На обворожительном лице Радопис появилось задумчивое выражение, ее глаза мечтательно сверкали, когда она сказала:

— Как знать, Хенфер, удовольствие и красота, возможно, тоже ничего не значат. Разве ты не видишь, что я живу в достатке, удовольствиях, наслаждаюсь добротой и красотой? И, несмотря на все это, меня часто преследуют скука и уныние.

Радопис видела, что Рамонхотеп пребывает в плохом настроении, она заметила, что Хенфер недоволен, а Хени молчит. Радопис огорчало то, что они обиделись, и, чувствуя при этом свою вину, она решила, что настала пора сменить тему разговора.

— Достаточно! Что бы вы ни говорили, вы всегда будете тянуться к искусству и обществу художников. Вы любите людей творчества, хотя вам доставляет удовольствие задевать их. Даже само счастье вы сделали бы предметом дискуссий и споров.

Губернатору Ани наскучил этот спор.

— Рассей сомнения несогласных одной из своих веселых песен, — предложил он.

Всем хотелось послушать и насладиться пением Радопис, и все громко и единогласно поддержали предложение губернатора. Радопис согласилась. Ей надоело разговаривать, она снова испытывала дурное предчувствие, какое уже несколько раз посещало ее в течение этого дня. Она подумала, что песня или танец прогонит его и, подойдя к трону, позвала своих музыкантш. Те прибыли, неся барабаны, лиры, флейты, цитры, свирели, и выстроились позади нее.

Радопис подала знак рукой, и под ритмичный бой баранов все заиграли красивую мелодию, явившуюся великолепным музыкальным сопровождением ее мелодичному голосу. Музыкантши стали играть тише, и инструменты начали перешептываться, точно мечтательные влюбленные, а Радопис запела оду Рамонхотепа:

Куртизанка пела эти слова беззаботным и нежным голосом, освобождая души слушателей от оков телесной оболочки. Их души стали парить в заоблачной красоте и радости, забыв о мирских тревогах и повседневных заботах, приобщившись к самой великой тайне. Когда она перестала петь, гости пребывали в состоянии упоения, издавали вздохи от радости и печали, удовольствия и боли.

Любовь изгнала из их сердец все остальные чувства, они соперничали друг с другом в том, кто больше выпьет, не в силах отвести взоры от несравненной женщины, легко ступавшей меж ними, заигрывавшей с ними, дразнящей их, наслаждавшейся вином вместе со всеми. Когда она приблизилась к Ани, тот шепнул ей на ухо:

— Да одарят боги тебя счастьем, Радопис. Я пришел сюда сам не свой, согбенный под тяжестью неприятностей, а теперь ощущаю себя птицей, парящей в воздухе.

Радопис улыбнулась ему, подошла к Рамонхотепу и протянула ему цветок лотоса вместо того, который он уронил.

— Этот старик утверждает, будто искусство — всего лишь шутка и воображение, — сказал ей поэт. — А я говорю, пусть он отправляется в преисподню со своими взглядами. Искусство — божественная искра, которая вспыхивает в твоих глазах и, сливаясь с моим сердцебиением, творит чудеса.

Радопис рассмеялась:

— Что же мне делать, дабы сотворить чудеса? Я ведь беспомощнее грудного ребенка.

Затем она поспешила к тому месту, где устроился Хоф, и присела рядом с ним. Философ еще не прикоснулся к вину, и когда Радопис обольстительно взглянула на него, рассмеялся и зло сказал:

— Я не самый лучший собеседник для тебя.

— Разве вы меня не любите так же, как все остальные?

— Если бы я только мог. Однако я нахожу в тебе то, что озябший человек находит в горящем очаге.

— Тогда посоветуйте, как мне поступить со своей жизнью, ибо сегодня мне ужасно тревожно на душе.

— Неужели ты действительно встревожилась? Ты жалуешься, обладая такой роскошью и богатством?

— Как же вы могли не заметить этого, о мудрец?

