- О, Боже! – воскликнул Шарп.

Харпер услышал его и перехватил взгляд. Оба сбежали по склону, скользя по льду и грязному снегу, и ринулись к телу Лоуфорда.

Сьюдад-Родриго пал, как должен был пасть. Но не такой ценой, думал Шарп, Боже, не такой ценой.

Из города доносились крики, выстрелы – так выбивали замки в дверях домов, и над всем этим победные крики, сливающиеся в единый гул. Бой окончен – получите награду.

Харпер первым добежал до тела, откинул плащ и согнулся над развороченной грудной клеткой: «Он жив, сэр».

Скорее, карикатура на жизнь, подумал Шарп. Взрыв практически полностью оторвал Лоуфорду левую руку, переломал ребра и вывернул их наружу, пробив кожу и плоть. Кровь потоком заливала когда-то безупречный мундир. Харпер, чьи губы от злости и скорби сжались в тонкую черточку, принялся рвать плащ на полосы. Шарп крикнул в сторону бреши, через которую в сторону домов еще двигались люди: «Музыканты!»

Оркестр играл все время атаки, он помнил звуки, даже вдруг, какая глупость, смог опознать мелодию – «Падение Парижа». Но сейчас музыкантам пора была приниматься за другую работу – заботиться о раненых, но никого из них видно не было.

Вдруг из ниоткуда появился лейтенант Прайс, бледный и нетвердо стоящий на ногах, а с ним – и небольшая группа солдат легкой роты.

- Сэр?

- Носилки. Быстро! И пошлите кого-нибудь в расположение батальона.

Прайс отдал честь, совершенно забыв, что держит в руках обнаженную саблю, и чуть не располосовав рядового Питерса: «Есть, сэр». Солдаты скрылись в ночи.

Лоуфорд был без сознания. Харпер перевязывал ему грудь, огромные пальцы неожиданно нежно касались раны. Взглянув на Шарпа, он вдруг произнес:

- Отрежьте ему руку, сэр.

- Что?

- Лучше сейчас, сэр. Может, он и выживет, да, может, но руку придется отнять... – сержант указал на левую руку полковника, держащуюся на тонкой полоске плоти. Из культи торчал обломок кости. Рука была неестественно вывернута, издевательски указывая в сторону города, Харпер бинтовал плечо, пытаясь остановить медленно, толчками вытекавшую кровь.

Шарп переместился к голове Лоуфорда, стараясь не упасть: земля была скользкой, хотя и не было видно, кровь там или лед – свет сюда отбрасывал только горящий обломок бревна. Он приставил конец клинка к кровавому месиву, а Харпер подправил лезвие в нужное место: «Оставим кусочек кожи, сэр, чтобы прикрыть рану».

Это было не сложнее, чем зарезать свинью или теленка, но ощущения были совсем другими. Из города отчетливо слышался грохот, крики то там, то тут, а здесь только Харпер двигал лезвие.

- Так?

- Да, сэр, изо всех сил.

Шарп надавил, упираясь обеими руками, как если бы пытался загнать в грязь заточенный кол. Человеческая плоть упруга, она защищает от всего, кроме по-настоящему сильного удара – Шарпа передернуло, когда он почувствовал сопротивление плоти, он навалился изо всех сил, и губы Лоуфорда скривились от внезапной боли, когда лезвие погрузилось в кровавую слякоть. Но все уже было кончено, рука была полностью отделена от тела, и Шарп нагнулся, чтобы снять кольцо с мертвых пальцев. Он отдаст его Форресту, чтобы тот отослал кольцо домой с полковником или, если на то будет воля Божья, вернул родственникам.

Лейтенант Прайс возник снова:

- Они идут, сэр.

- Кто?

- Майор, сэр

- А носилки?

Прайс кивнул, его мутило.

- Он выживет, сэр?

- Откуда мне, черт возьми, знать? – было, конечно, нечестно срывать злость на Прайсе. – Что он вообще здесь делал?

Прайс горестно пожал плечами:

- Он сказал, что пойдет искать вас, сэр.

Шарп поглядел на щеголя-полковника и выругался. Лоуфорду нечего было делать в бреши. Как, правда, и Шарпу и Харпером, но высокий стрелок видел разницу. У Лоуфорда было будущее, надежды, семья, стремления, и солдатское ремесло не было конечной целью этих стремлений. И все это было забыто ради единственной безумной секунды в бреши, секунды, которая могла что-то доказать. У Шарпа и Харпера не было ни такого будущего, ни таких надежд, только осознание того, что они – солдаты, идущие в любой бой, как в последний, и нужные только до тех пор, пока могут драться. Оба они были авантюристами, играли своими жизнями, думал Шарп. Он снова взглянул на полковника. Какая потеря...

