— Вы, Виктор Семенович, только поймите нас правильно, — заторопился Маряхин. — Мы хотим помочь относительно мирно решить проблему с господином Гнездиловым. А она, уверяю вас, очень сложная.

— Вы хотите помочь? — изумился Иванцов. — А мне показалось, что пять минут назад вы говорили об обратном, искали у меня помощи в розыске и спасении своего сослуживца…

— Виктор Семенович, — мрачно произнес Забор. — Все мы люди, все человеки, всем надо помогать друг другу, как учат нас Господь Бог и коммунистическая партия. Вы извините, я без образования, у меня, кроме восьми лет школы, еще четырнадцать лет по трем ходкам, но жизнь немного знаю. Обидно будет, если мы друг друга ни фига не поймем, честное слово!

— Совершенно с вами согласен. Особенно неприятно будет, если вы, дорогой Альберт Николаевич, судя по произнесенной вами преамбуле, намерены заниматься тем, что подпадает под признаки статьи 193 все еще действующего УК РСФСР. То есть угрожать мне убийством, нанесением тяжких телесных повреждений или уничтожением имущества путем поджога…

— Нет, Виктор Семенович, — сказал Забор, — насчет этого не волнуйтесь. Мы не сумасшедшие. Просто хотели вам передать привет от одного вашего хорошего знакомого, который этой весной немало помучился из-за вас…

Тут Иванцов забеспокоился. Он вовсе не хотел, чтоб слухачи во главе с Василием Васильевичем записали и передали Чуду-году даже самое краткое изложение истории контактов между прокурором и Соловьевым, но прежде всего — о той пакостной роли, которую Иванцов сыграл в истории с расстрелом джипов на подступах к «Белой куропатке». Ведь именно он, а вовсе не Эдуард Тихонов по кличке «Степа», как потом было предъявлено Чуду-юду, стал инициатором той роковой поездки… И теперь то, что четыре месяца скрывалось, могло открыться. Конечно, дело прошлое, в конце концов, Иванцов и сам рисковал, не допустил проникновения Соловьева в секретную лабораторию, но Степу подставил именно он. А Степа — авторитет старой школы, негласный советник и преемник основателя здешней системы Курбаши, более года был для Чуда-юда опорой в здешней губернии. И неплохим источником средств, как удалось выяснить позже. После его гибели и таинственного для многих бегства Фрола Чудо-юдо в губернии надолго потерял свои позиции. Лишь похищение Ворона-Гнездилова (а может, и не похищение, а убийство или побег!) позволило ему оторвать «Куропатку» от «Альгамбры» и снова отжать к обочине ставленников Соловьева.

Нет, Иванцову нельзя было позволять Забору заниматься историей.

— Я понимаю, о ком вы говорите, — произнес Иванцов, — будет спокойнее не называть лишних имен. Что он хотел мне передать, кроме привета?

— Да так, мелочи. Например, — осклабился Забор, — насчет вашей дочки, которая в Москве учится, вспоминал. Красивая, говорит, стала, но за ней глаз да глаз нужен. Москва — город небезопасный.

Этого укола Иванцов ждал. Опасения за дочь в свое время заставили его согласиться на показ куропаткинской лаборатории Соловьеву, Сноукрофту и Резнику. Иванцов помог Соловьеву взять бразды правления над «Куропаткой» и ввести в игру Ворона тоже в немалой степени ради обеспечения безопасности студентки Иванцовой.

— Спасибо за совет, — сказал Виктор Семенович. — Мне тут, кстати, была оказия узнать о его сыне кое-что. Службу он проходит нормально, не болеет, спортом занимается. Однако из-за этих самых спортивных успехов его может серьезная беда подстеречь. Могут его послать в «горячую точку». В Чечню, в Таджикистан или еще куда. А это, сами знаете, чревато. И вот какой удивительный прогноз дали астрологи: по расположению планет и звезд получается, что судьбы Ванечки и Машеньки как-то там астрально сопряжены. Поэтому, если что-то с ней, то с ним — гораздо хуже. С другой стороны, если с ней все в порядке, то и с Ваней никаких проблем. Вы обязательно сообщите это своему товарищу.

— Постараюсь, — насупился Забор. — Тот товарищ, правда, еще один привет передавал. Из Франции, от Петра Петровича Гладышева.

