— Что, неприятности? — прямо с порога спросил Сальваньяк.

— Да еще такие, что чуть не стали мне поперек глотки!

— Стало быть, крупные?

— Для меня — да.

Он уселся у моего изголовья, и я начал рассказывать о последних событиях в том порядке, в каком они происходили, с тех пор как мы расстались накануне после обеда.

— Либо Турнон, либо Сужаль убили или приказали убить Сюзанну Краст, — мрачно подытожил я. — Отсюда до вывода, что Тривье прикончил тоже кто-то из двоих, — всего один шаг, и я с легкостью готов его сделать.

— А мадам Гажан?

— Что — мадам Гажан?

— Вы, кажется, запамятовали, дорогой мой… А ведь именно ей первой вы сказали о свидании с Сюзанной Краст.

— И вы можете представить ее в роли убийцы?

— Почему бы и нет? Кого, как не прежнюю коллегу, Сюзанна стала бы меньше всего опасаться?

Сальваньяк был, несомненно, прав, но подозревать такую очаровательную женщину в убийстве казалось мне настолько кощунственным, что все мое существо восставало против такого предположения.

— Впрочем, если вас шокирует мысль, что прекрасная Эвелин собственноручно стукнула по голове свою подружку Сюзанну, почему бы не допустить несколько иной вариант?.. Разве она не могла поручить это дело сообщнику?

— Сужалю?

— Или, например, самому Гажану?

Я недоверчиво уставился на собеседника.

— Вы это серьезно?

— Еще бы! Послушайте, дружище, я постарше вас, а вы сами прекрасно знаете, что в нашем ремесле каждый год имеет немалый вес, правда? Так вот, до того дня, как меня вывели из игры, я каждый день видел, что мы сплошь и рядом упускаем почти готовый результат только потому, что упорно отказываемся от наиболее простых решений. Возьмем дело, которым мы заняты сейчас. Инженер делает открытие, за которое многие правительства готовы отвалить изрядную сумму, в то время как на родине его отнюдь не собираются осыпать золотом… Наш инженер говорит о своем изобретении молодой и красивой жене. Оба они производят элементарный математический расчет… В конце концов, это ведь плод его исследований… Но Гажан — человек слабый, поэтому в первую очередь думает о бегстве и подыскивает надежное укрытие… Больше всего он хочет спрятаться, пока страсти не поутихнут. А потом, когда о нем почти позабудут, Гажан спокойно уедет вместе с верной супругой, все это время изображавшей соломенную вдову… Вот только в Бордо неожиданно приезжает ваш друг и портит им всю картину. В том-то и ошибка Бертрана Тривье! Вместо того чтобы попытаться успокоить парочку, войти в доверие и полюбовно сторговаться либо с обоими, либо с одним Гажаном, он, видно, начал угрожать и привел инженера в такую панику, что тот его убил или поручил это сообщнику. После этого появляетесь вы и покоряете сердце Сюзанны Краст. Возможно, она знает, где прячется муж ее приятельницы. Но и вы, в свою очередь, делаете неверный шаг (уж простите меня за прямоту, Лиссей!), рассказав о предстоящем свидании Эвелин Гажан. Сюзанну убивают. Вас, уж не знаю почему, решили пощадить, но, впрочем, надо думать, еще не все потеряно.

— Не очень-то вы любите Эвелин, как я погляжу!

— А вы?

Этот прямой выпад привел меня в полное замешательство.

— Понимаете… э-э-э… короче, она мне показалась… Я хочу сказать, мадам Гажан — очень милая женщина, разве нет? — пробормотал я.

— Только потому что красива?

По правде говоря, этот Сальваньяк начинал здорово действовать мне на нервы. И от него, конечно, не укрылось мое смятение.

— Окститесь, Лиссей! Неужели я должен напоминать вам, что в нашем деле красотки — самые опасные противники? Сколько хороших ребят полегло только из-за того, что имели слабость поддаться на улыбку!

Больше всего меня раздражало, что он был абсолютно прав, собака!

— Ладно, Сальваньяк, ваша взяла. Обещаю вам исправиться. Тем более что теперь мне надо отомстить уже за двух покойников.

— Ну так постарайтесь хотя бы сами не увеличить счет, а то вряд ли вы сумеете довести дело до конца.

