Гребешок подбежал к Агафону, пытавшемуся с помощью самодельной скрутки из полоски ткани, оторванной от майки, остановить кровь, ручьями бежавшую из руки, но тот заорал:

— За домом гляди! И вокруг тоже! Может, еще кто есть… Но глядеть, как оказалось, не за кем. То ли «черных» приходило всего четверо, то ли другие ушли раньше, непонятно. Минут через десять из-за дома к бане вышли Налим и Луза, все извалянные в земле, обзелененные травой и мокрые от росы. Лица у обоих были обескураженные и какие-то сдвинутые.

— Никого больше нет? — спросил Агафон у Налима.

— Н-нет… — пробормотал тот, сильно морщась, как от зубной боли.

— Ранен, что ли? — Агафон уже понял, что произошло нечто, психологически травмировавшее молодежь.

— Нет, — ответил Луза за Налима. — У нас нормально. Там, в избе, эти … Короче, двух девок и инвалида — ножами. Насмерть. Головы почти напрочь отрезали. В горнице лежат, трое на одной постели, навалом…

При этом воспоминании Луза не то кашлянул, не то икнул. Похоже, он давил подступающую к горлу рвоту.

— Негритянку тоже? — спросил Гребешок, вдруг ощутив что-то похожее на волнение.

— Какую негритянку? — удивился Луза, и Гребешок вспомнил, что Луза насчет Ксюши не в курсе. Но раз спрашивает, значит, мертвой не видел.

Тут послышался истошный визг, и из-за угла подызбицы выбежала Ксюша. Растрепанная, в халатике на голое тело, с автоматом в руках. Такую точно можно было изобразить в 60-х годах на плакате «Африка борется!». Автомат был все тот же, старый «АКМС», который раньше был у Барбоса, а потом у Агафона. Должно быть, Элька его привезла с собой и показала Ксюше. Теперь афророссиянка была готова применить его на поражение.

— Убью! — орала она, и Луза с Налимом шарахнулись в сторону. — Всех убью!

Гребешок подскочил к ней, Ксюша бросилась ему на шею с воплем:

— Все равно я их убью! Где они? Куда пошли?

— Туда… — Гребешок неопределенно махнул рукой в сторону леса. Ксюша отпихнула его и бегом, размахивая автоматом, помчалась по тропке, протоптанной «черными» в высокой траве.

— Куда ты, дура?! Стой! — запоздало крикнул Гребешок, но Ксюша уже унеслась метров на пятьдесят вперед. Ноги у нее были длинные и легкие. Миша потоптался на месте, а потом ринулся следом. За ним, без особых раздумий, тяжело затопал Луза.

— Во ослы! — пробормотал Налим, глядя то на бледного и ослабевшего от раны Агафона, то на бегущую к лесу троицу. — Их же там почикают за милую душу.

— Кровь надо остановить… — пробормотал Агафон, которого мутило, словно при морской болезни. — Поддержи, в дом зайдем…

— Не пойду, блин, там мертвяки… Жуть!

— Пошли, говорю! Боец ты или баба? Там тряпки есть, мне руку перевязать надо, понял?

Налим, вздохнув тягостно, будто шел на казнь, подставил плечо, и Агафон оперся на него.

— Нормально? — спросил Налим.

— В глазах немного каруселит… Слушай, а где автоматы этих «черных»?

— Нет тут никаких автоматов. Трупы лежат, а автоматов нет. Наверно, унесли…

Они прошли к дому, поднялись в дом, на «мост».

— Там точно никого живых? — насторожил уши Агафон.

— По-моему, никого… — прислушался Налим. На лице его отразился явный испуг. Перепугаться было немудрено, потому что из «двоен», точнее, из горницы, где должны были, по убеждению Налима и Лузы, находиться только мертвые, слышался задорный и веселый смех.

Для малограмотных и морально устаревших сообщаем, что «креза» слово англо-русского «новояза», происходит от английского слова «crazy» — «сумасшедший» и означает в переводе на наш язык то же, что «дурдом».

То, что увидели, войдя в избу, Агафон с Налимом, первого только удивило, а второго поставило именно на грань дурдома.

— Это креза… — пробормотал Налим, ошеломленно хлопая глазами. — Глюки пошли…

Вообще говоря, ничего сверхъестественного в «двойнях» не наблюдалось. Просто-напросто в кухне, за столом, сидели Лариса, Лида и Олег. Девчонки — на лавке у окон, а Олег — в инвалидной коляске. Сидели и хохотали. Может, немного нервно, как смеются люди, пережившие серьезную опасность, но совсем не так, как положено смеяться покойникам.