Шарп прислушался к гулу, доносившемуся из города, неистовому, непрекращающемуся гулу победы. Может, когда-то, подумал он, и у авантюристов были надежды на счастливое будущее – когда мир был свободен, а меч был любому и законом, и охранной грамотой. Но не теперь. Все менялось, внезапно и с огромной скоростью. Еще три года назад, до победы над французами при Вимьеро, армия была маленькой, почти интимной, генерал мог устроить всем им смотр за одно утро, у него было время узнать и запомнить каждого. А Шарп знал каждого строевого офицера в лицо, если не по имени, и был частым гостем у каждого ночного костра. Но не теперь. Теперь есть генералы, заведующие тем, и генералы, заведующие этим, командующие дивизиями, бригадами, начальники военной полиции и старшие капелланы, а армия слишком велика, чтобы объехать ее в одно утро или хотя бы вести маршем по одной дороге. Веллингтон волей-неволей тоже отдалился. В армии появились бюрократы, защитники бумажек и папок, и Шарп знал, что скоро человек будет значить куда меньше, чем клочок бумаги, вроде сложенного пополам приказа, забытого где-то в Уайтхолле.

- Шарп! – крикнул ему майор Форрест, спешивший через усеянный обломками склон и беспорядочно размахивавший руками. Он возглавлял небольшую группу людей, несколько из которых несли сорванную с петель дверь, носилки для Лоуфорда. – Что здесь произошло?

Шарп указал на руины вокруг:

- Мина, сэр. Он ее словил.

Форрест покачал головой:

- О, Боже! И что же нам делать?

Майор был человеком, от которого ждешь таких вопросов: он был добрым, понимающим, но совершенно не готовым принимать решения. Капитан Лерой, американец-лоялист, пригнулся, чтобы прикурить тонкую черную сигару от горящего бревна, затянулся и произнес:

- В городе должна быть больница или госпиталь.

Форрест кивнул:

- В городе. Да. – Он в ужасе воззрился на полковника. – Боже мой! Ему оторвало руку!

- Да, сэр.

- Он выживет?

- Бог знает, сэр, - пожал плечами Шарп.

Внезапно дохнуло холодом - это ветер, дующий из бреши, достиг людей, пытавшихся уложить полковника, все еще находившегося в милосердном беспамятстве, на самодельные носилки. Шарп вытер лезвие палаша обрывком плаща Лоуфорда, сунул его в ножны и поднял воротник шинели. Не так он мечтал войти в Сьюдад-Родриго. Одно дело – драться в бреши, пробить последний заслон и почувствовать восторг победы. Но следовать за Лоуфордом медленным, почти похоронным маршем – это могло убить и убивало триумф. И, за что Шарп себя ненавидел, порождало у него в голове другие вопросы.

В полку Южного Эссекса будет новый полковник, чужак. Батальон изменится – может быть, и к лучшему, но точно не для Шарпа. Лоуфорд, чье собственное будущее сейчас сочилось через грубые повязки, научился доверять Шарпу много лет назад, в Серингапатаме, Ассайе и Гавилгуре[18], а от нового человека Шарп поблажек не ждал. Новый человек принесет с собой свои обязательства, свои идеи, а старые узы привязанности, дружбы и даже благодарности, державшие батальон вместе, будут порваны. Шарп подумал о своем приказе. Если бы ему отказали, а такие опасения были, Лоуфорду было бы на это наплевать. Он оставил бы Шарпа капитаном легкой роты – так могло бы быть, но теперь не будет. Новый человек придумает свой распорядок. По спине Шарпа пробежал холодок сомнения.

Они все дальше углублялись в город, пробивая себе дорогу в толпе ищущих вознаграждения за ночные усилия. Группа солдат из 88-го вскрыла винную лавку, раскрошив дверь в щепки при помощи байонетов, и теперь наживалась, продавая вино. Какие-то офицеры пытались восстановить порядок, но их просто игнорировали за малочисленностью. Охапки одежды падали с верхних этажей, превращая узкую улицу в гротескную пародию на карнавал: солдаты уничтожали все, что не могли унести. У двери лежал испанец, кровь дюжиной фонтанов выплескивалась из его черепа, а в самом доме слышались крики, вопли и рыдания женщин.