Послышался звон металлической крышки, и масочник заговорил другим, писклявым голосом.

— Это уже не по-джентльменски, — заверещал он, изображая роль клопа. — Я не возражаю против права людей на карательные действия — се ля ви, я понимаю, когда нас придавливают ногтем и даже морят химикатами, — ото нормальный конец. Но когда нас топят в ночной посудине — это уже варварство. Клоп тоже имеет право на достоинство и достойную смерть…

— Аве. Цезарь. — сказал Скворцов со смехом, откидывая занавеску. — А я даже вздремнул, тебя дожидаючись. Соскучился. Почему ты не ждал меня у памятника?

— Она за мной гналась, — мрачно сказал Цезарь.

— Кто?

— Ксена. Я от нее еле ушел. А когда вернулся на место, вас уже не было.

— Стоило ли убегать от такой очаровательной женщины?

— Я ее боюсь.

— Тоже мне… ксенофобия. Что она тебе сделает? Самое худшее — перекрестит. А вообще эта святая грешница не тебе назначена. Я сам уже плету для нее лапоток.

— Между прочим, я давно хотел у вас попросить, — залебезил Цезарь. — Не могли бы вы и мне один…

— Я не люблю двусмысленностей, — хмыкнул Скворцов.

— Правда? — деланно изумился масочник.

— Ну-ну, — одернул его Глеб. — А ты, я смотрю, меняешься на глазах. Даже прыщи вроде сошли. Ты знаешь, у тебя уже репутация опасного сердцееда? Что в тебе находят женщины?

— Я немного похож на вас, — тщеславно предположил масочник.

— Ну это ты брось. Разве что голосом. И то, кроме Нины, никто, кажется, не замечает.

— Потом, я остроумен.

— Ну уж — остроумие для цирка!

— Да, вы-то сноб. Вы до цирка не унизитесь.

— Цезарь, не забывайся! — напомнил Скворцов. — Ты и так, я смотрю, многовато болтаешь. Мишель Шерстобитов чуть тебя не поймал.

— Может, и поймал, не знаю. Он не глупее нас с вами. Тем более вы с ним одной породы.

— Это какой? — насторожился Глеб.

— Шутники, — фыркнул масочник, пожимая разноцветными, без пиджачка, плечами. — Только в разных областях… А вообще, мне тоже некогда мотаться целый день по городу, — с неожиданным раздражением и вызовом добавил он, — видно, и впрямь был не в духе. — Да еще в такую жару. Вон вчера мне огнетушитель приволокли, платить пришлось. Просил я их, что ли? Только б деньги содрать.

— Ладно, ладно, — успокоил его Скворцов, почувствовав, что надо его и приободрить — не все же критиковать. — Ты вообще неплохо справляешься. Еще совсем немного постараться. Есть, кстати, идея: не выступить ли тебе с лекцией? Так сказать: «Мистика и мистификация с точки зрения масок». А? Могу подкинуть несколько тезисов. Скажем, так: одно дело подменять лицо маской, зная ей цену, другое — творить из нее кумира… ну и так далее. Как ты находишь?

— Ха-ха, ужасно остроумно и глубокомысленно, — огрызнулся Цезарь.

— Да что с тобой сегодня? — поразился Глеб. — Ты опять был у Нины?

— Был.

— Интересно, о чем вы с ней разговариваете?

— Без вас не найду, о чем поговорить, — ухмыльнулся масочник.

— Ну, а она?

— Она больше слушает.

— И прикрывает глаза?

— Угу. Она очень серьезно ко мне относится, — похвастался он.

— Она всегда всерьез принимала мои шутки, — усмехнулся Глеб. — Хорошо еще, что от шуток дети не рождаются.

— Как знать… — многозначительно заметил масочник.

— Ого, — внимательно взглянул на него Скворцов, — это мне уже нравится. Ты входишь в роль. Присматриваешься, как бы и с нее сделать маску?

— Мало ли что присматриваюсь, — Цезарь отвел взгляд в сторону. — Не со всякого получается.

— Как это не со всякого?

— Так, не со всякого.

— Что ж у тебя, способностей не хватает? — попробовал уязвить Глеб.

— Что умею, то делаю. Не могу ж я снимать кожу с живого лица. Я не ацтекский жрец.

— При чем тут ацтекский жрец?

— Это ацтекские жрецы на празднике жатвы танцевали в коже, снятой с только что убитой женщины.

— Откуда ты и это знаешь?