— Радопис, все жалуются. Я так часто слышу недовольное ворчание бедных и несчастных, оставшихся без корки хлеба. Я знаю, как скулят правители, стонущие под тяжестью огромной ответственности, как плачут богатые и безрассудные, уставшие от богатства и роскоши. Если все жалуются, какой тогда смысл надеяться на перемены? Довольствуйся своей участью.

— А в царстве Осириса люди жалуются?

Старик улыбнулся:

— Вот в чем дело. Твой друг Рамонхотеп насмехается над возвышенным миром, а ученые жрецы твердят нам, что как раз там нас и ждет вечная жизнь. Наберись терпения, красавица, ибо у тебя еще мало опыта.

Радопис снова охватило желание пококетничать и дать волю злой иронии, и она решила подразнить философа.

— Вы и вправду считаете, что у меня мало опыта? — спросила она деланно серьезным тоном. — Вы не видели ничего из того, что видела я.

— И что же ты видела такого, чего я не видел?

Она указала на хмельную компанию и рассмеялась.

— Я видела, как эти выдающиеся люди, цвет Египта, владыки мира, лежат у моих ног. Они вернулись в состояние дикости, забыли о своем уме и достоинстве и стали похожими на собак или обезьян.

Радопис тихо рассмеялась и с ловкостью газели вышла на середину зала. Она дала знак музыкантшам, и их пальцы стали щипать струны, а куртизанка пустилась в один из своих любимых танцев, который давал ее гибкому и проворному телу возможность проявить все достоинства, творить чудеса ловкости. Гости не могли оторвать от нее глаз и хлопали в такт барабанному бою, а в их глазах тлел тайный огонь. Закончив танец, Радопис, словно голубка, вспорхнула на свой трон и оглядела гостей. Увидев их жадные лица, она громко расхохоталась:

— Такое впечатление, будто я очутилась среди волков.

Совсем захмелевшему Анину это сравнение пришлось по душе, и он тут же пожелал обернуться волком, чтобы наброситься на красивую овечку. Выпитое вино помогло ему осуществить это желание, и, полагая, что он и в самом деле стал хищником, Анин завыл по-волчьи. Все гости разразились хохотом. Однако Анин продолжал выть, встал на четвереньки и среди громкого хохота двинулся к Радопис. Он остановился рядом с ней.

— Подари мне эту ночь, — взмолился он.

Радопис не ответила и, повернувшись к губернатору Ани, который подошел попрощаться с ней, протянула ему руку. Затем к ней приблизился философ Хоф.

— Вы не хотите, чтобы я подарила эту ночь вам? — спросила Радопис.

Он покачал головой и рассмеялся.

— Мне было бы легче шутить с пленниками, которые работают на рудниках Коптоса.

Каждый гость хотел, чтобы Радопис подарила ему эту ночь, и страстно умолял ее об этом. Все соперничали друг с другом столь рьяно, что положение стало почти безвыходным. Тут Хенфер взял на себя труд найти выход:

— Пусть каждый из вас напишет свое имя на клочке бумаги, потом бросит ее в шкатулку из слоновой кости, подарок Анина, после чего Радопис вытянет имя счастливого победителя.

Всем пришлось согласиться. Они быстро написали свои имена, кроме Анина. Тот посчитал, что его шансы заполучить эту ночь убывают.

— Сударыня, — умолял он, — я странник. Сегодня я здесь, перед тобой, а завтра в далекой стране, до которой трудно добраться. Если эта ночь мне не достанется, то она потеряна навсегда.

Притязания торговца разозлили гостей и были встречены презрительными гиканьем. Радопис молча холодно взирала на своих любовников. Ее охватило странное предчувствие, ей захотелось бежать и остаться наедине с собой. Ей надоел этот шум, она подняла руку. Все умолкли и стояли, испытывая надежду и страх.

— Господа, не утруждайте себя. Сегодня я не достанусь никому.