После его ухода я решил еще немного вздремнуть. На душе кошки скребли, и я с раскаянием думал, что независимо от возраста мы иногда ведем себя как полные идиоты.

Около пяти часов вечера, стряхнув лихорадочный сон, я, как ни странно, вдруг почувствовал себя в отличной форме. Голова почти не болела. Очевидно, желание поскорее взять реванш придавало сил, иначе я бы вряд ли так легко оправился от вчерашнего угощения. Да поможет мне Небо в ближайшее время встретиться лицом к лицу с тем, кто убил или приказал убить Бертрана и Сюзанну Краст! Можно великолепно отдавать себе отчет, что покушения и раны — элементарный профессиональный риск, и тем не менее мы, как и все прочие граждане, ужасно не любим, когда кто-то поднимает руку на нас самих. Так что, улыбнись мне удача встретить того, кто съездил мне дубинкой по голове, я бы с удовольствием вернул ему должок.

Любой француз — раб обычаев и традиций, поэтому, когда я вызвал официанта и попросил принести обед, тот наотрез отказался, ссылаясь на неурочное время. «Ведь не воображает же месье, что плита работает с утра до вечера? — оправдывался он. — Да и вечерняя смена еще не пришла…» Короче, после долгих переговоров мне удалось убедить парня, что цивилизованный человек имеет полное право проголодаться когда угодно, а не только в часы, раз и навсегда установленные общественными условностями. В конце концов я уговорил его заглянуть на кухню и выяснить, не найдется ли там человека, способного сделать яичницу, отрезать ломтик-другой бекона, отыскать кусочек сыра и бутылку вина. И официант ушел с таким видом, какой, должно быть, был у Вильгельма Телля, когда Гесслер положил яблоко на голову его сына.

Выходя из гостиницы, я чувствовал себя готовым к любым сражениям. С неба сыпались хлопья снега, но такие легкие и прозрачные, что, казалось, даже не долетают до земли, а продолжают парить в густом вечернем сумраке. До Рождества оставалось всего несколько дней, и я поклялся себе непременно провести этот семейный праздник вместе с вдовой и сыном Бертрана. Может, внешне это и не заметно, но в душе я очень сентиментален. Пожалуй, мне не мешало бы последить за собой и не давать волю чувствам, а то они уже не раз играли со мной довольно скверные шутки. Достаточно вспомнить хотя бы крошку Уллу из Гамбурга… Но, как говаривал Киплинг, это уже совсем другая история…

Такси доставило меня в Бегль, чуть ли не к самому крыльцу завода Турнона. Я не слишком рассчитывал застать кого-нибудь на месте (в таких лавочках никто не работает круглые сутки), но швейцар, окинув меня подозрительным взглядом, неохотно признался, что господин директор все еще у себя в кабинете. По моей просьбе он позвонил Турнону и предупредил, что я здесь, внизу, и хотел бы его повидать. К нашему общему удивлению, Турнон тут же согласился на встречу.

В маленькой приемной, где обычно сидела Сюзанна Краст, у меня сжалось сердце. Я, словно наяву, увидел перед собой пухленькую, флегматичную молодую женщину и услышал ее спокойный голос. Плохо дело… очень плохо. Людям вроде меня не гоже предаваться такому нездоровому умилению. Я постучал в дверь Турнона, и он сразу предложил мне войти, но таким странным тоном, что я немного удивился и решил на всякий случай благоразумно принять кое-какие меры предосторожности. За дверью ощущалась смутная угроза, да и, честно говоря, настораживало уже одно то, что директор решился принять меня в столь поздний час, хотя после смерти своей секретарши не мог не питать ко мне самые недобрые чувства. Я колебался, не зная, как быть дальше, а из-за двери снова послышался голос Турнона:

— Ну же, месье Лиссей?

Почему он не вышел взглянуть, отчего я медлю? Теперь я больше не сомневался, что любовник Сюзанны надумал сделать ужасную глупость, а мне придется расхлебывать ее последствия. Я медленно повернул ручку и, резко толкнув дверь, мгновенно прижался к стене. Это было очень мудрым решением, ибо, как только дверь открылась, загремели выстрелы. Останься я на пороге — Турнон превратил бы меня в решето.