Василий сделал два шага к Дмитрию, Дмитрий встал принять благословение тверского владыки. Михаил подошел к митрополиту. Принял благословение, поцеловал крест, но к Дмитрию шага не сделал, остался около митрополита, как бы подчеркивая, что пришел к святителю русской церкви, а не к князю московскому.

Дмитрий сказал:

— Нам бил челом великий тверской князь Василий Михайлович за обиды князя микулинского.

— Брат Дмитрий!— перебил резко Михаил. — Ты ошибся! Великий князь тверской я, у меня ханский ярлык, и ты говоришь против великого хана!

— Ярлык на великое княжение имеет и князь Василий! Василий получил ярлык от великого хана Бер-дибека, и с тех пор нет в Орде великого хана, а есть трое-ханство. Будет у тебя ярлык от великого хана, и мы склоним перед тобой голову, князь микулинский.

Нет, не думал Михаил так легко ставить себя на суд московскому князю. Не оговорено, не поряжено, кто судит и о чем судит. Воспалился сердцем, и в голубых глазах может вспыхнуть ярость до белого каления. Нет, не на братский суд позвал его Дмитрий, тут хоть соловьем заливайся, хоть ястребом кричи, приговор вынесен заранее.

— Когда мой отец бил Шевкала, сына Дедюни, что Русь разорял и поганил, что рать навел, от которой стон шел по русской земле, твой дед, Иван Данилыч, привел Орду на Тверь! Ты млад, Дмитрий, неведома тебе правда! Шевкала прислал в Тверь хан Узбек! Чьими молитвами напустил хан Узбек разорителя и грабежника?

Митрополит встал и перекрестил Михаила.

— Утишь ярость свою, князь! Ярость не советчик, а наваждение нечистого! Сказано святым Петром, основателем нашего митрополичьего престола, что возложит Москва свои руки на плечи всех городов русских, соберет их воедино, как в горсть, в том будет сила земли русской!

— Не быть Твери под Москвой, отец, пока течет в моих жилах кровь, пока бьется сердце! Меч нас рассудит с Дмитрием, а престол Петра не один у бога и у патриарха! Тверь своего митрополита поставит!

Михаил выхватил меч из ножен и бросил его к ногам Дмитрия.

— Клади, князь, свой меч! Пусть нас бог рассудит!

Когда меч зазвенел у ног, блеснув сталью в лучах заходящего солнца, что били прямо в окна гридницы, у Дмитрия часто-часто забилось сердце. По душе вызов, принес бы сердечную усладу поединок, но государю не пристало принимать вызов от своего подручного. Дмитрий тихо выговорил:

— Взять!

Коротенькое словцо, легко произнеслось, но сколько раз уже позже горевал Дмитрий, что оно вырвалось, что поторопился, единственный раз поторопился сорвать яблоко, что не созрело. Очень тоскливо было поспешать мелкими шажками к той встрече с Ордой, на которую хотелось идти бегом.

Гридни услышали страшное слово, хотя и выговорено оно было чуть слышно. Они окружили кольчужной стеной Михаила. Князь потянулся к мечу, на меч ступила нога в железном сапоге. Михаила и тверских бояр вывели из гридницы, чтобы развести по подвалам крепких боярских усадьб.

— А тебе, Василий, владыка тверской,— объявил князь,— митрополит епитимью наложит! Пренебрег ты волей града Петра, не о единстве Руси твои мысли, а боле о крестнике забота!

Московские бояре радовались как празднику, что Дмитрий заточил тверского князя в подвале на Гавшином дворе. Старики помнили, как ходил на Тверь князь Иван Данилович, какую взял добычу, ныне тверской князь в подвале, Тверь перед Москвой как раскрытая ладонь. Ждали: вот-вот Дмитрий кликнет, чтобы собирались в поход. Забрали когда-то Коломну у Рязани, почему не взять Тверь под Москву?

Шептали князю по праву старших. Нельзя сделать полшага и остановиться. Нельзя, надо спешить, пока в Орде замятия.

