– Всех, кроме старика.

– Зачем он вам нужен?

– Деньги… Капитал…

– Какие деньги? - изумился Нильс. И подошел с клеткой поближе.

Тимофей завизжал, отталкиваясь пятками, пополз на спине. Семеныч вернул его на место, встряхнул.

– Какие деньги?

– Баксы, евро. Сколько-то миллиардов.

Мы переглянулись в недоумении. Дурдом, однако.

– Вот так вот, Ильич, - ехидно пропела Яна. - Мы тут лягушками питаемся, а ты над златом чахнешь! Эатуа постыдился бы.

– Не чахну! - Нильс прижал руки вместе с клеткой к груди и тут же поплатился. Укусом в палец. - Не чахну, Яна Казимировна!

– Со златом потом, - сказал Семеныч и рывком поставил Тимоху на ноги. - Иди, я дарю тебе жизнь. На некоторое время.

– А за что? - Вопрос по существу.

– Прогонишь, когда вернутся, своих братков и сядешь у двери.

– Запросто.

– Действуй. - Семеныч подвел его к входу. - Если что - будешь второй жертвой на этом острове. После Ахунуи. Только всерьез.

Тимоха кивнул и, согнувшись, вышел. Семеныч взял автомат.

– Серый, остаешься здесь. Не спать. Наблюдать. Слушать. Я пошел.

Ночь прошла спокойно. Если не считать робкого постанывания Тимофея за дверью. Да попискивания Льва Борисыча, не удовлетворившего свою похоть.

Семеныч вернулся под утро и приказал не будить его до начала заседания Совета Федерации.

– Какая линия защиты? - успел я спросить его.

– Ориентируйтесь на меня. - И Семеныч провалился в сон, не выпуская автомата из рук.

Утром повариха Авапуи принесла нам завтрак. А ведь еще недавно мы всем коллективом дружно столовались под баньяном - трехразово.

Янка разбудила Семеныча претензией:

– Это что? СИЗО получается? Еще одно унижение - и я устрою государственный переворот.

– Без тебя обойдемся, - сказал Семеныч, потирая лицо ладонями. - Ты лучше сложи все наше оружие в свой чемодан и сиди на нем, пока мы не вернемся.

– А вы вернетесь? - задала Янка вопрос по существу.

– В этот раз - точно, - обещал Семеныч с уверенностью. - Дина, как контингент настроен?

Авапуи скупо улыбнулась.

– Начали что-то соображать.

– Поддержат нас, если заваруха начнется?

– Поддержат. Но не все. Среди них есть дуры, есть проститутки, а есть и бл… Их, правда, меньше, но от них можно всего ожидать. По определению.

– Опять на китайский перешли? - надулась Яна. Но попользоваться своей обидой не успела. Вошел Понизовский, разве что не в судебной мантии.

– Ну, что там? - скучно спросил его Семеныч.

– Да ерунда. Они все в государство играются. Формальности. Днями прибудет катер с Такуму, вождь настаивает, чтобы брак Нильса с Марутеа был зарегистрирован в установленном порядке.

– Вот зануда! Не наигрался! - Янка вскочила было с чемодана, но, вспомнив о своем предназначении, тут же плотненько на него плюхнулась.

– Пошли, - сказал Понизовский, когда мы отставили кофейные чашки. - Его величество ждать не любит, с утра пьян и грозен.

– Караул-то сняли? - с усмешкой спросил Семеныч.

– Он сам снялся, - усмехнулся и Понизовский.

Какие у них, однако, усмешки разные. Семеныч посмеивается с доброжелательным превосходством, а Понизовский… даже не знаю, как определить его усмешку. Будто он - напротив - встречает чье-то превосходство и страшно по этому поводу комплексует. Вроде того: «Да, вон у него какой прыщ на носу! А у меня нос даже не чешется».

Во дворец Мату-Ити мы проследовали без явного конвоя. Да, собственно, наши гостеприимные хозяева прекрасно понимали, что бежать нам некуда, а в случае обострения ситуации численное превосходство и вооружение гарантировало им полную власть над нами. Ну-ну…

Мату-Ити сидел в шезлонге. Между колен его торчал жезл, на этот раз опять с черепом, и казалось, что у вождя две головы - одна живая и лысая, другая не только лысая, но и вообще без кожи. Зрелище было не эстетичное.

