной для первого знакомства.

- Это не имя. Потому что Пафнутий пыхтит.

Пафнутий действительно запыхтел.

- Вы не раздеретесь? Не нужно. Я не люблю, когда Куницу колотят.

- Помолчи-ка, Пафнутий. - Куница развалился в своей половине лодки, как в кресле, спросил беспечально: - Ты из Ленинграда гостинцев привез? Пафнутий конфеты шоколадные любит. И мармеладные тоже.

Пафнутий сглотнул слюну. Женька посмотрел на братьев пристальнее: по шершавости щек, по глазам, отводимым в сторону, угадал что-то похожее на сиротство.

К тому времени, когда они уже съели батон с колбасой и, не торопясь, доедали конфеты, Женька знал, что отец мальчишек в Атлантике ловит рыбу, а мама уехала в райбольницу рожать мальчика и что деньги, которые она им оставила на пропитание, они промотали.

- Мы с Пафнутием пожили, - хвастал Куница. - Ух мы с ним пировали! Что хотели ели. От пуза.

- А с родителями разве не что хотели? - спросил Женька.

- Обязательно. Но не то. У родителей спрашивать надо. Когда спрашиваешь, какой пир? Мы как следует пировали, на всю катушку.

- Зато теперь с пустым брюхом, - пропыхтел Пафнутий.

- Ну и что? - Куница обхватил Пафнутия за плечи, сейчас они сидели все вместе в одной половине лодки, поцеловал его в щеку шоколадными губами.

Куницына ласковость смутила Женьку, в их семье поцелуи считались делом предосудительным. В Куницыных же глазах светилась ясная любовь к брату, гордость и нежность, которые он не собирался ни от кого прятать.

- Ну, Пафнутий, ну, пузан. Не помрем! - Куница повернулся к Женьке и пояснил простодушно: - Нас соседи подкармливают. Или в столовой - по вечерам там кафе "Волна"... У нас тут народ со всех мест, как соберутся в "Волне", так всяк про свое. Ни складу ни ладу, зато душевно. И накормят, и про жизнь растолкуют.

- Я в "Волну" не пойду больше, - пропыхтел Пафнутий. - Чего мы там без денег, как нищие... - Пафнутий далеко высунул язык, слизывая шоколад со щеки.

- Я же тебе сказал: я знаю, как заработать. Я с рыбаками на сейнере пойду. Худо-бедно, они мне ведро рыбы за работу отвалят. Я ее продам - вон тут сколько желающих. - Куница вдруг глянул на Женьку отчужденно и мимолетно. - Вы, наверно, тоже за рыбой приехали?

- В определенном смысле, - сказал Женька.

- Правильно, сейчас смысла нет. Когда рыбец идет или угорь - за каждым кустом машина. Спортивный лов у нас запрещен, иначе набьется любителей, рыбакам не протиснуться будет. Они берут на измор чувств председатель и тот рыдает.