Девочка, девчонка семнадцати лет. Выкрашены волосы в модный цвет. Издали трудно рассмотреть лицо. Спортивная сумка через плечо. В сумке — два конспекта, студенческий билет, томик Шекспира и пачка сигарет.

Что ты повторяешь не вслух — про себя? Похожа на Офелию твоя судьба? Гамлет твой, где он, прекрасный принц? Тоже учится держать шприц? Ах ты, медичка, самый первый курс! Жизнь, как лекарство, пробуешь на вкус.

Костер сигаретки не гаснет на ветру. О чем же ты думала сегодня поутру? О мальчиках фасонных, брюки клёш, с которыми вечером гулять пойдешь? Об умном старшекурснике в роговых очках, чьи губы отражаются в его зрачках? О будущей профессии, с надеждой и тоской, о новой Хиросиме и подлости людской?

Спортивная сумка через плечо. Хочется яснее разглядеть лицо.

Простое милое лицо, на пальце девичье кольцо. Переливается-горит в нем камешек александрит. И возникает в глубине страна, неведомая мне, заветная страна любви, где ходят песенки твои.

"Сяду я на камушек около реки. Как сыму колечко с тоненькой руки. Над водой бурлящей выскользнет из рук. Пусть его подхватит долгожданный друг…"

Твой камень зелен, как вода, в нем отражается звезда. Переливается горит ночной звездой александрит. Приходит утро. Сразу ночь со звездами уходит прочь. Багровою зарей горит передо мной александрит.

Возьми в заветную страну, в реке колечком утону. Ах, только б руку в руку взять и не найти пути назад! Как сон, желанное лицо. Дрожит в руке моей кольцо. Переливается-горит в нем камешек александрит.

Забыта. Давно не звоню. Так ветер знакомых меняет. Напомнить улыбку свою мешает — а что до меня ей? И как отрекусь — отвлекусь от наших свиданий. Забыта влюбленность. Парадная. Пусть как дверь на зимовку забита. В тулупе, треух под рукой, обиды — моя камарилья… И друга терзать: "Дорогой, что делала? Как говорила?" Мне копии жалкий мираж, как жажда — в пустыне колодца. На дню раз по пять умирать — твой голос внутри отзовется. Бессмысленно вызвать врача. В домашней аптечке не ройтесь. Любовь продолжает кричать кровинкою каждой в аорте.

Самолет, самолет, самолетик — как присевший мотылёк на болоте. Покачнулся подо мной, разбежался — белым вензелем легко расписался. В голове одно, одно: ах, какой он неземной! Металлическое дно оборвется подо мной?! Спутница в кулечек травит, вздрагивает плечами. Сердца травма, травма, травма — там не полегчает!

Время медленно идет, время медленно летит, улетает самолет — никогда не улетит. Помнят губы, помнят веки, помнят пальцы на руке, и — внизу лесочек редкий как щетина на щеке.

Глаз малахит и золото волос… Шепчу слова любви, слова признанья, и льется неестественно пространно о том, что сердце лишь к тебе рвалось… Я чувствую заведомую фальшь в словах самих собой произносимых, как будто бы они поизносились во встречах прежних… Снова глупый фарс!

Я становлюсь статичен как статист, чьи репетиции естественно бесплодны. К чему слова, когда они бесплотны? К чему любовь, в которой ты артист? А если и в подруге рыбья кровь и ты ей нужен лишь приличным мужем, чтоб каждый день разогревать, как ужин, уже позавчерашнюю любовь?! Которой не было. Которая не будет. Которая, сродни таланту рифмача, в тоске бесплодия не может жить, молча, и на людях в пустой колотит бубен…

Больше всего в юности мне нравились две карикатуры, увиденные в иностранных журналах. На первой — большой человек дергал за ниточки куклу, которая, если приглядеться, подобными же ниточками управляла самим кукловодом. Вторая — по рисунку не представляла ничего особенного: актриса и режиссер обменивались репликами, но зато какой был текст и соответственно подтекст:"3а акт — контракт". Глуповат был Ваня бедный. Извиняйте, господа-товарищи!