Величественным жестом вождь пригласил нас садиться. В хижине, кроме нас и двух телохранителей за спиной вождя, никого не было. И стол переговоров был пуст - ни водки, ни закуски. Хотя сам Мату-Ити был по обыкновению в меру пьян. И жен у него тоже всегда в меру. Настоящий вождь.

Вождь говорил долго, каждая его фраза звучала в переводе Понизовского. Вкратце все сводилось к следующему.

– Мой народ - бедные люди. У нас нет частной собственности. Все на острове - общественное достояние. И теперь все, что принадлежит Нильсу, - тоже общественное достояние. Мы дали ему в жены самую лучшую девушку племени. Жемчужину острова. Племянницу вождя. Потомка капитана Кука. Он не может быть в обиде.

Тут Нильс, в этой точке перевода, поднял руку как примерный школьник:

– Я таки извиняюсь. Мне дали в жены только одну девушку. И я извиняюсь, даже не совсем девушку. А где еще эти три, о которых говорит вождь? Жемчужина, Племянница, Потомок…

Понизовский снисходительно пояснил этот нюанс. И продолжил:

– Белый взрослый вождь не может быть в обиде. И не должен обижать жену. А в ее лице - все население.

– Поэтому, - подвел грустные итоги вождь, - мы должны заключить брачный контракт, по которому все имущество уважаемого белого вождя Нильса переходит во владение всего племени в лице его жемчужины. И племянницы.

Тут Нильс опять не совсем вежливо перебил Ма-ту-Ити. Встал и, прижав руки к груди, проникновенно заверил:

– Я и без того все свое имущество принес на алтарь супружества.

И Нильс это имущество добросовестно перечислил, от двухсот баксов до клетки со Львом Борисычем.

Мату-Ити при этих словах нахмурился. Серега перевел:

– На нашем острове самый большой грех - воровство и ложь. Белый вождь не хочет поделиться тем, что он имеет. По нашим сведениям, он очень богат. И имеет в своей Европе большие деньги. Теперь они по праву принадлежат моему народу.

– Господа аборигены и ты, великий вождь Мату-Ити, - проникновенно признался Нильс. - Вас ввели в заблуждение. Ни в своей Европе, ни в чужой Америке я таки не имею никаких средств. И мне стыдно признаться - этих средств я не имею даже на своих исторической и малой родинах.

Ни слова не говоря, Мату-Ити величественно поднялся и, чуть покачиваясь, побрел в опочивальню. На ее пороге он обернулся и произнес всего три слова на дурном английском. Настолько дурном, что нам не потребовался перевод.

– Думайте до завтра.

– Признавайся, Яков Ильич, - потребовал Семеныч, когда мы вернулись в хижину. - Что утаил от налоговой инспекции? И Счетной палаты?

– Уму непостижимо. - Нильс приложил сухие тонкие пальцы к вискам. - Они принимают меня за миллионера.

– За миллиардера, - безжалостно уточнил Семеныч. - Небось наобещал золотые горы, когда соблазнял Маруську. Она и настучала.

– Честное слово - я обещал ей только любовь.

– Что ж, это немало, - хихикнула Янка, которая так и не поднималась с чемодана.

– Все сказал, Ильич? - Семеныч встал. - Серый, прикрывай меня. Я отлучусь.

И едва Семеныч вышел из хижины, как тут же вошел Понизовский.

– Явление второе, - продекламировала Яна. - Те же и провокатор.

– За что вы меня не любите, Яна Казимировна? - Понизовский присел с ней рядом, на чемодан.

– А за что тебя любить? Подарков ты мне не делаешь. Комплименты говоришь с трудом и редко. Под пальмы не заманиваешь. И вообще, встань с моей мебели.

Понизовский послушался.

– А где Семеныч? Он мне нужен.

– На Поганой яме, - сказал я. - Сидит. Хочешь помочь?

При такой постановке вопроса Понизовский, хотя и думал двинуться в направлении сортира, тут же передумал.

– Передайте, когда вернется, что я заходил.

– Будет исполнено, ваше высочество. - Яна привстала. - Доложим. Как же-с!

Нильс отправился к молодой жене для объяснений, Янка осталась на чемодане, а я пошел к морю. С горькими думами. С замирающим от страха сердцем. И вовсе не от того, что происходит здесь, на острове. Здесь мы разберемся. Страшно за то, что происходит там, на большой земле. В стране с высочайшим в мире искусством. В стране, где веками культивировалась любовь к ближнему, к дому своему, к собрату по планете. Где учили презирать стяжательство и алчность, подлость и предательство.