— Уж про маски-то я знаю не меньше вашего, — фыркнул Цезарь.

— И то верно, — миролюбиво согласился Глеб, заинтересованный его рассуждениями. — Так, по-твоему, есть лица, с которых нельзя снять маски?

— Теоретически все можно, — скривил губы Цезарь. — А я испытываю на практике. Кроме того, маски бывают только комические. А трагических масок не бывает.

— Невежда! — насмешливо сказал Скворцов. — И ты еще хвастаешься познаниями! А греческие маски?

— Какие? Это те, у которых рот полумесяцем вниз и глаза вот так? — Цезарь забавно искривил расплывчатый рот, и глаза его на очках тоже оттянулись уголками вниз. — Мало ли что можно назвать каким-нибудь словом! А вы ее попробуйте примерить — много в этом будет трагизма? Тут одна игра слов, омонимы. Если маска — то в этом ничего трагического, если трагизм — тут уж не может быть маски.

— Ты, я смотрю, не так глуп, — с любопытством заметил Глеб.

— Вашим умом жив, — съехидничал Цезарь; но похвала его, видно, смягчила, и он стал разговорчивее. — Нет, что говорить, — хохотнул он, — маски с трагическим выражением бывают очень забавны. А вообще, — разболтался он, — мне уже все эти примитивные рожи стали надоедать. Я хочу попробовать приняться за маски отвлеченные. Скажем, маска шутовская — на кого-то конкретно, а вообще, маска гордости, маска унижения, маска простодушия. Или даже такие: маска делового человека, маска свободного артиста, маска технократа… а может, еще пошире: все, что служит для покрытия, для отвода судьбы, как вы пишете в своем сочинении…

— Что, что? — резко вскинул брови Скворцов. — В каком это сочинении? Ты откуда про это взял?

— Я?.. про сочинение? — забил отбой масочник. — Это в общем смысле, — попытался вывернуться он. — То есть что вы вообще большой сочинитель… и пишете…

— Цезарь! — помотал Глеб перед его носом пальцем. — Ты говори, да не заговаривайся. И помни свое место!

— Я… не имел в виду, — продолжал бормотать Цезарь. Но видно, сегодня ему и впрямь какая-то вожжа попала под хвост, и обозленная строптивость оказалась сильней испуга. — А что вы мне, как собачонке какой: знай свое место!.. и пальцем грозите! У меня самостоятельная личность.

— Ах, уже самостоятельная! — передразнил Скворцов. — Да не забывай, что без меня ты ни для кого и не существовал бы. Я тебя пустил в свет. Ты без меня нуль, ничто. Ты делаешь то, что я задумал, но не более того. А начнешь наглеть — смотри, пожалеешь.

— Ну, это как сказать, — самолюбиво усмехнулся масочник. — Некоторое время тому назад — может, оно было и так. Я еще не утвердился, не освоился, не знал, как себя вести. Мне не хватало уверенности, да. Я вам, конечно, благодарен… А вообще, должен вам сказать, я не так прост, как вы, может, в уме думаете. Я даже, наоборот, сложен. Чего мне пока недостает, я понимаю, так это положения. Масочник — что это такое? Не профессия, ни то ни се. Я знал, например, одного остроумнейшего карлика. Остроумнейшего. Загадки очень хорошие задавал. Что такое: не лает, не кусает, а в дверь не пускает? Вот вы скажите.

— Замок, — хмуро сказал Скворцов, пытаясь вникнуть в подоплеку развязной болтовни.

— Э, вот так вы и меня не отгадаете. А говорите! Сторож — вот это кто. Или, может, беззубая немая собака. Дело не в этом, а в том, что карлик остроумнейший. В былые времена он мог бы оказаться гениальным шутом при королевском дворе, прославиться в веках. Но сейчас такого места нет, должности. И остался он просто остроумным карликом, который числится по штату кем-то совсем другим. Вот вам хорошо: Глеб Скворцов, мастер юмористического жанра. Это понятно, это всех устраивает, вы на своей полочке. А со мной неловкость, я же чувствую. Ну ничего, глядишь, все же преподнесу вам сюрпризец, — с неясным намеком добавил он.

— Что еще за сюрпризец? — встревожился Скворцов. — Ты мне смотри!

— А вы сами разве не хотели бы сюрпризца? — с мерзкой улыбочкой спросил масочник, сверля Глеба круглыми зрачками со своих очков.

— Смотря какого, — осторожно ответил Глеб.