Путешественников поражало здесь несметное количество быстро размножавшегося скота. Здесь его никто не клеймил, не приручал. Огромные стада дикого скота сами находили себе пастбища. В тех местах, где имелась хорошая трава, табуны насчитывали по 20–30 тысяч голов.

Для этих одичалых животных самыми страшными врагами были скотобои. Они действовали большими группами, вооруженные лассо и ножами. Заарканив животное, они спутывали ему ноги, а затем распластывали и сдирали с него шкуру. Покончив со своей жертвой, они шли дальше и снова производили такую же расправу. Путь этих скотобоев (их называли чангадорами) был усеян трупами ободранных животных, становившихся добычей ягуаров и диких собак, которые были настоящим бичом этих мест. Шкуры вывешивались для просушки на жердях, потом их сгружали на речные пристани и затем отвозили в Монтевидео. Бывало и иначе: торговцы из Рио- Гранде, находившегося на территории португальской колонии Бразилии, спускались по рекам до этих мест и как контрабанду увозили эти шкуры с собой.

Чтобы положить конец этому стихийному живодерству, собственники усадеб начали объединяться и вести организованную борьбу против беспорядочного истребления животных. Имения постепенно становились своего рода феодальными крепостями, с вооружением и армией.

Но не только землевладельцы, пеоны, скотобои-чангадоры были действующими лицами на этой своеобразной арене. Здесь участвовали и другие группы населения, прежде всего контрабандисты, служившие посредниками между трудом и промыслом, с одной стороны, и незаконной торговлей — с другой. И чем рискованнее была эта торговля, тем больше выгод она приносила. Контрабандист, смелый, неустрашимый авантюрист, был фигурой, типичной для колониального общества, задыхавшегося от торговой монополии.

Испания владела монопольным правом торговли в своих колониях, и только она могла ввозить сюда товары, причем по ценам, произвольно ею назначаемым. В конце XVIII века, когда промышленность Испании находилась в полнейшем упадке, она не могла снабжать колонии необходимыми им продуктами. Не в состоянии она была также и приобретать то, что здесь производили. Кризис торговли привел к тому, что местные власти не только терпели, но даже способствовали тайному ввозу и вывозу различных товаров. Это было неизбежно: речь шла о том, чтобы просто не умереть с голоду.

Контрабандисты прибывали из северных районов, граничивших с Бразилией, и достигали берегов Карраско, где они имели свои тайные пристанища. Они делали рейсы в обоих направлениях. С севера они привозили табак, сахар, спиртные напитки, ткани, а нередко и живой товар — рабов. А на обратном пути они забирали шкуры, сало, солонину. История колониальных времен полна романтических историй, связанных с контрабандистами. Это как бы оборотная сторона официальной истории колониальной эпохи, причем гораздо более реальная.

Но самой характерной фигурой этого своеобразного мира пампы был гаучо. Гаучо — это бродячие пастухи, не имеющие крова, парии общества; здесь были и освобожденные или беглые негры-рабы, занимавшиеся разбоем, в том числе и женщины; беглые арестанты, бежавшие из городов и собиравшиеся здесь в шайки; индейцы, искавшие пропитания. Из этого пестрого населения постепенно складывался тот человеческий тип, который получил название гаучо. Это слово стало синонимом свободного жителя степей: ловкого наездника, отважного и неустрашимого, не имеющего никаких навыков цивилизации, но способного на большие чувства, человека, не привыкшего к труду и удовлетворяющегося тем немногим, что ему дает природа, неистощимо изобретательного в способах находить себе средства к существованию. Но самое замечательное качество гаучо — это врожденное глубокое свободолюбие и непримиримый индивидуализм.

