— Не велю, Василий, выносить ярлык на владимирское княжение! Был волчонок, теперь в Москве медведь! Да и что Москва? Нижний Новгород будет главным городом на Руси. Стоит на Волге. Ока, Кама, Шексна, Волга — все выходы за ним и для Рязани, и для Твери, и для Владимира! Утверди себя в Нижнем Новгороде. Иди к Мамаю. Нам первый враг — это хан Тогай, а второй враг — хан Азиз! Если Мамай за нас, то эти два хана не страшны!

Сын не послушал отца. Спустился по Волге в Сарай к Амурат-хану. Бил челом так: дан был его отцу ярлык на великое княжение во Владимире, да сошелся Дмитрий московский с Мамаем, и потому Мамай и отобрал ярлык у Дмитрия суздальского. Пока Мамай в дружбе с Дмитрием московским и с Олегом рязанским, вся дань с русской земли у него, он самый сильный в Орде. Если Амурат даст ярлык на великое княжение во Владимире Дмитрию суздальскому, а ему, Василию Дмитриевичу, ярлык на великое княжение в Суздали и в Нижнем Новгороде, то зажатым быть Тогаю и Азиз-хану, а Мамаю не иметь выходов. И без пояснений Амурат знал об этом раскладе, жива была и обида, что его ярлык Дмитрий московский не признал. Вышел из Орды Кирдяпа с двумя ярлыками: на великое княжение владимирское нес ярлык отцу, а себе — на великое княжение в Нижнем Новгороде, Городце и Суздали.

В дороге Кирдяпу обогнал гонец к Сергию с известием от отца Сильвестра о милостях Суздальцу. От Мамая скакал гонец к Дмитрию Ивановичу в Москву с пожеланием, чтобы Дмитрий к ярлыку Амурата не шел, а если позовут, исполчился бы войском и прогнал Суздальца в его отчину.

Дмитрию семнадцать лет — будто бы и молод, чтобы разобраться без думцев в этаких хитросплетениях, но и без думцев разобрался. Дождалась Русь часа, когда один хан ищет на Руси допомоги против другого хана. Всегда было наоборот: один удельный русский князь искал допомоги у Орды против другого.

Вельяминовы, узнав, что Мамай одобряет поход на Суздальца, звали Дмитрия исполниться, не упускать удобной минуты и поставить Суздаль под руку Москвы силой, а Дмитрия Константиновича, его брата Бориса и его сыновей Василия и Семена согнать с княжьего стола.

— На переяславском поле с Суздальцем были ордынцы, ныне он одинок!— говорили Вельяминовы.

Запомнилось им переяславское поле легкой победой. Тогда победу принес Боброк с дружиной Степана Ляпы. Ныне у Дмитрия в Москве тысяча горожан вооружена самострелами со стальным луком и одета в броню, как новгородцы. С такой силой как не разбить Суздальца?

Дмитрий спросил Боброка, как он думает о суздальских делах?

— Дорогой будет наука! — ответил Боброк.— Если мы двинемся на Суздаль, суздальцы, а не князь будут оборонять город. Много осиротим суздальцев. А устоять против московских стрел не устоят.

Воевода Минин молод, горяч. Звал на битву, а за ним и другие воеводы от битвы не отговаривали.

Дмитрий их слушал, а сам свою думу думал, как из врага сделать союзника. Не Суздаль главный враг — враг Орда, не дай хан Амурат ярлыка, в Суздали и не посмели бы надеяться сесть на стол во Владимире и Москве. Суздальца, его сыновей да брата нет труда повергнуть в прах. Можно со стола согнать, можно и что похуже сделать. Делано! Все бывало. Князь князя убивал, ослеплял... Но суздальцы и нижегородцы затаят обиду и месть, а готовится час, когда с ними заодно против Орды идти. Имел Дмитрий и весточку от Сергия, что говорено с Суздальцем о сватовстве.

Манила, ох как манила воинская слава юного князя! Помнил; как замирало от восторга сердце на переяславском поле, когда погнали обидчика. Государь, однако, должен уметь ждать, другое поле виделось в юношеских мечтах, другой враг, смертный враг на том поле... Его погнать, его сразить — то загадка так загадка.

Дмитрий отмалчивался, тянул время. И дождался. Из Суздали, от Дмитрия Константиновича, явился посольский боярин Морозов.

