Исследователь опустил больную шею и посмотрел на свои руки. Ладоней больше не было. Пальцы срослись двумя неуклюжими группами, ногти вытянулись и потемнели. «Копыта, — подумал Бандар. — Причем свиные».

Над головой раздался довольный смешок, будто бы озорная девчонка сыграла с ним удачную шутку. Ягодицы пронзила острая боль. Это нимфа огрела ученого тяжелым жезлом. Несчастный бросился под сень оливковой рощи. Новый удар, пришедшийся на то же самое пострадавшее место, заставил его бежать еще быстрее.

— Поторапливайся, свинья, — промолвил мелодичный, но беспощадный голос. — Смешная, аппетитная свинка.

На ляжки обрушился третий удар. Гут завизжал и припустил к роще.

Ноосфера, как, выражаясь научным языком, называли в институте коллективное бессознательное, размещалась в глубинных слоях любой человеческой души. Этот подлинный лабиринт взаимосвязанных Пейзажей, Событий и Ситуаций, лежащих в самом сердце любого мифа, легенды, вымысла или шутки, населяли архетипические образы, непременная принадлежность людских грез — Мудрец и Дурень, Герой и Разрушитель, Девица, Мать и Старуха, Искусительница, Утешительница и целая уйма других.

Наиболее часто встречались Чародейки, воплощенные во множестве различных мотивов: злобной Лесной Колдуньи, которая делала из заплутавших охотников прислугу в сизой волчьей шкуре; Эльфийской Принцессы, способной услаждать влюбленного обожателя все утро, которое тянулось бы земные десятилетия; дразнящей Кокетки, чье волшебство превращало мужчин в животных; ну и островной Нимфы с ее «свинскими» заклинаниями.

Ноонавты вроде Гута Бандара без труда спасались от любой ворожбы под защитой нескольких условленных нот, известных еще мифическому Поэту, спускавшемуся в Преисподнюю во время оно. Мотив окутывал гостя особым покровом невидимости — вот только напевать его требовалось беспрестанно, а не предаваться беспечности всякий раз, когда одержана воображаемая победа над противником.

Пока Нимфа гнала его к бессловесному стаду свиней, Бандар тужился вывести необходимые такты. Ничего не выходило. В институте, и кабинете для медитаций, материальное тело исследователя тщетно ждало очередного оживления. Сознание, перемещенное в хряка, заранее подсказывало ученому, что нечеловечий речевой аппарат не сумеет издать ни единого приличного звука. Гигантские уши, шлепающие на бегу по жирным щекам, мучительно восприняли нестройный писк, визг и скрежет — и ничего более. Жалкое подражание оградительному напеву не впечатлило колдунью; разве только дало ей повод еще больнее стукнуть жертву жезлом и предостеречь:

— Потише, хрюшка, иначе я не стану ждать, пока ты разжиреешь. Завтра же закопчу твое брюхо, а голову сварю в котле!

Оливковая роща стремительно надвигалась. Животные ноздри Бандара втягивали незнакомые, новые волны: благоухание перегноя, и давленых перезрелых плодов под ногами перекрывал резкий запах коз и — внезапно такой притягательный — аромат других свиней. Нимфа загнала добычу в самую гущу стада; скотина потеснилась, недовольно хрюкая и повизгивая, но в то же время глядя на товарища по несчастью печальными, всепонимающими глазами. Впрочем, на новую жертву довольно скоро перестали обращать внимание. Едва лишь хозяйка ударила жезлом по стволу крупного дерева и трясущиеся ветви осыпали землю дождем из тяжелых маслин, как свиньи: с алчным фырканьем устремились к еде.

Правда, один особенно тучный хряк даже не смотрел на угощение. Вместо аппетита его морда выражала дикий страх — не оттого ли, что Нимфа одарила громадину оценивающим взглядом? Чародейка потыкала пальцем в пегий, упругий от жира бок и хмыкнула. Решение было принято. Волшебный жезл обрушился на спину откормленного животного, и хряк покорно потрусил по тропинке, которая уводила от рощи куда-то в глубь острова. При этом он так душераздирающе визжал, что только глухой не распознал бы в его истошном вопле нотки подлинно человеческого отчаяния.

Бандар подавил прилив ужаса. Потом напрягся, чтобы унять растущий интерес к сочным оливкам, усеивавшим землю, хотя новый инстинкт кричал ему: «Расталкивай всех, лезь вперед, хватай самые лакомые плоды!».