Артигас не только знал эту среду, он сам жил этой жизнью. Его увлекали похождения гаучо, впрочем, так же как и празднества, которые давались в городском совете или в форте Монтевидео. Он с удовольствием поддерживал отношения с образованной молодежью, а также со священниками — друзьями дома. В то время многие из францисканцев отлично знали труды французских энциклопедистов и знакомили детей богатых креолов с новыми идеями. Можно предположить, что Артигас знал произведения такого рода — ведь многие из его политических концепций, которые он выскажет в дальнейшем, имеют именно такие истоки. И все же в то время Артигаса более всего притягивала крестьянская жизнь. Навыки и образ жизни гаучо он освоил прекрасно.

Артигас стал правой рукой отца. Сельский труд способствовал его возмужанию, и уже в восемнадцать лет он был признанным главой своего круга. Он был худощав, но крепкого сложения, среднего роста, слегка сутулый, со спокойными движениями; нервозность не была ему присуща. Он был одарен теми же способностями, что и гаучо: прекрасно владел лассо и ножом, а также играл на гитаре и гармонии. Лицо у него было белое, загорелое, но не сожженное солнцем, лоб широкий, с намечавшимися залысинами; негустые, каштанового цвета, гладкие волосы. Глаза были светлые, неопределенного цвета. Отмечали, что он никогда не смотрел в упор на собеседника.

Его одежда и привычки были такими, как это было принято среди гаучо. Он был сдержан в выражении своих чувств и скрытен. Хотя Артигас часто бывал на танцах, где заслужил славу сердцееда, он чаще всего был серьезен. Когда же речь шла о деле, которым он руководил, он был очень четок и быстр в решении сложных проблем. Он всегда находил остроумный и оригинальный выход из опасных ситуаций, как, например, тогда, когда он во время похода против португальских налетчиков проснулся рядом с лежащим ягуаром. Как и все гаучо, Артигас блестяще и умело вел себя в стычках и при укрощении животных, смело и отчаянно выходил из сложных положений, знал толк в играх и выпивке. Он был хорошим товарищем, знал каждого из тех, кто вместе с ним участвовал в походах, сочувствовал и помогал им, если с кем-нибудь из них случалась беда. Никто лучше его не знал, как трудна походная жизнь гаучо.

Когда же ему приходилось бывать в официальной обстановке, в городском обществе, он одевался тщательно, по этикету: сапоги из тонкой кожи, брюки из дорогой ткани, рубашка из шерстяной шотландки, зимняя бурка, изредка пончо, широкое сомбреро лучшего качества. К большим звенящим шпорам добавлял еще обычные, а к большому острому ножу, вызывающе висевшему на поясе (это было в моде у сельских жителей), еще и обычный нож, который он держал в сбруе.

К тому времени, когда юноша обычно начинает только приучаться к самостоятельной жизни, Артигас уже был созревшим человеком. Он стал таким благодаря упорному труду, когда он вместе со своими родственниками руководил большими отрядами пеонов или участвовал в скотобойном промысле. Пройдя суровый опыт жизни в степи, он решает покинуть отчий дом и начать самостоятельную жизнь.

Надо было обладать недюжинными способностями, чтобы возглавлять какое-либо серьезное предприятие в этих диких степных районах. Артигас такими способностями обладал. Первое, чем он занялся, был промысел скотобоев-чангадоров, а затем гуртовщика. Вскоре он занялся продажей крупного рогатого скота и лошадей на границе с Бразилией. Оттуда он воз вращался с португальскими товарами, которые были необходимы в хозяйстве как его собственной семьи и семей его друзей, так и других его земляков. Артигас со своим трезвым и дальновидным взглядом на жизнь ясно понимал, в каком трудном положении находилась тогда торговля.

В течение нескольких лет Пепе Артигас исходил и изъездил страну вдоль и поперек, собирая для продажи и перевозя к границе скот и все, чем была богата родная земля. Таким образом он не только обеспечивал собственное благосостояние, но и помогал снабжать товарами свою страну и этим поддерживал борьбу креолов против монополистической политики метрополии. Именно тогда он стал задумываться над сложными социальными проблемами, мучившими его родину.