Лукавый боярин, льстив, покоен, от чрезмерного благодушия раздался в животе. Верхом не ездил. Из Суздали прикатил в боярском возке. У каждого князя свой искусник править посольские дела: у Дмитрия московского — Андрей Кобыла, у Олега рязанского — Епифаний Коряев, у суздальских князей — Михаил Морозов. Епифаний хитер, Кобыла и Морозов тоже хитры и лукавы. Епифаний желчный человек, недоброжелатель. Андрей ровен, весел, правит посольство легко, приветливо. Морозов, ровесник Епифанию, не зол и давно освоил мудрость, что с беседы переходить к оружию — то последнее дело, с оружием очень просто потерять все, что выговорено в терпеливых прениях.

Приняли боярина Андрей Кобыла и Василий Вельяминов. Михаил Морозов встречался и ранее с ними. Плели слова. Слово за слово заплеталось. Вельяминов грузен, Андрей Кобыла прогонист, худощав, будто весь год постился.

— Или землица не кормит тебя, боярин?— спросил Михаил Морозов.

За Андрея ответил Вельяминов:

— На корма не жалуемся! У него сверху донизу все проскакивает! Я вот могу поросеночка с гречневой кашей опоясать. Одышка одолевает, а Андрей у нас борова с гречневой кашей съест и опять по новой готов! Мы не суздальские — ни на кашу, ни на мед не скупимся!

— Суздаль да Москва! Им бы вместе в одной упряжке!— закинул Морозов.

Андрей скосил глаза на боярина, моргнул глазами, будто задумался над закидкой. А задуматься было над чем. Ждали от боярина недоброго слова, к ярлыку зова — а тут такая ласковость. Поговорили, пощупали друг друга, боярин не объявлял, зачем пожаловал. Провели к князю.

Дмитрий сидел в гриднице в отцовском кресле. Поклон боярина суздальского встретил не вставая. Острые глаза Морозова, запорошенные густой порослью бровей, мгновенно оценили, что отрок-то созрел, недаром Кирдяпа называл его матерым волком, а Дмитрий Константинович медведем. Боярские детишки в этих летах еще в бабки играют или гоняются по девичьим за юбками холопок и сенных девок. А этот в княжьей опашне из малинового бархата, шитой серебряными узорами. На плечах ожерелье и крест на золотой цепи. Шитая лалами и смарагдами высокая, как шелом, шапка. Таким не видывал Морозов и отца этого отрока. Сидит в кресле, не шелохнется, черные глаза горят.

«Ай да княженок!» — молвил про себя боярин и, нарушая посольский обычай, не гордясь и не чинясь, отвесил низкий поклон, будто бы он, боярин, челобитчик, а не князя удельного посол. Бояре одобрительно переглянулись. Не заносятся суздальцы. Ждали, что молвит. Что-то новое пролегло меж Москвой и Суздалью, старики помнили, что суздальские князья и бояре этак-то шапку не ломали и перед великим князем Симеоном.

— Бьет тебе челом, княже, Дмитрий Константинович и все людство суздальское, бояре суздальские, князья бьют челом тебе, великий князь владимирский!

— Соловьем разливается!—шепнул Андрей Кобыла боярам.

— Бьет челом тебе князь суздальский Дмитрий Константинович,— продолжал Морозов,— и на брата своего молодшего Бориса! Не по праву захватил князь Борис в Новгороде Нижнем княжение и не пустил в город старшего брата.

Замерли бояре. Вот оно, новое, и упредить князя советом некогда, наперед же князя слово молвить — его уронить перед послом. Суд на брата, а судья — московский князь! Черные глаза у Дмитрия вспыхнули горячим блеском.

— Не забыл боярин, как его князь гнал меня со стола?

Боярин лукаво улыбнулся:

— Молод ты был, княже, хотел по-отцовски Дмитрий Константинович удержать владимирское княжество в зрелых руках, пока в возраст войдешь! Прислал ему и ныне хан Амурат ярлык на великое княжение. Отказывается от ярлыка Дмитрий Константинович, потому как ныне в крепких руках Владимир и Москва. Вот ярлык, делай с ним   по своей воле!

Боярин извлек из-под платно свиток и с поклоном протянул Дмитрию.

Дмитрий взглянул на боярина Андрея.

— Прими, боярин! Погляди, о чем ханы говорят!

Андрей принял у Морозова ханский ярлык и прочитал уставление великим князем владимирским Дмитрия Константиновича.

— Сиротой я был! — произнес Дмитрий.— Твой князь меня два года изгоем держал. Почто теперь-то челом бьет? Судью нашел или под мою руку идет?