Агафон и впрямь озаботился здоровьем Налима. Тот явно был похож на человека, находящегося не в себе.

— Не, я не врал! — произнес он почти истерическим тоном. — Мы подходили к ним! У них были горла перерезаны, кровищи море… Луза подтвердит!

— Ой, не могу! — Лариса чуть не свалилась под стол от хохота. Лида закрыла лицо руками и мотала головой. Олег и тот хохотал вовсю.

Налим подскочил к нему, потрогал за плечо, заглянул под подбородок, ухватился за левую «клешню».

— Не сходи с ума, — усмехнулся Олег, — я настоящий. Не призрак, понял?

— Да что это, а? — Налим на всякий случай сам себя пощупал. — Думаете, я не видел ничего?! Да я к самой кровати подходил, где вы лежали. И у каждого

— горло располосовано. От уха до уха. И кровищи море!

— Остынь, — сказала Лариса, подошла к ведру с колодезной водой, зачерпнула кружку и дала Налиму, — водички попей, присядь, товарищ милиционер.

Последние слова она произнесла с большим ехидством. Агафон с трудом доплелся до лавки и сел. Теперь спохватилась Лида:

— Да он же ранен! Лариска, где тут бинт был?

— Сейчас найду, коробка в шкафу стоит…

Налим жадно глотал холодную чистую воду, но успокоиться не мог. Ему то казалось, будто галлюцинации у него были несколько минут назад, а то представлялось, будто у него сейчас глюки. Глаза бегали, как у настоящего психа, переметываясь с Ларисы на Лиду, а с Лиды на Олега.

— Если вы настоящие, — наконец вырвалось у Налима, — то объясните, что мы тут видели, блин? Вас или не вас? И если не вас, то где трупы?

— Сейчас, — ответил Олег, откатывая на коляске от стола. Он подкатил к шкафу, из которого Лариса вытаскивала картонную коробку с медикаментами, доставшуюся Ксюше в наследство от бабки. Когда Лариса потащила коробку к лавке, на которой, привалившись спиной к простенку между окнами, сидел в полузабытьи обмякший Агафон, Олег вытянул оба обрубка рук, свел вместе «клешни» и взял ими с нижней полки какой-то черный кубик. Потом подъехал к подоконнику, где между горшками с геранью и кактусами лежала матово-серебристая, довольно крупная металлическая шайба внешним диаметром в два сантиметра, внутренним в сантиметр и толщиной примерно в полсантиметра. Кубик он положил на стол, а потом, зажав шайбу между «пальцами» левой «клешни», надел ее на «палец» правой. Налим смотрел на все это напряженно, так представитель первобытного племени смотрел на шамана, вызывающего духов. Агафон, которому Лида с Ларисой обрабатывали сквозную рану, промывая ее водкой, от боли скрипел зубами, но при этом тоже следил за Олегом.

— Понимаешь, — сказал Олег, указывая на кубик своим импровизированным пальцем с надетой на него шайбой, — все это было у Эльки в сумочке, в коробке из-под каких-то духов. Она нам это никогда не показывала.

— А что это такое? — спросил Агафон. — И какое отношение оно имеет к тому, что Налим говорит?

— Не знаю, все случайно получилось. Если бы мы не полезли к Эле в сумку, то и сейчас ни черта бы не знали.

— А зачем вы туда полезли, кстати? — поинтересовался Агафон, прикидывая в уме, не собирались ли эти ребята заодно заиграть ключики.

— Да так… — смутился Олег. — Надо было…

— Ничего особенного, — проворчала Лариса. — Мы презерватив искали. У Эльки всегда их полно…

— Ну и взяли бы презерватив, — заметил Агафон, — а зачем эти штуки вытащили?

— Ну, — насупился Олег, — это Лидка захотела подушиться. Духи-то французские, кажется. Вернее, коробка из-под них. Кто знал, что там такое окажется?

— Чего «такое»? — переспросил Агафон.

— Да кубик и шайба… Лидка открыла коробочку, а они там лежат. Она сперва подумала, будто этот кубик — вторая упаковка для духов. Стала открывать, а он не открывается. Ни пазов, ни кнопок, ни защелок.