Имя-отчество педагога были, как у Лермонтова, -- Михаил Юрьевич. А фамилия подкачала – Савоськин. Когда Ростик вошел и поздоровался, тот, подобно легендарному Цезарю, занимался двумя делами одновременно. Вносил записи в журнал спецдисциплин и слушал плеер. Наверное, поэтому на Ростике Михаил Юрьевич сфокусировался не сразу. Даже посмотрел так, будто видел впервые.

– Он охотится за мной, – сообщил Ростик без всякого вступления.

– Кто? – Савоськин выпрямился, извлек крохотный наушник и убрал в карман черного пиджака.

– Помните, мы Чехова проходили? – Ростик посмотрел на классную доску. Михаил Юрьевич обернулся и взглянул туда же.

На доске твердая рука вывела дату и тему занятия: «Русский символизм».

Каллиграфический почерк Савоськина был предметом разговоров. Впрочем, не только он.

Выглядел Михаил Юрьевич лет на тридцать. В лицее появился недавно, с начала учебного года. Читал два спецкурса, а когда классная Эльвира вдруг подхватила грипп задолго до сезона эпидемий, согласился ее замещать.

Откуда взялся Савоськин, никто не знал. Лекторов из университета представляли: «Доктор наук, профессор такой-то». Михаила Юрьевича назвали просто по имени.

А Чехова должны были пройти еще в мае. Он значился последним в лицейской программе за десятый класс. Но тему Эльвира перенесла на осень, а сама вот занемогла.

Михаил Юрьевич повел дело основательно. Читали много, в том числе и вне программы.

– Вы тогда эпиграф на доске написали, – Ростик процитировал: – «Надо, чтобы за дверью каждого довольного, счастливого человека стоял бы кто-нибудь с молоточком и постоянно напоминал бы стуком, что есть несчастные…»

– Да, было такое, – ответил Михаил Юрьевич. – Это из «Крыжовника». Вы его не проходили.

– Неважно. Он за мной охотится.

– Кто? – Разговор явно сворачивался в кольцо.

– Кто-нибудь с молоточком. Он есть. У меня – точно.

– Подожди, – остановил Савоськин. – Это ведь рассказ, там человек мечтал стать помещиком и посадить крыжовник. В конце концов посадил. И ничего ему стало больше не надо. Все по барабану, как говорит ваш Макс Разумовский. Вот потому его брат, доктор, – не Макса брат, а помещика, – и сказал, что у каждого за дверью должен стоять кто-то с молоточком. Чтобы тот, кто доволен и счастлив, не забывал, что есть несчастные. Фигура речи.

– Никакая не фигура, – мотнул головой Ростик.

– Подробнее.

– Я… не знаю, откуда он взялся. Это как раз после того урока было. Я стук услышал. А потом увидел его. На улице. Стоит и смотрит на меня. А в руке – молоток. И в одежде такой… ненашенской.

– Он тебе что-нибудь сделал?

– Ничего. Я убежал сразу. А потом часто его видел… то есть слышал. Он стучит в дверь. Открываю, а там никого.

– А зачем стучит? – вдруг поинтересовался Эльвирин наместник. – Что ему надо?

– Не знаю, – Ростик вздохнул. – Я же крыжовник не выращиваю. И есть не люблю.

Еще он хотел сказать, что не считает себя ни довольным, ни счастливым. Даже до появления этого типа в плаще-крылатке не считал, а после – и подавно. Тот пришел не по адресу, вот что обидно.

По стене тянулась коллекция портретов: русские классики устало наблюдали за тем, как ветреная младость читает их труды. Теперь, за неимением других объектов, внимание сосредоточилось на одном Ростике. Лишь Федор Михайлович был по обыкновению весь в себе: сложив на колене сильные руки каторжника, напряженно смотрел в пол. Зато Антон Павлович, который замыкал коллекцию, проницательно следил за Ростиком через пенсне. Будто сто лет назад поставил эксперимент и теперь с любопытством ждал результатов.

– Ты кому-нибудь говорил? – нарушил молчание преподаватель.

– Нет, никому. Только вам…

В самом деле, а кому еще? Родителям? Скажут: дурью не майся, поступать летом, в армию, что ли, захотел – и так далее, по тексту. Лучшему другу Виту Колосову? Крутанет пальцем у виска: фильмов меньше смотри да Кинга не читай на ночь. Классной Эльвире? Нет, Эльвире тоже нельзя, да и болеет она.

