– Попрошу без оскорблений, – вспыхнула Ронвен. – Вы из свиты графа Хантингтона?

Мужчина кивнул, потом нахмурился.

– Но это продлится недолго, – сказал он, после чего отошел к стене и принялся ковырять пальцем во рту. – Граф при смерти, я приехал в Нортгемптон, чтобы привезти к нему врача.

– При смерти? – отозвалась Ронвен, неподвижно уставившись на его лицо так, что он отшатнулся от нее. – А что с ним такое?

Он пожал плечами.

– Лихорадка, – неуверенно проговорил он. – Кто знает, да и кому какое дело? Мне платит его лакей. – Добравшись до заплечного мешка, он вытянул из него серебряный пенни и подкинул его в воздухе. По звону монет, раздавшемуся, когда он положил монетку обратно, можно было догадаться, что денег у него хватает.

– А где он? Они вернулись в Фозерингей? – спросила Ронвен.

Мужчина кивнул.

– А как насчет того, чтобы помочь мне потратить немного денег, пока мы ждем здесь? – спросил он и осекся.

Прошуршав юбками, Ронвен скрылась в толпе.

Фозерингей

Элейн была потрясена болезнью Джона. Лихорадка началась внезапно, и девочка была крайне удручена, увидев его таким слабым и беспомощным. Ухаживая за ним, она поняла, как сильно полюбила его за это время, и поняла, что опасалась за его жизнь. Именно она послала за королевским лекарем, посетившим в то время Нортгемптон.

Элейн сидела у постели Джона и гладила ему лоб, когда вошла Ронвен. На мгновение она посмотрела на женщину, не веря глазам своим и оцепенев, а потом кинулась в ее объятия. Но если Ронвен надеялась, что они с Элейн будут сидеть и смотреть, как умирает Джон Честер, ее ждало разочарование. Элейн явно была готова приложить все силы, чтобы спасти жизнь мужа, она рыдала и молила Ронвен о помощи, и Ронвен, не в силах отказать своей любимице, села рядом со своим врагом, причинившим ей столько страданий, и с этого момента, как никогда, стала бороться за его жизнь.

Именно Ронвен приготовила отвары трав, которые избавили Джона от лихорадки. Она часами пропадала в кладовой, готовя сиропы от кашля.

– Королевский лекарь в отъезде, – сообщил вестник, наконец вернувшийся в Фозерингей, – но его доставят к лорду Хантингтону, как только он вернется в Нортгемптон.

Элейн боялась, как бы Джон не узнал, что Ронвен вернулась. В первый раз, когда она пришла в комнату к Джону, он был в таком бреду, что не мог узнать ее. Потом Ронвен надежно пряталась в кладовой и в комнатах Элейн, в башне на дальней стороне двора. Элейн своими руками давала ему лекарства, со страхом и надеждой наблюдая за его выздоровлением.

Когда наконец королевский врач прибыл, снадобья Ронвен были с пренебрежением отброшены. Суровый седой мужчина с густыми бровями и в длинной черной мантии наклонился к графу и стал считать пульс, но графу уже было намного лучше.

Август 1231

В спальне стояли сумерки, вдали раздавались раскаты грома. Элейн подняла руку, и Лунед перестала расчесывать волосы. В очаге не было огня, и Элейн распорядилась зажечь светильники. Хотя она горячо любила Ронвен, все же ей было приятно на время отдохнуть от навязчивого общества своей няни, следовавшей за ней повсюду, где только не было Джона. Ронвен сидела в беседке с Мараред, пока странствующий менестрель из Аквитании развлекал дам песнями, полными тоски о теплых южных краях. Жалуясь на головную боль, Элейн ушла вместе с Лунед, стремясь вернуться в прохладную тишину своих комнат, откуда открывался вид на реку. И впервые Ронвен не последовала за ней.

На дальней стороне замкового двора, над сторожкой, Джон метался в кровати, все еще под присмотром врача. Перед ужином Элейн зашла к нему. С некоторой застенчивостью она вложила свою руку в его и ощутила горячую, сухую, тонкую, как бумага, кожу его руки. Заметив это, врач предусмотрительно отослал ее прочь.