Мы познакомились где-то в центре неописуемо большого города П. на великой русской реке К., в которую впадает сама Волга. Не хухры-мухры. Мы — это Володя и Нина. Очередная Нина. Я — студент медицинского института и начинающий большой поэт. Она — ведущая артистка кукольного театра. Вот включил видеомагнитофон памяти и сразу вспомнил обстоятельства нашей встречи четче и панорамнее. Мы познакомились возле главпочтамта. Нина шла отправлять посылку горячо любимому человеку в Барнаул, куда собиралась уехать через два месяца, чтобы выйти замуж и жить там долго и счастливо, и умереть с ним в один день. А я посещал сие богоугодное заведение, получая письма "до востребования", что у меня было тогда очередным "пунктиком". Среди множества других пунктов и пунктиков. Не помню только, чем она меня так заинтересовала.

Невысокая, если не сказать крошечная брюнетка с большими широко раскрытыми глазами, пухлым ярким ртом, вьющиеся жгуче-черные волосы падали на плечи… Слово за слово, и я уболтал её, читая свои и чужие стихи, на что был мастер, один напор чего стоил… После того, как разделались с посылкой в Барнаул, я отправился провожать её на автобусную остановку возле ЦУМа, (она жила на другом берегу великой русской реки, которая делила город на две неравные части: левую — густонаселенную и правую — малообжитую, исключением, впрочем, являлся поселок, где жила Нина). По дороге мы зашли (я завёл) в книжный магазин и я — к тогдашнему и сегодняшнему стыду — забыл начисто о спутнице. Книги я всегда любил больше женщин, хотя и последними увлекался изрядно, особенно в юности. Ни одной юбки не пропускал, — могла бы упрекнуть меня жена, хотя это явная неправда: увлечения мои носили характер скорее платонический. Занятый творчеством поэтической лабораторией, чтением нескончаемого множества книг и к тому же учебой и спортом, я просто физически был не способен задумываться о любом объекте желаний более нескольких секунд. Итак, когда через полчаса я очнулся, новообретенной спутницы в магазине не было. Не обнаружил я её и на автобусной остановке, откуда уходили рейсы на другой берег реки. Полный облом. Было обидно, что я не договорился о свидании, не записал номер телефона (почему-то я был уверен, что таковой имеется, на крайний случай служебный). И тут я вспомнил, что через день по местному телевидению будет встреча с известным московским артистом и Нина по должности должна быть на этой тусовке, изображая восторженную поклонницу, которой она, впрочем, действительно являлась. Что же, дело техники, через день я тоже был среди приглашенных, и с удовольствием отметил румянец узнавания на лице было утраченной спутницы.

После телепередачи (а она тогда шла "живьём" не по причине отсутствующей тогда начисто гласности, а просто по причине вечно присутствующей провинциальной бедности) мы, не торопясь, пошли через весь город, опоздали, конечно, на самый последний автобус и всю ночь прогуляли по летнему городу. Родители мои были приучены к моим ночным отсутствиям, а Нина, видимо, предупредила своих по случаю телепередачи. Я получил желанный номер телефона, и мы начали встречаться, если так можно называть короткие разговоры между репетициями или в антрактах спектакля. Развитие романа было вполне платоническим, хотя я и пытался ускорять события, но навыка и умения явно не хватало, к тому же человек из Барнаула стоял между нами тенью командора.

Незаметно наступила осень. Каникулы закончились. На меня обрушились снова серьезные обязанности, я, несмотря на неукротимое стихотворчество, был аккуратным студентом, а Нина, уволившись из театра, уехала в Барнаул к жениху, по иронии судьбы тоже студенту-медику. Или уже врачу. В общем, эта главка моей жизни как бы перелистнулась. Абзац. Я жил тогда интенсивно, как на войне, когда в стаж засчитывается один день за три. Торопился прочитать немедленно что-то архиважное, думал, экспериментировал, записывал. Жадно хватал куски жизни, ещё полусырые и дымящиеся, глотал, не прожевывая, а на деле, как потом оказалось: переливал из пустого в порожнее.