Радопис была поражена тем, что юноша знает эту песенку, но решила воспользоваться удобным случаем и спела последние строчки:

Молодой человек повернулся к ней, он был удивлен и очарован. Радопис встретила его взгляд улыбкой:

— У тебя чудесный голос. Как только тебе удалось скрывать его от меня все эти дни?

Кровь прилила к его щекам, губы задрожали от замешательства, он с удивлением встретил ее ласковое обращение.

Радопис догадалась, о чем он думает, и продолжила игру в обольщение.

— Вижу, ты увлекся песней и забыл о своей работе, — заметила она.

На его лице появилось смятение, он указал на изображение, которое выгравировал на стене, и пробормотал:

— Посмотрите.

Со стены смотрело чудесное лицо, будто живое.

— Бенамун, как ты одарен, — с восхищением сказала она.

— Благодарю, моя госпожа.

Тут она направила разговор к своей цели и заявила:

— Однако ты, Бенамун, проявил ко мне жестокость.

— Я? Как, моя госпожа?

— Ты изобразил меня властной, — ответила она, — а мне так хотелось быть похожей на голубку.

Бенамун умолк и не проронил ни слова. Радопис посчитала, что его молчание как нельзя подходит ее цели, и спросила:

— Разве я не говорила, что ты жесток ко мне? Какой ты видишь меня, Бенамун? Властной, красивой и жестокосердной, как в этом изображении, которое ты создал? Я поражена тем, что камень заговорил. Но ты воображаешь, будто мое сердце не чувствует, точно этот камень. Я верно говорю? Не отпирайся. Ты так считаешь. Но почему, Бенамун?

Юноша не нашелся, что ответить. У него отнялся язык. Радопис навязывала ему свои мысли, а он верил ее словам и тянулся к ней тем страстнее, чем больше мутнел и сбивался с толку его разум.

— Бенамун, почему ты считаешь, будто я жестокосердна? — не отступала Радопис. — Ты судишь по внешнему виду, ибо по природе не способен скрыть то, что волнует твое сердце. Я читаю твое лицо, словно открытую книгу. Однако мы обладаем другой природой, откровенность теряет для нас сладкий вкус победы и портит самое прекрасное, что боги создали нам.

Юный Бенамун растерянно спрашивал себя, что она действительно хочет сказать и должен ли он искать в ее словах истинное значение. Разве она не сидела здесь перед ним каждый день, думая о чем-то другом? Радопис тогда не догадывалась, какой пожар бушует в его душе. Почему она вдруг изменилась? Почему она говорит ему все эти приятные слова? Почему Радопис так близко подошла к сокровенным тайнам, которые жгли его сердце? Она действительно имеет в виду то, что говорит, заключен ли в ее словах тот же смысл, какой он извлек из них?

Радопис приблизилась еще на шаг.

— Ах, Бенамун, — сказала она. — Ты несправедлив ко мне. Об этом говорит твое молчание в ответ на мои вопросы.

Юноша с недоумением смотрел на нее, слезы радости были готовы заполнить его глаза. Он уже не сомневался, что его мысли верны.

— В мире не хватит слов, чтобы выразить то, что я чувствую, — дрожащим голосом ответил юноша.

У нее вырвался вздох облегчения — наконец-то у него развязался язык.

— Разве тебе нужны слова? — мечтательно вопрошала она. — Ты ведь не скажешь ничего такого, чего я не знаю. Давай лучше спросим этот летний павильон, ибо он видит нас уже не один месяц, а мы навеки оставили в нем частичку своих сердец. Да, здесь ты узнал великую тайну.

Радопис бросила взгляд на его лицо и добавила:

— Ты знаешь, Бенамун, как я узнала тайну своего сердца? Это случилось благодаря поразительному совпадению. Я хочу отослать личное письмо одному человеку, который находится далеко отсюда. Хочу отослать его с тем, на кого можно положиться, с тем, кому доверяю своим сердцем. Я сидела наедине с собой, перебирала в голове разных людей, женщин и мужчин, рабов и свободных, и каждый из них настораживал меня. Я чувствовала, что они не подойдут для этого поручения, затем — сама не знаю, почему так случилось, — мои мысли остановились на этом павильоне, и вдруг я вспомнила тебя, Бенамун. Мои тревоги отступили, сердце успокоилось. Воистину, меня охватили более глубокие чувства. Так я узнала тайну своего сердца.

Лицо молодого человека сияло от радости, он был счастлив почти до беспамятства. Юноша упал на колени перед ней, из глубин его сердца вырвалось:

— Моя госпожа.

Положив руку ему на голову, она нежно сказала:

— Вот как я раскрыла тайну своего сердца. Удивительно, почему я не узнала ее гораздо раньше.

— Моя госпожа, — произнес Бенамун, находясь в состоянии, близком к исступлению, — клянусь, ночь стала свидетелем, как я корчился от мук, а теперь настал рассвет, он встречает меня нежным ветерком, напоенным сладким ароматом радости. Слова, сказанные вами, озарили светом мрак, окутавший меня, вырвали мое существо из безотрадного отчаяния и наполнили волшебным ощущением счастья. Я снова готов любить себя после того, как оказался на грани гибели. Вы — мое счастье, моя мечта, моя надежда.

Радопис безмолвно слушала его, храня печаль в душе. Она чувствовала, что он произносит страстную молитву, витая в наивном и священном сне неведения. Радопис молчала какое-то время, испытывая боль и сожаление, но не поддалась чувствам, которые юноша своим восторгом разбудил в ее сердце, и лукаво сказала:

— Диву даюсь, что я так долго не распознала свое сердце. Я поражена, что все совпадения хранили свои тайны до тех пор, пока мне не понадобилось отправить тебя в дальний путь с поручением. Кажется, будто эти совпадения привели меня к тебе и в то же время лишили твоего общества.

— Я сделаю все, что вы захотите, следуя велению сердца и души, — сказал Бенамун тоном, каким возносят молитву.

Немного подумав, Радопис спросила:

— Даже в том случае, если я захочу, чтобы ты отправился в земли, куда ведет отнюдь не легкий путь?

— Самое трудное для меня — не видеть вас каждое утро.

— Пусть твой путь окажется недолог. Я вручу тебе письмо, ты спрячешь его ближе к сердцу. Ты отправишься к губернатору острова и передашь ему то, что я тебе скажу. Он снарядит тебя в путь и избавит от любых невзгод.

Ты двинешься в путь вместе с караваном, никто не узнает, что спрятано на твоей груди. Ты прибудешь к губернатору Нубии и отдашь это послание ему прямо в руки. Затем вернешься ко мне.

Бенамуна охватил новый прилив радости, умноженной чувствами достоинства и гордости. Ее рука оказалась рядом с ним, он прильнул к ней устами и страстно поцеловал. Радопис заметила, сколь неистово трепетал юноша, когда его губы коснулись ее руки.

Когда Радопис возвращалась в свои покои, на нее снова обрушилась печаль, и она спросила себя: «Разве не великодушнее было бы позволить его повелителю самому выбрать гонца, нежели играть чувствами этого мальчика?» Тем не менее Бенамун испытывал счастье. Источником счастья для него стали ее лживые слова. Действительно, он пребывал в состоянии, которому позавидовали бы самые счастливые люди. Ей нечего печалиться до тех пор, пока юноша не узнает правды, то есть до тех пор, пока ей не надоест прибегать ко лжи.