— Спасибо, — Иванцов знал, что эта угроза представляет опасность куда большую и куда более реальную, чем намеки насчет дочери. — Надо и мне, пожалуй, в благодарность, привет передать. От полковника Воронкова Владимира Евгеньевича. Или Воронцова, может быть, дай Бог памяти… В общем, его близкие друзья Вороном именуют. Ходили слухи, что он, понимаешь, в автокатастрофе погиб, а он живой на самом деле. И в прошлом году не погиб, и в этом году уцелел. Не каждому так везет. Наверно, может и до ста лет прожить, если какая-нибудь случайная неприятность не подвернется.

— Интересное кино… — пробормотал Забор, который явно не был готов переварить такую информацию.

— Самое смешное, — Иванцов пошел на добивание, — что глава администрации одной из соседних областей, господин Пантюхов Георгий Петрович, у которого товарищ полковник возглавлял охрану, будет очень удивлен и приятно обрадован, что Ворон, оказывается, еще летает. А если еще вспомнить, какая неудачная судьба сложилась у Сергея Борисовича Соловьева, который занимался коммерцией в той самой области, и о некоторых других событиях прошлой осени и нынешней весны, то вашему заинтересованному лицу придется серьезно надо всем поразмыслить.

— Мозги есть, отчего не помыслить, — вздохнул Забор.

— Ну, тогда, может быть, на сегодня достаточно? Вы обдумаете ситуацию, мы прикинем свои возможности. А потом будем постепенно, без суеты и нервотрепки, приходить к консенсусу.

— Тогда, наверно, надо будет подумать и о дате новой встречи. — Пожалуйста. Дня через три, наверно, вас устроит? — В это же время? — спросил Забор.

— Без проблем. Я же в отпуске, господа…

Около полудня мини-автоколонна, состоящая из серой «Волги» и красной «девятки», въехала в тот подмосковный дачный поселок» куда должна была прибыть еще сутки назад. Поселок этот принадлежал, конечно, не самым сливкам общества, но и не относился к разряду трущоб. Обычный дачный поселок, куда ездят не столько отдыхать, сколько гнуть спину, чтобы получить какой-то приварок на зиму, обеспечить себя, по мере сил и возможностей, собственной картошкой, морковкой, огурцами, помидорами, повидлами-вареньями и иными дарами природы. Некоторые мичуринцы уже и виноград выращивают, и тыквы, и арбузы. Глядишь, и до бананов с ананасами дойдет.

Конечно, по сравнению с домом бабы Дуси небольшая рубленая дачка смотрелась неважнецки. У бабы Дуси дом был рассчитан на постоянную жизнь, здесь — только на лето, частично на осень. Более того, дачка давно не красилась, жестяные водосточные трубы проржавели, на трубе выпало несколько кирпичей, в заборе не хватало штакетин. Не видно было и следов сельскохозяйственной деятельности. Участок зарос многолетними бурьянами, крапивой и слабоплодоносящей, одичалой малиной. Ни возделанной грядки, ни дерева с побеленным стволом не просматривалось. Правда, на одной вишне багровели полуобклеванные ягодки, а на паре яблонь просматривались мелкие зеленые плоды, тоже порченные не то червяками, не то гусеницами.

— Мы, случаем, не ошиблись? — спросил Гребешок, вылезая из кабины «девятки» и подходя к «Волге». — Что-то дача эта для отдыха мало подходит. Не вижу бассейна, фонтанов, поля для гольфа…

— Нет, — тоже с явным разочарованием в голосе произнес Агафон, — это то самое место. Улица Воровская, дом тридцать четыре.

— Воровская? — придурился Гребешок, сделав ударение на букве «а» в отличие от Агафона, который правильно поставил ударение на второе «о», но перепутал окончание. Улица была не Воровская, а Воровского.

Вообще, если бы не «Запорожец», притулившийся у забора, было бы полное впечатление, что дача эта заброшена еще со времен «Вишневого сада». Однако, как выяснилось, тут даже хозяин имелся. С крылечка спустился загорелый дочерна, голопузый и богато татуированный гражданин лет под шестьдесят. Тощий, испитой, гнилозубый, в драных тренировочных штанах — при советской власти такие шесть рублей стоили — и полотняной кепочке с мятым козырьком. Он с явной тревогой посматривал на две машины, подкатившие к его обиталищу. Уж очень там много народа понабилось.