Шейт двинулась в путь, а ее хозяйка не без опасений стала ждать в зале для приемов. Она не сомневалась, что он примет ее приглашение. Пока Радопис ждала, она поймала себя на том, что сильно тревожится, а сейчас вспомнила, как властно и холодно вела себя в прошлом. Она поняла, что с того дня, как влюбилась, стала слабой и боязливой женщиной, которую во сне мучили нелепые галлюцинации и ложные страхи.

Как она и ожидала, Таху явился, облаченный в парадную форму, что ее немного успокоило. Он будто убеждал ее в том, что забыл Радопис, куртизанку из белого дворца, и явился на аудиенцию к другу своего повелителя.

Командир склонил голову в знак почтения и уважения и, заговорив спокойно, без малейшего проявления чувств, произнес:

— Да осчастливят боги дни твои, почтенная сударыня.

Радопис внимательно посмотрела ему в лицо и ответила:

— И твои также, благородный командир. Благодарю тебя за то, что ты откликнулся на мое приглашение.

Таху снова отвесил поклон:

— Я к твоим услугам.

Таху остался почти прежним — такой же сильный, здоровый, с загаром медного цвета, однако от ее внимательного взгляда не ускользнула случившаяся с ним перемена. Ее могли обнаружить только ее глаза. Радопис тут же заметила поблекший взгляд Таху, лишивший его глаз жизни, а лицо выражения решимости, никогда не покидавшего его. Она забеспокоилась, что причина этого кроется в событиях той странной ночи почти годичной давности, когда они расстались. Как это ужасно! Таху тогда напоминал вихрь, теперь, скорее, спертый воздух.

— Я пригласила тебя, — начала Радопис, — Дабы поздравить с великим доверием, какое к тебе испытывает фараон.

Таху не скрывал своего удивления и ответил:

— Благодарю, моя сударыня. Это давняя милость, оказываемая мне богами.

Выдавив улыбку, Радопис лукаво сказала:

— Я также благодарю тебя за прекрасные слова, какими ты похвалил мою идею.

Таху задумался на мгновение и вспомнил, о чем идет речь.

— Наверное, моя госпожа имеет в виду блестящую идею, которую породил ее возвышенный ум?

Радопис кивнула, и он продолжил:

— Это прекрасная мысль, достойная твоего выдающегося ума.

Не выказав признаков удовлетворения, Радопис ответила:

— Успех задуманного обеспечит нашему повелителю власть и независимость, а царству — мир и устойчивость.

— Верно, в этом не может быть сомнений, — ответил Таху. — Вот почему мы восприняли твою мысль с такой радостью.

Радопис заглянула в глубины его глаз и сказала:

— Скоро наступит день, когда потребуется твоя сила и власть, дабы претворить мою мысль в жизнь, увенчать ее победой и успехом.

Таху наклонил голову и ответил:

— Благодарю тебя за бесценное доверие.

Радопис молчала. Таху говорил с достоинством, спокойно и серьезно, она знала, что в прошлом он вел себя не так. Да она и не ожидала от него иного поведения, и теперь он внушал ей доверие и покой. Радопис чуть не поддалась жгучему порыву заговорить о старом, просить Таху простить ее и забыть обо всем, но не нашла подходящих слов. Смущение взяло верх над ней, и она опасалась, как бы не сказать совсем не то. Растерявшись, она неохотно отказалась от этой мысли. Однако Радопис в последний момент решила открыть перед ним свои добрые намерения иным путем — она протянула руку, улыбнулась и сказала:

— Я протягиваю тебе руку в знак дружбы и глубокой признательности.

Таху прижал свою огрубевшую руку к ее мягкой и нежной ладони. Казалось, этот жест тронул его, но он ничего не сказал. Так закончилась их короткая встреча, вызвавшая роковые последствия.