Так что оставался один Савоськин. В конце концов, он эту кашу и замутил… то есть заварил. Вместе с Чеховым. Но до Чехова уж точно не дотянуться.

– Чем я могу помочь? – спросил Михаил Юрьевич, словно прочитав мысли Ростика.

– Не знаю… Что мне делать? – Ростик невзначай скосил глаза на портрет Чернышевского, затем перевел снова на преподавателя. – Вы думаете, я того? Крыша съехала?

– Совсем нет, – задумчиво отозвался педагог. – Совсем нет…

Кабинет русского и литературы опять заполнила упругая, выжидательная тишина. Раздавался лишь тихий стук – это Михаил Юрьевич касался столешницы авторучкой. Стук – щелчок кнопки – стержень внутрь. Стук – щелчок – стержень наружу.

– Есть идея, -. вдруг произнес Савоськин. Ростик даже вздрогнул. – Познакомлю тебя с одним моим другом.

– Он кто? Психиатр?

– Бизнесмен. А еще коллекционер. До вечера потерпишь? Не доберется до тебя твой человек…

До вечера Ростик не дожил, а именно дотерпел. Наконец мобильник завибрировал.

– В семь на остановке у магазина «Восток – Запад», – сообщил Савоськин. – Успеешь?

…Улица напоминала вокзал, куда ближайшим рейсом прибывала ночь. У магазина, спиной к Ростику, стоял Михаил Юрьевич в элегантном белом плаще, черной кепке и пестром, в клеточку шлафроке.

Только теперь Ростик перепугался по-настоящему. Доверился практически незнакомому человеку, и очень странному. Когда Савоськин услышал его телефон, то не стал никуда записывать или забивать в память сотового. Просто кивнул и поблагодарил.

Кто такой этот его коллекционер? Чего коллекционирует? Может, маньяк…

Некстати Ростик вспомнил и прочитанное на каникулах «Над пропастью во ржи». Посоветовал книжку Вит Колосов, сказал, это «что-то». Ничего особенного Ростик там не вычитал. Ну, ходит один туда-сюда, ерундой страдает. В душу запал единственный эпизод: когда этот самый неприкаянный Холден остался ночевать у своего учителя, а тот погладил его, спящего, по голове. Холден, разумеется, тут же сбежал. Ростик на его месте тоже сбежал бы. Американцы, они, конечно, на таких вещах свихнулись, и видимо, давно. Но все же, все же…

Отчетливо послышался стук молотка.

Кругом суетился народ. Ростик начал озираться. Стук он всегда различал очень хорошо, что бы ни грохотало рядом.

Потом побежал к Савоськину.

– Ты пунктуален, – одобрил тот.

А Ростик с запоздалым ужасом разглядел, что плащ преподавателя – точь-в-точь «крылатка».

Шли молча. Ростик заметил, что Михаил Юрьевич опять с плеером. Неприятные мысли он старательно отгонял, но те возвращались, как настырные комары.

Коллекционер жил в элитной новостройке.

– Дон Мигель! – воскликнул он с порога. – Привет, привет!

Протянул руку Ростику:

– Афанасий!

– Ростислав, – пробасил в ответ гость и смущенно поинтересовался: – Простите, а по отчеству?

Загадал: «Только бы не Афанасьевич!» Тезки Лермонтова и Фета в одной квартире – это слишком.

– Алексеевич, – представился коллекционер. – Но для друзей Дона Мигеля – просто Афанасий.

Коллекционер был весел, пышно русоволос и клочковато бородат. Глаза прятались за дымчатыми стеклами. В широкой улыбке не хватало одного зуба, и от этого Ростик тоже почувствовал себя весело и уютно. Решил: ничего плохого тут ему точно не сделают.

– Значит, вот он какой… – Афанасий смотрел, казалось, из-под потолка.

– Он самый, – ответил Михаил Юрьевич, которого здесь почему-то звали Дон Мигель.

– Ну, пойдем. – Коллекционер повернулся и шагнул из прихожей.

– Куда? – Ростик торопливо разувался.

– Покажу тебе коллекцию.