Сознанию, которое слишком долго оставалось в пределах Общего, грозила прямая опасность раствориться. Даже оградительный напев не помешал бы мифической Области одолеть путешественника, навсегда вписать его в Матрицу События или Ситуации.

Сколько исследователей, изучая ноосферу, а также составляя необходимые карты, шли на этот риск — и оказывались безвозвратно поглощенными! Личности ученых вырождались в почти не осознающие себя идиоматические существа, а то и вовсе погибали: случалось, виртуальную плот» пронзали рыцарские копья, испепеляло дыхание драконов…

Преображение грозило разрушить целостность внутреннего «я» путешественника. Если он не выберется отсюда, то вскоре перестанет ощущать себя человеком. Главное — не забывать, кто ты на самом деле, иначе и впрямь станешь свиньей, жиреющей на маслинах в унылом ожидании ножа и мясницкой колоды.

Внезапно Бандар заметил, что съел немало плодов, обдумывая свою горькую судьбину. К тому же одна молоденькая самочка испускала весьма соблазнительное благоухание, которое все сильнее кружило ему голову. Правда, здоровенный хряк с огромными клыками следовал за нею, как тень. «Любопытно, а у меня большие клыки?» — подумал Гут, ощутив неодолимое желание ударить копытами о землю и гортанным криком вызвать соперника на бой.

«Соберись, Бандар! И выбрось из головы эту свиноматку, пока совсем не оскотинился». Ученому стоило немалых усилий отвернуться от обольстительного аромата и глотнуть не столь приятного, но свежего воздуха. Под ноги подвернулась тропинка, по которой не так давно Нимфа угнала несчастную жертву. «Вот куда ни одна свинья по собственной воле не сунется», — мысленно хмыкнул Гут, отправляясь в опасное путешествие, и сразу почувствовал себя лучше.

Какое-то время тропа бежала по лесистому склону, затем по длинному, просторному лугу, где овцы жевали низенькую траву. Интересно, неужели все четвероногие на этом острове были когда-то людьми? А если да, по своему ли капризу Чародейка превращала странника в то или иное животное? Может, главную роль играло некое внутреннее сходство? При всем желании Бандар не находил у себя предрасположенности к свинству, кроме страстной привычки рыться в академических загадках, откапывая редкие лакомые трюфели вроде песни Лорелей. «А думы-то у меня совсем человеческие», — приободрился Гут.

Как выяснилось, на четырех ногах с копытами легко развить недурную скорость. Луг уже почти закончился, проторенный путь уводил под сень величавых деревьев. Там, за густыми кронами, виднелось внушительное беломраморное здание с изящными колоннами, пилястрами и множеством изваяний. У самых деревьев Бандар покинул тропинку и осторожно тронулся в обход. Вскоре перед ним оказался раскидистый сад с открытым бассейном и фонтаном. Мощеная дорожка спускалась по зеленому склону в пещеру.

Туда и потрусил заколдованный исследователь, еле слышно ступая копытами по камням. Под каменными сводами располагалось уютное ложе из пахучих трав, прикрытых мягкими шерстяными коврами. На постели восседал коренастый мужчина средних лет, рыжеволосый и рыжебородый, лениво созерцая золотую чашу, прежде чем поднести ее к губам. Багровая капля вина скатилась с кончика рта и стекла в бороду, однако он ничего не заметил. Ярко-синие как небо глаза по-прежнему задумчиво смотрели в никуда.

«Одураченный Герой, — прикинул Бандар, внимательно приглядываясь к идиомату. Ни рельефной мускулатуры, ни странных знаков, указывающих на божественное происхождение, разве что шрамы на руках и обнаженной груди. — Устаревший тип, — заключил Гут. — При надобности управляется и с мечом, но чаще наверняка хитрит и изворачивается».

Надо бы вспомнить, чем отличается эта разновидность, и как-нибудь сыграть на ее известных качествах, чтобы снова стать человеком. В ту же минуту, напевая защитный мотив, ученый укроется пеленой невидимости от Нимфы и ее Героя, пока не унесет ноги подальше от легендарной парочки. После чего еще семь особых нот раскроют аварийные ворота, прыжок — и Бандар вернется в недвижное тело, оставленное в кабинете для медитаций.