До ужина в честь старика Нильса еще оставалось время. И мы решили употребить его с пользой - ознакомиться с окрестностями.

Утомленный вчерашней попойкой и сегодняшним похмельем достойный вождь Мату-Ити выделил нам в сопровождающие лучших гвардейцев из числа дворцовой стражи. Это были вчерашние молодожены, штатные разрушители («лишатели») девственности. В общем-то обыкновенные парни, одетые сегодня в шорты и футболки, без копий и дубинок; они плелись за нами в отдалении, о чем-то тихо переговаривались, и нам не мешали. Звали их Ахунуи и Аху-пуи. И они очень походили друг на друга, так же, как и их замысловатые имена.

Понизовский тут же их прокомментировал мне на ухо:

– В какой-то фривольной песенке эти их имена даже обыгрываются. Примерно так в переводе звучит: «Ах, у Нуи! Ах, у Пуи!» - с восторгом. И этот припев сопровождается выразительными жестами. Ах, какой большой у Нуи! Ах, какой неутомимый у Пуи!

Лихо перевел, ничего не скажешь! Жаль только - явное языковое несоответствие. И Понизовский, видимо, прочел недоумение в моих глазах. Поспешил:

– Моя шутка, Алексей.

Обойдя поселок, мы углубились в тенистую рощу, где, казалось, благоухало все. Даже то, что благоухать по своей природе не могло. Всюду - цветущие деревья, просто цветы, обилие бабочек и птиц. И нередко бабочки были крупнее птиц и, наоборот, птицы поменьше бабочек.

Местность ощутимо тянулась вверх, к вершине горы, к хребту бронтозавра. Заросли неожиданно расступились, а сзади послышался предостерегающий окрик Ахунуи. Или Ахупуи.

На вырубленном пространстве стояло какое-то странное сооружение - сплошной частокол из заостренных поверху стволов. За этой оградой угадывалось крытое строение. У входа маялись на жаре два парня. При виде нас они приосанились и взяли наперевес копья, которые до этого стояли, прислоненные к ограде.

– Это «па», - объяснил Понизовский. - Оборонительное сооружение на случай войны.

– Ауэ! С кем здесь воевать-то? - огляделась Яна.

Понизовский снисходительно пожал плечами.

– Между собой, как обычно. Если племя не объединяет опасность, исходящая от внешнего врага, то его отыскивают внутри.

Семеныч покачал головой, подмигнул мне:

– Знакомая ситуация, да?

Мы остановились поодаль - не очень-то радовали эти копья с какими-то зазубренными наконечниками. Да еще в руках дикарей. Не хуже автоматов в таких же руках.

– Но сейчас, - продолжил Понизовский, - «па» выполняет мирную миссию. Здесь капище верховного божества.

– Эатуа? - спросила Яна. - Как бы посмотреть? На кого оно похоже?

– Невозможно - табу. Причем в самой жесткой форме. Можно поплатиться жизнью.

– Первое, что я сделаю, - шепнул мне Семеныч, - постараюсь проникнуть в этот самый… «па».

– Тебе это надо? Поплатиться жизнью?

Семеныч ничего не ответил, только покачал головой.

Поднявшись на вершину горы, мы осмотрелись. Вокруг, конечно, океан с редкими вкраплениями небольших островов. А наш остров в плане напоминал восьмерку. И верхний ее кружочек, как и положено у восьмерки, был заметно меньше, чем нижний, и залит нежно-голубой океанской водичкой.

– Это Акулья лагуна, - указал Понизовский на малое кольцо. - Она мелководная, и в прилив туда заходят стаи акул - поохотиться на рыбу.

– Я там купаться не буду, - сказала Яна.

– Надеюсь, - усмехнулся Понизовский. На этот раз совсем уж двусмысленно.

– А в чем дело? - спросил Семеныч.

Понизовский охотно объяснил:

– В прежние годы в эту лагуну сбрасывали провинившихся женщин. Со связанными руками. Оскальпированных. Во время прилива. В разгар акульей охоты.

– Пошли посмотрим? - предложила Яна.

– Да, местечко любопытное, - согласился Понизовский. - Овеянное, так сказать.

Мы спустились западным склоном и оказались еще на одной площадке, где высилось поразившее нас еще с моря изваяние. Высеченное из какого-то черного материала, это идолище, конечно, впечатляло: громадное, носатое, с узким лбом и глубокими впадинами глаз, выложенными блестящими раковинами.

