Но он выжил. Его повесили, но он был все еще жив, и багровый шрам на вытянутой тощей шее доказывал это. Неясными путями он попал в армию и понял, что она создана для него. И вот теперь Хэйксвилл был здесь. Он поднял руку, почесал шрам за левым ухом и проскрипел: «Не волнуйтесь, сэр, теперь я здесь».
Шарп знал, что это значит. Ходили легенды, что Хэйксвилл неуязвим: его, пережившего казнь, нельзя убить. И вера в эти легенды со временем не уменьшалась: Шарп видел, как два взвода были буквально сметены картечью, а Хэйксвилл, будучи прямо перед ними, не получил и царапины.
Лицо Хэйксвилла дернулось, пряча ухмылку, вызванную проявлением неприкрытой ненависти Шарпа:
- Я рад, что я здесь. И я горжусь вами, сэр, очень горжусь. Мой лучший рекрут, - он говорил громко, чтобы весь двор услышал о том, что у них есть общее прошлое. В его словах сквозили вызов и ненависть, говорившие, что Хэйксвилл не собирается беспрекословно подчиняться приказам человека, которого когда-то муштровал и тиранил.
- Как там капитан Моррис, Хэйксвилл?
Сержант усмехнулся Шарпу прямо в лицо, так что офицер почувствовал гнилой запах изо рта:
- Помните его, сэр, а? Он теперь майор, как я слышал, сэр. В Дублине. Честно говоря, сэр, дрянным мальчишкой вы были, уж простите старого солдата за такие слова.
Во дворе повисло молчание. Все прислушивались, сознавая, что эти двое – враги. Шарп понизил голос, чтобы никто, кроме Хэйксвилла, не мог услышать:
- Если ты хоть пальцем тронешь любого в этой роте, сержант, я тебя прибью к чертовой матери, - Хэйксвилл улыбнулся и собрался, было, ответить, но Шарп опередил его: - Молчать! – Хэйксвилл вытянулся по стойке «смирно», лицо его вдруг заволокло ненавистью, поскольку он был лишен возможности ответить. – Кругом!
Шарп оставил его стоять, упершись лицом в стену. Проклятье! Хэйксвилл! Шрамы на спине Шарпа были из-за Хэйксвилла и Морриса, и Шарп поклялся в тот далекий день, что причинит им такую же боль, какую они причинили ему. Хэйксвилл избивал рядовых до чертова беспамятства: чувствительность возвращалась, но чувства – никогда, и Шарп был тому свидетелем. Он пытался помешать побоям и за это сам был обвинен Моррисом и Хэйксвиллом в избиении. Его привязали к колесу фургона и высекли.
Теперь, лицом к лицу со своим врагом после стольких лет, он чувствовал тягостную беспомощность. До Хэйксвилла не дотянуться: он всегда уверен в себе и не беспокоится о будущем, потому что знает, что его нельзя убить. Сержант жил, пряча под маской идеального солдата гной ненависти к окружающим, он щедро наполнял ядом и страхом все роты, в которых служил. Шарп понимал, что Хэйксвилл не изменился, как не изменился и его вид. Все то же брюхо, может, на пару дюймов больше, чуть больше морщин, чуть меньше зубов, но все та же желтушная кожа и безумный взгляд. Шарп поежился, вспомнив, как однажды Хэйксвилл сказал, что они похожи: оба в бегах, у обоих нет семьи, а единственный способ выжить – бить первым, и посильнее.
Он глянул на новобранцев. Они настороженно оглядывались, не зная, чего ждать от этой новой роты. Шарп, хотя они этого и не знали, разделял их настороженность: из всех людей – Хэйксвилл? Потом он вспомнил про приказ, про то, что он вообще может перестать командовать этой ротой, и мысли его омрачились, так что пришлось их прогнать как можно резче:
- Сержант Харпер?
- Сэр?
- Что у нас сегодня?
- Футбол, сэр. Гренадерская рота против португальцев. Ожидаются тяжелые потери.
Шарп знал, что Харпер пытается приободрить новобранцев и покорно улыбнулся:
- Тогда, ребята, вам в первый день повезло. Расслабляйтесь, пока можно. Завтра будет работа, - завтра с ним не будет Терезы, завтра они будут на день ближе к Бадахосу, завтра он может снова стать лейтенантом. Он выдавил из себя еще одну улыбку: - Добро пожаловать в полк Южного Эссекса. Я рад, что вы здесь. Это хорошая рота, надеюсь, она такой и останется, - слова прозвучали очень неубедительно даже для него, как будто он знал, что лжет. Он кивнул Харперу:
- Продолжайте, сержант.
