- Вы хотите, чтобы я спрятал мундир?

- Нет, сэр, но вы дико замерзнете – хотя все любят стрелять в полковников.

- Я надену это. – Лоуфорд продемонстрировал перекинутый через плечо кавалеристский плащ, подбитый мехом. Он застегивался на шее золотой цепочкой, и Шарп знал, что плащ будет развеваться на ветру, оставив мундир открытым.

- Он не спрячет мундир, сэр.

- Нет, сержант, - улыбнулся Лоуфорд. Он сказал это тихо, но четко, показав, что их отношения все те же, что и много лет назад, несмотря на чины. Лоуфорд был хорошим офицером, превратившим полк Южного Эссекса из трусливой толпы в закаленное, уверенное подразделение. Но солдатская жизнь была не для него: он хотел быть политиком и потому жаждал успеха в Испании, чтобы проложить дорогу к власти на родине. В делах военных он доверял Шарпу, прирожденному солдату, и Шарп был благодарен за доверие и свободу действий.

За рекой, со стороны Португалии, огни британского лагеря ярко горели в лучах заката. В траншеях батальоны ожидали начала атаки, глотая розданный ром, и совершали маленькие ритуалы, всегда предшествующие бою. Мундиры были одернуты, ремни подтянуты, оружие тщательно проверено, люди нащупывали в карманах или мешках талисманы, хранившие от гибели: счастливая кроличья лапка, пуля, почти убившая их, безделушка, напоминающая о доме, или просто плоский камешек, попавшийся на глаза под вражеским огнем в разгар боя. Минутная стрелка описала половину круга, снизу вверх.

Генералы ерзали, пытаясь убедить себя, что их планы настолько безупречны, насколько это вообще возможно, бригад-майоры[16] суетились с последними указаниями, люди были напряжены, как всегда напряжены солдаты перед боем, который возведет их смерть в легенду. Ранцы были сложены и оставлены под охраной в траншеях, байонеты прикручены на мушкетные стволы. Работа, как говорил генерал Пиктон, для холодного железа: времени перезаряжать мушкеты в бреши нет, только натиск, байонеты вперед, достать врага. Они ждали ночи, шутили, как могли, боролись с разыгравшимся воображением.

К семи совсем стемнело. Большие часы на башне собора, посеченные и побитые ядрами, вздрогнули и отбили час. Звук далеко разнесся над заснеженным склоном. Приказ вот-вот должны объявить. Пушки наконец перестали стрелять, и внезапно наступившая тишина казалась неестественной после бесконечных дней канонады. Шарп слышал тихое покашливание, переминание с ноги на ногу, и каждый шорох напоминал о том, как малы и уязвимы люди перед защитными укреплениями крепости.

- Вперед! – бригад-майоры, наконец, получили приказ. – Пошли!

Лоуфорд тронул Шарпа за плечо: «Удачи!»

Стрелок заметил, что полковник все еще не надел плащ, но было уже поздно.

В траншеях началось движение, послышался хруст мешков с сеном, и вот Харпер был уже рядом, а за сержантом виднелся и лейтенант Прайс, бледный, с широко распахнутыми глазами. Шарп улыбнулся им: «Ну что, пойдем?»

Они взобрались на бруствер, перелезли через парапет и молча двинулись в сторону бреши.

1812 год начался.

Снег хрупал под ботинками Шарпа, сзади в холодном воздухе слышалось хриплое дыхание, редкий шорох башмаков, проскальзывающих по льду, позвякивание оружия – они начали подъем на холм прямо перед гласисом. Гребень его был слабо освещен багровыми отсветами городских огней, костров и факелов, пылавших в ночи. Все казалось нереальным, но для Шарпа бой всегда казался нереальным, а особенно сейчас, когда он взбирался по заснеженному склону к молчащему ждущему городу, с каждым шагом все больше ожидая внезапного грохота пушечного выстрела и визга картечи. Но пока было тихо, как будто защитники забыли об огромной массе людей, ломающих снежную корку в сторону Сьюдад-Родриго. Шарп знал, что самое большее через пару часов все кончится. Талавера отняла весь день и всю ночь, Фуэнтес-де-Оноро – три дня, но никто не сможет удерживать ад бреши дольше пары часов.

Лоуфорд шагал рядом: плащ перекинут через руку, в золотом кружеве мелькают алые отблески. Полковник улыбнулся Шарпу – он выглядел, как показалось стрелку, совсем мальчишкой.