Возвращаясь на судно, Таху отчаянно спрашивал себя, с какой целью его пригласила эта женщина. Он дал волю чувствам, которые сдерживал в ее присутствии, пришел в неистовство, его лицо побледнело, все тело тряслось. Вскоре он ударился в беспамятство, и, пока весла несли судно вперед, Таху шатался как пьяный, словно возвращался с поля брани с поражением, его мудрость и честь лежали в руинах. Ему казалось, будто пальмы, росшие вдоль берега, дико пляшут, а воздух насыщен удушающей пылью. В нем бурлила горячая и страстная кровь, зараженная безумием. На столе каюты нашелся кувшин с вином, и Таху осушил его. От вина он потерял рассудок, впал в уныние и бросился на тахту, раздираемый безвыходным отчаянием.

Разумеется, он не забыл Радопис. Она жила в потаенных глубинах сознания Таху, там ее схоронили его желание утешить себя, терпение и острое чувство долга. Теперь, когда он впервые за целый год увидел ее, этот тайник в его душе распахнулся, из него вырвались языки пламени и стали пожирать все его существо. Его мучили стыд и отчаяние, его гордость погибла. Дважды в течение одной битвы он отведал вкус унижения и поражения. Таху чувствовал, как кружится голова, он почти терял равновесие, он гневно разговаривал сам с собой. Он знал, почему Радопис взяла на себя труд пригласить его. Она позвала Таху, чтобы выяснить, можно ли рассчитывать на его преданность и не тревожиться о судьбе возлюбленного повелителя. Ради этого она сделала вид, будто осталась к нему дружелюбной и восхищается им. Как странно, Радопис, капризное и жестокое существо, испытывает боль и тревогу, познав, что такое любовь, какие опасения и мучения сопряжены с ней. Она опасалась предательства Таху, цеплявшегося когда-то подобно пылинке за подошву ее сандалии. Радопис стряхнула его, когда ею овладели скука и отвращение. Горе небесам и земле, горе всему миру. Им завладело невыразимое отчаяние, стиравшее в порошок его гордый и могучий дух. Гнев Таху становился неистовым и безумным. От ярости у него вскипела кровь, давила на уши, он почти оглох, глаза затуманились, мир казался ему бушующим огнем.

Таху покинул судно, как только оно причалило к ступеням царского дворца, и, не замечая приветствий стражи, шаткой поступью направился через сад к казармам и квартирам начальника стражи. Вдруг он обнаружил, что первый министр приближается к нему, возвращаясь из покоев фараона. Софхатеп встретил его с улыбкой на устах. Таху стоял перед ним, храня бесстрастное лицо, будто не узнал того. Первый министр удивился и спросил:

— Как дела, Таху?

— Я похож на льва, угодившего в ловушку, — со странной поспешностью ответил тот, — или на черепаху, которая перевернулась на раскаленной плите.

Софхатеп был поражен.

— Что ты такое говоришь? Почему ты похож на льва в ловушке или черепаху на плите?

— Черепаха живет долго, — ответил Таху, словно во сне. — Она передвигается медленно и придавлена тяжелой ношей. Лев отступает назад, издает рев, совершает молниеносный прыжок и задирает свою добычу.

Софхатеп удивленно всматривался в лицо Таху.

— Ты разгневан? — спросил он. — Ты совсем не похож на себя.

— Да, разгневан. Ты хочешь лишить меня такой возможности, почтенный сударь? Я — Таху, царь войны и битвы. Ах, как же мир терпит этот скучный покой? Боги войны ждут, и мне однажды придется утолить их нестерпимую жажду.

Софхатеп кивнул, дабы угодить командиру:

— Ах, теперь я понимаю. Все дело в этом отменном вине из Марьюта.

— Нет, — твердо ответил Таху. — Нет. Если честно, то я выпил чашу крови. Видно, она была порочной и заразила мою кровь. Но это не самое худшее. По пути сюда я встретил доброго духа, тот спал на лугу, и я пронзил его сердце своим мечом. Отправимся на поле брани, ибо кровь — это напиток бесстрашного солдата.

— Нет сомнений, все дело в вине, — с тревогой заключил Софхатеп. — Тебе следует немедленно вернуться в свой дворец.

Однако Таху презрительно покачал головой:

— Будь очень внимателен, первый министр. Остерегайся испорченной крови, ибо она уже сама по себе ядовита. Терпение черепахи иссякло, а лев совершит прыжок.

Сказав эти слова, Таху пошел своей дорогой, не замечая ничего вокруг. Софхатеп провожал его изумленным взглядом.