Широкий постамент оказался вблизи естественным, природным. Или вырубленным когда-то прямо в скале. А вот идолище показалось мне отлитым из пластика. Шагнула цивилизация, словом.

– Что за обелиск? - спросила Яна.

– Тупапау. Злой дух.

– Похож, - прищурившись, оценила со знанием дела. - У нас в Москве таких монстров теперь тоже хватает.

Мы подошли поближе. На постаменте, у подножия изваяния, валялись недоглоданные кости, почерневшие шкурки бананов, апельсиновые корки.

– Помойку какую-то устроили, - поморщилась Яна. - Дикари.

– Это жертвоприношения, - пояснил Понизовский. - Не так уж давно здесь приносили в жертву человеческие жизни.

– А как же Эатуа? - Янке все интересно. - Ему чего носят?

– Ну… Эатуа - добрый бог, - опять же со своей усмешкой произнес Понизовский. Что-то он часто усмехаться стал. - Он не обижается, когда его забывают.

Нильс рассмеялся с горечью:

– Ну, все как у нас! Была нормальная, добрая власть. Мы на нее поплевывали, над ней посмеивались и без всякого сожаления сдали. Теперь у нас власть совсем другая - алчная и жестокая. И мы с благодарностью приносим ей жертвы: свое достояние, свое достоинство, свою историю, свою культуру.

Своих детей, наконец. Дикари, так те хоть объедками отделываются…

Семеныч положил ему руку на плечо:

– Давай, Ильич, хоть здесь без политики.

Малая лагуна, по кличке Акулья, была и вблизи мала. В том месте, где мы к ней вышли, нависала прямо над водой угрюмая скала. Сбоку она поразительно напоминала профиль великого и ужасного Тупапау: острый нос, впадины глаз, придавленная лысая макушка. Неприятное почему-то впечатление.

– Вот с этой скалы их и бросали, - сообщил Понизовский. - И, кстати, акулы это помнят. Предпочитают вертеться прямо под скалой.

Действительно, зеркальную гладь лагуны время от времени вспарывал острый крючковатый плавник. То тут, то там всплескивала вода. А под самым носом скалы шло постоянное бурление. Будто кипел на плите наваристый суп. Яна передернула плечами, словно в ознобе.

– А за что их так наказывали? Этих ваине?

– Традиция, - лениво отозвался Понизовский, на этот раз без усмешки. - Разумная притом.

– Что ты хочешь этим сказать? - оскорбилась Яна.

– Вовсе не то, что вы подумали. У них табу на размножение.

– Что?! Ни фига себе ауэ!

– Меры, превентивные. Для них самое страшное - это перенаселение. Вы ведь обратили внимание на то, что на острове нет детей?

– А где они? - Янка с ужасом взглянула на поверхность лагуны, которую время от времени бороздили акульи плавники.

– Ну что вы, Яна Казимировна! - рассмеялся Понизовский. - Не так уж все плохо. Детей отправляют на Маупити. Там они учатся, получают профессию. И возвращаются сюда. Если желают, конечно. Но это редко бывает. Ну, а за нежелательную, неплановую, так сказать, беременность могут последовать репрессии. - Он опять рассмеялся. - Это я всем говорю. Это всех касается.

– Ну, мореход! - взорвалась Янка. - Куда ты нас приплыл?

– Послушайте, Яночка, - попытался успокоить ее Нильс. - Не так уж все трагично. Взгляните с другой стороны… - Он осекся под Янкиным взглядом.

А я его понял. У нас, что ли, лучше? Сколько детишек по детдомам и интернатам? Сколько их учится за рубежом? И кто из них возвращается в Россию, закончив обучение? Да и репрессии за беременность схожие, если учесть размер пособия. Да, не так уж все трагично. Теперь и у нас все, как у дикарей. Что европейских, что океанских…

Покинув это мрачное место, мы еще немного поднимаемся вверх и, перейдя небольшой ручей, оказываемся на очаровательной поляне, окруженной мощными кокосовыми пальмами. А где-то за ними непроходимой стеной встают гигантские папоротники.

Слева от ручья - какая-то узкая мрачная щель неимоверной глубины. Справа - кристальной воды водопад, а за ним - каменная чаша, наполненная такой же изумительно чистой водой, с чуть заметным голубоватым оттенком.