- Кажется, мы их удивим, Ричард.

Ответ пришел тут же: наверху, и слева, и справа, французские пушкари поднесли спички к запальным отверстиям, и пушки откатились на лафетах, выплюнув картечь. Укрепления вскипели огромными клубами дыма, прорезаемыми копьями света, раскинувшими свои пылающие языки со стены через ров до самого снежного склона.

Вслед за громом выстрелов, настолько близко, что отдельные звуки были уже неразличимы, пришел грохот рвущейся картечи. Каждый снаряд в металлическом цилиндре, заполненном мушкетными пулями, подрывался пороховым зарядом. Пули разлетались в стороны с убойной силой, снег пятнался красным.

Где-то слева послышались отдаленные крики, и Шарп понял, что легкая дивизия, атакующая меньшую брешь, перевалила через гласис в ров. Он поскользнулся, поднялся и заорал: «Вперед!»

Дым над гласисом медленно рассеивался, уносимый на юг ночным ветром, и тут же скрывал все обратно после очередного залпа. Снова взорвалась картечь, плотная масса людей двинулась быстрее, подгоняемая офицерами и сержантами вверх по склону, к сомнительной безопасности рва. Далеко сзади, за первой параллелью, играл оркестр, Шарп на мгновение уловил мелодию, а затем вдруг осознал, что склон кончился, а перед ним разверзлась черная пасть рва.

Было искушение отступить на пару шагов и кидать мешки наудачу, но Шарп давно приучил себя к тому, что пара шагов, которых боишься, самая важная. Он встал на гребне рядом с Лоуфордом и крикнул своим людям, чтобы поторапливались. Мешки с сеном мягко падали во тьму.

«Сюда! Сюда!» - он повел роту вправо, уходя от бреши: их работа была закончена, «Отчаянная надежда» уже прыгала в ров, и Шарпа кольнула зависть. «Ложись!» - он заставил своих людей распластаться на гребне, и пушки рявкнули выше, но так близко, что легкая рота почувствовала их горячее дыхание. Батальоны шли в атаку сразу за «Отчаянной надеждой». «Всем следить за стеной!» Все, чем теперь легкая рота могла помочь атаке – стрелять через ров, если увидят цель.

Вокруг была тьма. Со дна рва доносился перестук ботинок, звяканье байонетов, приглушенные чертыхания, затем скрежет шагов по камням, сказавший, что «Надежда» добралась до бреши и карабкалась теперь по накату из обломков стены. Вспышки мушкетных выстрелов осветили брешь, «Отчаянная надежда» встретила первое сопротивление, но огонь был не особенно плотным, и Шарп слышал, что люди продолжают взбираться к пролому.

«Пока все...» - начал Лоуфорд.

Сзади раздались крики, не дав ему закончить, и Шарп обернулся туда, где наступающие переваливали через гребень и прыгали в ров. Похоже, кто-то прыгнул мимо мешка с сеном или приземлился на своих же товарищей, но первые батальоны уже почти достигли цели, продолжая двигаться во тьме, и Шарп услышал рокот, памятный ему еще по Гавилгуру, раскатистый звук движения сотен людей в ограниченном пространстве, пытающихся протиснуться в узкую брешь – этот звук стихнет только тогда, когда исход битвы будет решен.

«Пока все идет хорошо!» - лицо Лоуфорда нервно подергивалось. Да, все шло как-то слишком хорошо. «Надежда» почти одолела долгий подъем, 45-й и 88-й полки наступали ей на пятки, а единственным ответом французов были несколько мушкетных выстрелов и шрапнель, рвущаяся далеко в тылу спешащих вперед резервов. Что-то должно было таиться в бреши.

Огненный шар вспыхнул на стене, прокатился со скоростью лесного пожара, поднялся в воздух и рухнул в ров. За ним еще один, еще, и брешь осветилась, как днем, ярким пламенем зажигательных снарядов – пропитанных маслом шаров из туго набитых соломой холщовых мешков, сброшенных в ров, чтобы защитники могли видеть цель. С французской стороны раздался крик, дерзкий, победный крик, и мушкетные пули ударили в «Отчаянную надежду», подобравшуюся уже совсем близко к пролому в стене, и ответный крик раздался со стороны 45-го и 88-го, когда батальоны рванули вперед, темная масса закопошилась в лабиринте рва, и атака показалась совсем легкой.