Под наплывом воспоминаний Элейн помрачнела – Джону следовало помочь как-то иначе. Она была уверена, что он поправился именно благодаря заботам Ронвен. В то утро она видела, как долго и методично врач прикладывает пиявки к худому телу мужа, к его груди и рукам, дожидаясь, когда, насосавшись крови, они свалятся в стоявшее внизу серебряное блюдо. Джон спокойно улыбался ей и попросил немного почитать. Элейн с радостью согласилась, но каждый раз ее глаза блуждали среди исписанных неразборчивым почерком строк пергамента и переносились на его лицо. Он был очень бледен; кровь его была недостаточно красной. Наверно, больше не стоило прикладывать ему пиявок. Элейн почувствовала, что скучает по двору своего отца, при котором были знахари с холмов, – такие, как Эинион, который казался Джону вредным и злым еретиком. Но, как рассказывала Ронвен, именно он научил ее всему тому, что она знала о целительстве, а это было немало.

– Довольно, – резко обратилась она к Лунед, когда та вновь принялась расчесывать ей волосы. Она беспокойно поднялась и подошла к окну, выглядывая в амбразуру, так чтобы можно было увидеть глубокую пропасть на западе. Там под лунным светом на расстоянии многих миль лежали гигантские спящие пики Ир-Виддфы.

– Ложись спать, Лунед. – Наконец, она решилась. – Ложись спать, я спускаюсь к конюшне.

Прошло немало месяцев с тех пор, как в ночной темноте она тайно ходила в конюшню к своим лошадям. Джон был непреклонен. Графине Хантингтон не пристало возиться с соломой, словно конюх, – теперь она уже стала женщиной.

От графини Хантингтон не могли ожидать, чтобы она вглядывалась в тени, или в одиночестве бродила по замку, или же галопом мчалась впереди мужчин, пропадая в пустошах во время соколиной охоты с любимым кречетом на перчатке. Ей следовало проявлять сдержанность и в любое время держаться, как подобает женщине.

– Миледи. – Мягкий голос остановил ее, едва она дошла до двери, ведущей во двор замка.

– Сенидд? – Она подозревала, что, когда ночью все в замке засыпали, он спал на пороге ее комнаты.

– Мне приказать, чтобы принесли фонари? – Вежливо спросил он.

– Не надо фонарей. – И она подошла к деревянной лестнице, ведущей во двор.

– Вам не следует уезжать одной. – Вежливый голос был настойчив.

– Я не одна, если вы со мной, – парировала она. Недовольно шурша юбками, Элейн сбежала по лестнице. Она остановилась внизу и обернулась. – Если хочешь, иди со мной. Если нет, можешь вернуться в большую залу и сделать вид, будто и не видел меня. Я собираюсь проехаться на Непобедимом.

– Ночью, ваша светлость?

– Здесь довольно света. Я не хочу, чтобы мой муж узнал об этом, Сенидд. Если предашь меня, отправишься назад в Гвинед. – Ее тон не оставлял никакого сомнения в том, что именно так и будет.

– Очень хорошо, ваша светлость.

Она внезапно улыбнулась ему.

– В последний раз, Сенидд, прежде чем я задохнусь тут. – К ней вернулась обычная очаровательная манера и вкрадчивая улыбка, против которой не мог устоять совершенно ни один мужчина, он знал об этом. – Ну, пожалуйста.

Если грумов и удивила просьба взнуздать большого жеребца для их маленькой госпожи, то виду они не подали. Коня вывели, и Сенидд помог Элейн взобраться в высокое седло. Он поспешно сел на свою резвую лошадь, опасаясь, как бы Элейн не поскакала галопом в темноте, но она степенно провела жеребца к сторожке у подъемной решетки ворот и осадила его, дожидаясь, когда открыли главные ворота, а потом погнала коня по дороге. Буря подступала все ближе, и глубокий сумрак неба на юго-западе через короткие промежутки времени разрывали зигзаги молнии. Непобедимый шел беспокойно и недовольно фыркал на шедшего за ним коня.

– Если мы выедем на дорогу за поросшей вереском пустошью, то сможем перейти на галоп, – наконец произнесла Элейн. Ее подавляли огромные пространства равнин, таинственно мерцавшие в лунном свете, и гигантский балдахин неба, этого безграничного восточного неба, под которым земля казалась такой маленькой и неприметной.

– А что, если мы попадем в бурю? – Сенидд почувствовал откуда-то издали сладковатый, прохладный запах дождя. Он заволновался, забеспокоились и лошади.