Дик снова открыл спичечный коробок. Семь не делится на два, значит, он возьмет себе четыре. Черт бы побрал этого Джима! Семь спичек на четыре дня - это было еще терпимо. Но по спичке на день, да еще учитывая, что сегодня он бездарно потратил три, прежде чем сумел развести огонь - а сил у него не прибывает, и погода не улучшается...

Он по одной выложил три спички на полусогнутую ладонь товарища. Тот не спешил сжать руку, словно ожидая, что за третьей спичкой последует четвертая. Но Дик решительно закрыл коробок. Ничуть не легче ему было расставаться с патронами - их оставалось всего четыре, и два приходилось отдать Джиму...

-Ну ладно, старина. Подумай в последний раз.

-Иди, Дик.

Дик больше не заставил себя упрашивать и, упрямо, по-бычьи наклонив голову, двинулся вперед через пургу. Джим смотрел ему вслед, приподнявшись на локте, пока фигуру молодого золотоискателя еще можно было различить в снежной круговерти, а затем снова тяжело повалился в снег. Так он пролежал еще какое-то время, однако на сей раз не позволил забытью надолго овладеть собой. Приподнявшись и стряхнув с себя снег, он развязал свой тощий, почти пустой мешок, и достал кружку. Костер уже догорел, но в центре оставались тлеющие угольки, еще не заметенные пургой. Их тепла едва хватило, чтобы растопить снег в кружке. Джим добавил муки, затем размочил в чуть теплой воде сухарь и съел его, осторожно разминая распухшими деснами и запивая маленькими глотками. За первым сухарем последовал второй, затем третий... Джим остановился лишь тогда, когда во рту растаяли крошки последнего сухаря.

Эта жалкая трапеза не прибавила ему сил; однако она вновь пробудила в нем волю к жизни. Если до этого он настоял, чтобы Дик оставил ему оружие и припасы, главным образом потому, что не хотел жалко издохнуть, а предпочитал умереть с достоинством, как подобает белому человеку - то теперь в нем и впрямь зашевелилась надежда выбраться из этой передряги. Три дня пути... почему бы и нет? По сравнению с тем, сколько он уже прошел в этот раз... и в прошлые разы...

Джим натянул на плечо лямку мешка и тяжело поднялся на ноги. Он с трудом шагал по глубокому снегу, отворачивая лицо от ветра, чувствуя, как быстро колотится сердце, и борясь с приступами дурноты. Ему казалось, что он идет уже очень долго, и вот, окончательно выбившись из сил, он позволил себе обернуться, чтобы оценить пройденное расстояние.

От остатков костра его отделяло каких-нибудь тридцать ярдов.

Джим застонал и обреченно опустился в снег. "Идти за Диком было легче, - подумал он, - да, намного легче. С ним бы я, может, и выбрался."

Мысль эта, мелькнув как предположение, несостоятельность которого Джим сам хорошо сознавал в первую минуту, быстро, однако, обращалась в уверенность. "Да, - повторял он, лежа в снегу, - я свалял большого дурака, что позволил ему уйти. Дик бы меня вытащил. У него силы на двоих хватит. Дурак я, вот ведь дурак! Что это я решил, будто мне пора помирать? Мне же всего пятьдесят четыре. Мой отец дожил до восьмидесяти!"

Внезапно новая лихорадочная мысль пронзила его мозг. Дика еще можно вернуть! Джим торопливо вытащил револьвер, стянул рукавицу с правой руки. Холодная сталь обожгла пальцы. Короткий звук выстрела затерялся в свисте пурги. Должно быть, уже в паре сотен ярдов он не привлек бы ничьего внимания. Но Джим откинулся на спину и принялся ждать, когда Дик - молодой, сильный, могучий Дик, представлявшийся ему в эти минуты уже чем-то вроде героев античности вернется и спасет его.

Время шло. Сумерки короткого северного дня вновь сменялись мраком ночи. Холод пронизывал Джима до костей, несмотря на теплую парку; в его истощенном теле осталось слишком мало сил, чтобы согреться даже и в меньший мороз. И все же это тело продолжало отчаянно цепляться за жизнь. Дик не возвращался. Джим хотел было выстрелить еще, но вспомнил, что у него остался лишь один патрон. "Нет смысла, - подумал он, - все равно он не придет. Ведь он меня бросил. Бросил меня подыхать тут. Разве настоящие товарищи так поступают? Я, конечно, сам сдуру сболтнул, чтобы он уходил, а он и рад был по уши. С какой стати ему возвращаться? Он же забрал мое золото. Забрал его и бросил меня замерзать. Даже лишней спички мне не оставил. Он знал, что мне не выбраться. Выманил у меня мое золото, и я, старый дурак, его отдал... Наверное, он специально не дал мне отдохнуть толком, чтоб я не мог идти дальше. Точно, так все и было. А он еще лицемерил, мол, Джим, как я могу тебя бросить... Уж лучше бы сразу пристрелил, и то было бы честнее. Может, он и еду от меня припрятывал? И ел тайком, пока я спал... А иначе откуда у него столько силы? В нашем роду слабаком никто не был, и отец мой... Почему тогда я лежу здесь, а он топает с двойным грузом золота, как ни в чем не бывало? Это ж почти тридцать фунтов, не считая прочей поклажи..."

Меж тем объект его неприязненных размышлений продолжал шагать вперед сквозь снег и ледяной ветер. Избавленный от необходимости тянуть за собой компаньона, поначалу он шел бодро, словно забыв про усталость и голод; но этот иллюзорный прилив сил не мог длиться долго. Вскоре Дик вынужден был замедлить шаг; несколько раз ему случалось оступаться и падать, и подниматься с поклажей всякий раз становилось все труднее. Наконец, когда это случилось в очередной раз, Дик, лежа в снегу, выполз из лямок рюкзака и расстегнул его застежки. Увесистые мешочки с золотым песком и самородками один за другим перекочевывали в снег. "К черту, мертвым золото ни к чему..." Выбросив долю Джима, он, однако, остановился. Несколько минут он провел в раздумье, а затем решительно застегнул рюкзак, где все еще оставалась половина их общей добычи - его собственная доля. Взвалив свою ношу на плечи, он побрел дальше.

"Триста девяносто шесть... триста девяносто семь... триста девяносто восемь..." Он решил, что будет отдыхать через каждую тысячу шагов. Однако, досчитав до семисот, Дик понял, что переоценил свои силы. Он стоял на четвереньках в снегу, дыша тяжело и хрипло; ледяной воздух обжигал легкие, в горле стоял противный железистый привкус. Внезапно жестокая судорога пронзила болью ногу; Дик охнул, вытягивая пятку вперед и разминая сквозь штанину скрученные в комок мышцы. Когда боль успокоилась, он еще долго ждал, боясь, что при попытке встать судорога повторится; но наконец он все-таки поднялся и, прихрамывая, заковылял вперед.