Игорь МОТЯШОВ

У ИСТОКОВ НОВОГО СОЗНАНИЯ

Вступительная статья

к роману Г. Маркова "Сибирь"

Георгий Марков сибиряк не только по рождению. В Сибири, в семье потомственного таежника - охотника и хлебороба - прошли его детство и юность. Здесь он был на комсомольской и журналистской работе. Здесь началась и многие годы продолжалась его литературная и общественная деятельность.

Закономерно, что все, написанное Г. Марковым, сюжетно, тематически, проблемно связано с Сибирью - с ее природой и бытом, с первопроходческими и правдоборческими традициями сибиряков, с теми человеческими отношениями, которые складываются в ходе "обживания" Сибири, освоения ее природных богатств, развития ее промышленности, земледелия, культуры, с той особой ролью, какую отвела история этому краю в преобразующей работе народа, строящего небывалое в мире общество.

Вместе с тем по внутреннему наполнению проза Г. Маркова далеко выходит за "сибирские" рамки. На биографически близком материале писатель отразил в зеркале людских судеб движение революции в России с конца прошлого века до наших дней. Действие романа "Строговы" охватывает годы 1896 - 1920. В романе "Отец и сын" речь о событиях 1921 - 1933 годов. В повестях "Орлы над Хинганом", "Моя военная пора", рассказах "Смоленский гость", "Трактат о подвиге" своеобразно отображены события периода Великой Отечественной войны. Повесть "Завещание" и роман "Соль земли" описывают первые послевоенные годы. В повестях "Земля Ивана Егорыча", "Тростинка на ветру" и в не завершенном пока романе "Грядущему веку" предметом художнического исследования стали 60 - 80-е годы.

Написанный Г. Марковым в 1969 - 1973 годах роман "Сибирь" хронологией изображенных в нем событий вторгается, казалось бы, в пределы, уже освоенные автором "Строговых". Однако близость исходного исторического материала не означает близости тематической или проблемной. Показав в "Строговых" закономерность прихода сибирского мужика к революции, писатель спустя три десятилетия ощутил потребность сказать о неизбежности революции как единственной силы, освобождающей не только труженика от угнетения и нужды, но и саму землю от потребительски-хищного к ней отношения, а человеческое сознание от беспечно-наивной веры в "высший промысел" богов или правителей.

Центральная сюжетная линия "Сибири" связана с образом двадцатитрехлетнего Ивана Акимова, профессионального революционера, недавнего студента петербургского Политехнического института, отбывающего ссылку в Нарыме. В октябре 1916 года Акимов получает задание ЦК РСДРП незамедлительно отправиться в Стокгольм, чтобы спасти от расхищения архив известного исследователя Сибири профессора Лихачева. Для этого Гранит такова подпольная кличка Акимова - должен бежать из ссылки и получить в Томском подпольном комитете партии деньги и паспорт на имя служащего шведско-датской телефонной компании. Их везет для Акимова из Петербурга юная большевичка Катя Ксенофонтова, студентка Бестужевских курсов, не просто товарищ по подпольной работе, а близкий, любимый человек.

Хотя собственно романное действие длится всего четыре месяца, в сознании героев (а значит, и читателя) время как бы раздвигается. В сюжет, движущийся подчас со стремительностью приключенческого повествования, впрессовываются, отнюдь не в ущерб внутренней напряженности, многочисленные реминисценции, отступления к событиям, которые происходят в ином месте либо предшествовали описанным. Существенно расширяют пространство романа и размышления героев о завтрашнем дне, простирающиеся, например, в дневниках Лихачева до постановки проблем, к которым сегодняшние прогнозисты развития Сибири еще только подходят.

Такое построение позволяет автору без ущерба для жизненной полноты изображения действительности добиваться политической и философской насыщенности романа и, что еще важнее, интеллектуализации таких фигур, как Акимов, Лихачев, Катя. В то же время расходящиеся от основной сюжетной линии круги отступлений, воспоминаний, параллельные главному и периферийные планы "снимают" ощущение локальной замкнутости действия. Читатель неизменно чувствует, что действие происходит не только в Томске, Петербурге, Голещихиной, Лукьяновке или Стокгольме, а на земном шаре.

Стремительность исторического времени в романе (ведь эти четыре месяца - канун февральской революции 1917 года, начало революции социалистической) как бы спорит с неспешностью кондового, в веках устоявшегося быта. И это сказывается в том, как неторопливо, основательно развертывается социально-бытовой план романа. Люди, обстоятельства, природа выписаны зримо, пластично и точно, речью по-сибирски скуповатой, немногословной, не злоупотребляющей диалектными словами и формами, но и не пренебрегающей ими, когда необходима яркая, достоверная деталь или подробность.

Мы видим, как персонажи одеты, что они едят дома, в дороге, слышим, как говорят, знаем, о чем думают, что при этом переживают, что их заботит. Открываются нам в живых картинах и традиционные сибирские обычаи, радушное гостеприимство простых тружеников, живущих небогато, порой на грани нужды, но готовых разделить с путником последнее и отвергающих любую попытку отблагодарить за хлеб-соль и теплый ночлег деньгами. "Разве мы торгаши какие? - говорит в подобной ситуации Акимову крестьянин Филарет. - Не по-людски это! Нет, нет, паря, не позорь нас".

Но хотя из романа можно почерпнуть рецепт приготовления знаменитых сибирских пельменей, узнать о способах подледного лова рыбы или разжигания незатухающего костра для ночевки в тайге, хотя мы словно бы лично присутствуем на празднике выхода охотников из тайги, и на крестьянской сходке, и на молодежных посиделках с их бесхитростными, однако же доставляющими истинную радость и не лишенными смысла развлечениями, "Сибирь" роман отнюдь не бытописательный. Бытовые детали нигде не образуют в нем самостоятельных и замкнутых структур. Они осторожными мазками лишь врисованы в иное повествование, едва ли поддающееся однозначной характеристике.