Ирландец сверкнул глазами на Хэйксвилла, все еще стоявшего лицом к стене, но Шарп предпочел сделать вид, что не заметил. Чертов Хэйксвилл, пусть стоит там хоть вечно! Но затем он смягчился:
- Сержант Хэйксвилл!
- Сэр!
- Разойдись!
Шарп вышел на улицу, желая уединения, но мимо как раз проходил Лерой. Американец с удивлением приподнял бровь:
- И вот так, значит, герой Талаверского поля приветствует новобранцев? Ни криков восторга? Ни фанфар?
- Им повезло, что их вообще поприветствовали.
Лерой достал сигару и пристроился в ногу с Шарпом:
- Я так понимаю, такое настроение вызвано тем, что твоя дама нас покидает?
- Надеюсь, - пожал плечами Шарп.
- Может, с тобой поделиться другими новостями? – Лерой остановился, в его глазах плясали чертики.
- Наполеон сдох?
- Если бы... Нет, сегодня приезжает полковник. Ты не особенно удивлен, как я погляжу?
Шарп подождал, пока мимо проедет священник, взгромоздившийся на изможденного мула:
- А что, я должен быть удивлен?
- Нет, - улыбнулся Лерой. – Но нормальной реакцией было бы спросить, кто он, откуда и зачем, как ты считаешь? Я бы тебе дал ответы на все эти вопросы и назвал бы это разговором.
Уныние Шарпа усилиями Лероя слегка рассеялось:
- Ну так расскажи!
Худощавый молчаливый американец скорчил удивленную гримасу:
- Я думал, ты уж не спросишь. Кто он? Его зовут Брайан Уиндхэм. Никогда не любил имя Брайан: такое женщины дают мальчишкам в надежде, что те вырастут порядочными, – он растоптал пепел по дороге. – Зачем? На это мне нечего ответить. Что он из себя представляет? Насколько мне известно, он большой любитель лисьей охоты. Ты охотишься, Шарп?
- Знаешь же, что нет.
- Ну, тогда твое будущее так же мрачно, как мое. А откуда я это узнал? – он вопросительно замолчал.
- Так откуда ты это узнал?
- У нашего доброго полковника, честнейшего Брайана Уиндхэма, есть вестник, гонец, Иоанн Предтеча, и это не кто иной, как Пол Ревир[20].
- Кто?
Лерой вздохнул: он становился необычайно словоохотлив:
- Ты никогда не слышал о Поле Ревире?
- Нет.
- Ты счастливчик, Шарп. Он назвал моего отца предателем, а наша семья назвала Ревира предателем, но я считаю, что мы в этом споре проиграли. Суть в том, мой дорогой Шарп, что он вестник, посланный нас предупредить. Наш добрый полковник посылает нам весточку о своем прибытии в форме нового майора.
Шарп взглянул на Лероя, но выражение лица американца не изменилось.
- Мне очень жаль, Лерой, честное слово.
Лерой пожал плечами. Будучи самым опытным капитаном полка, он надеялся на производство в майоры.
- Никогда ничего не надо ждать от армии. Звать его Коллетт, Джек Коллетт, еще одно честное имя и еще один охотник на лис.
- Мне очень жаль.
Лерой снова двинулся рядом с Шарпом:
- Есть и еще кое-что.
- Что?
Лерой указал кончиком сигары на двор дома, где размещались офицеры, и Шарп, заглянув в ворота, второй раз за утро испытал внезапный шок. Возле кучи багажа, который распаковывал слуга, стоял молодой человек лет двадцати пяти. Шарп никогда раньше его не видел, но форма была слишком знакома: это был мундир Южного Эссекса, даже с серебряным значком «орла», захваченного Шарпом, но этот мундир мог носить только один человек. Изогнутая сабля свисала с цепочки, серебряный свисток покоился в кобуре на перевязи. Знаками различия, четко указывающими на чин капитана, были не эполеты, а крылья из витого шнура, украшенные значком с изображением охотничьего рога. Шарп видел человека в форме капитана легкой роты полка Южного Эссекса. Он выругался, а Лерой хохотнул:
- Добро пожаловать в общество пониженных!
Ни у кого не хватило смелости сказать ему, кроме Лероя! Эти ублюдки прислали нового человека без его ведома! Он почувствовал дикую злобу, уныние и беспомощность перед лицом громоздкой армейской машины. Он не мог в это поверить: Хэйксвилл, отъезд Терезы, а теперь еще и это?
20
Герой американской революции, в ходе «полуночной скачки» 18 апреля 1775 года предупредивший жителей нескольких городов о выступлении англичан. Его подвигу Г. Лонгфелло посвятил стихотворение «Скачка Пола Ревира».