Но Дмитрий не спешил в Тверь, ибо не хотел обидеть тверичан. Он уже жалел о своей горячности. Замятия в Орде. Митрополит и Сергий очень остерегали надеяться на эту замятию. Не дай бог торопливостью погасить эту замятию. Страх перед возможностью объединения Руси может заставить ордынских ханов сложить свою вражду.

Дмитрий надеялся смирить Михаила, заставить его отречься от великокняжеского стола в пользу Василия кашинского или признать московского князя братом старейшим. Время шло, Михаил оставался непоколебим в своей вражде. Меж тем из Орды, из окружения Мамая, пришло тревожное известие. Мамай в ярости, что Москва простерла руку на Тверь, и готовит послов в Москву с окриком, чтобы не трогали князя Михаила. Надо отступить от малого, чтобы не потерять большего.

Сергий пришел в Москву к князю Дмитрию.

— Три темника, три ордынских князя идут послами выручать Микулинца!— оповестил Сергий.— С ними две тысячи всадников.

— Кто сообщил? Верно ли? — спросил князь.

Сергий взглянул на Дмитрия.

— Верно! Церковь умеет узнать скрытое от светской власти.

Привели князя Михаила. В заточении не угнетали, но дали знать: пока крест не поцелует по всей воле московского князя, не выйти на волю.

Увидел Михаил Дмитрия. Насупил брови и решил стоять на своем до смерти, как дед его Михаил святой стоял в Орде. Сергий подошел к Михаилу. Знал Михаил силу этого старца и побаивался. И в Твери было известно, как он затворил церкви в Новгороде Нижнем и обуздал Бориса.

Сергий благословил Михаила и молвил:

— Уйми ярость сердца и уйдешь благословясь!

— Я не обманывал митрополита, митрополит меня обманул!

— Все мы дети матери церкви!— ответил Сергий.— Твоя власть, князь, без церкви не власть!

— Не быть Твери под Москвой!

— По слову божию и гора сдвинется, а Петр святой предстоит перед господом молельщиком за Москву! Молитвы святого доходят быстрее до бога, чем смертных людишек! Целуй крест, Михаил, князю Дмитрию жить в мире и братстве и идти на Тверь...

Пришлось целовать крест. Не ведал Михаил, что скачут на Москву оборонять его три ордынских темника с двумя тысячами сабель! Ведал бы, не поцеловал бы крест! Уходил, опалив сердце яростью на Дмитрия.

Игнат Огородник глубоко пустил корни и крепко вцепился в московскую землю. За Андреем, княжеским крестником, Матрена принесла ему еще одного сына, окрестили его Дмитрием, в честь крестного. Старшего сына Петра забрали в княжескую дружину, жил в Переяславле, готовили из него ратника. Тосковал по Петру. Ох, как нужны были еще две руки в хозяйстве! На Рязанщине не было труда найти работника, и в холопы всегда находились разоренные. В Москве каждая пара рук на счету. Чего бы человеку холопиться, накладывать на себя кабалу, когда княжьи гонцы кличут в дружину и бездомных, и обездоленных, держали бы руки копье.

Рязанский князь скликал в дружину отборных удальцов, тех, кто сызмальства привык в руках держать меч, людей смелых и отчаянных, кому догулять бы всласть, политься хмельного меду. Московский князь брал в дружину каждого, кто желал, таких брал, что и на вид хилы, и смирны духом.

Бог с ним, с князем, не Игнату его кормить. От всякой тягости освободил, от торговой тамги на десять лет свобода, всего-то и отплаты — возить камень на стены града. Спешил Игнат, спешил целиком исчерпать льготные годы. Эх, раскинул бы огороды, земля даровая, бронницкий наместник так и сказал: сколько одолеешь, столь и бери. А тут весна щедрая, водолюбивая. Москва-река выхлестнула из берегов, лед с грохотом сломался. Одной ночью пришла весна. Вчера, на полдень, гремели воды и не слыхать было птичьего голоса. К обеду над рекой потянулись лебединые стаи. Разнесся высоко в небе и пал на землю трубный крик: «Клинг-кланг-клинг-кланг». Лебедей настигала суетливая козара. Лебедь — птица княжеская, сбил лебедя стрелой над княжьим ловом, отдай князю. Так кому ж охота стрелу пускать попусту.