Мятлев открыл глаза. Действительно, коляска стояла у дома.
Афанасий с перекошенным лицом бежал навстречу. Дурацкий шарф сползал с его шеи. Руки выделывали черт знает что. Князь замер.
- Что случилось?! - крикнул он тоненьким голосом.
- Ваше сиятельство, ваше сиятельство,- захлебываясь и трясясь, проплакал камердинер,- мадмазель Александрина, если позволите... ваше сиятельство...
- Доктора! - приказал Мятлев и побежал к Александрине.
Тонкий тоскливый вой обрушился на него, окружил, заполнил уши, то прибывал, то убавлялся, свисал с потолков, исходил от стен, поднимался с пола, подобный туману, клубился, доходил до визга, затухал, едва доносился, вновь усиливался, гремел, разрывал грудь, жаловался, проклинал, молил. Две горничные, Стеша и Аглая, семенили вслед за Мятлевым, не утирая слез. Дверь в комнату была распахнута, одеяло на постели было откинуто, постель была пуста.
- Молчать! - заорал Мятлев, и вой прекратился. Молчать... Где Александрина?.. Перестаньте всхлипывать... Где Александрина?..
Он кинулся в библиотеку, горничные, лакей и Афанасий последовали за ним. Библиотека была пуста. Тихие всхлипывания снова начинали переходить в вой.
- Молчать!
- Ваше сиятельство,- выдавил Афанасий,- надо бы, если позволите, на речку бежать... Надо бы, ваше сиятельство... На речку... На Невку... надо бы, ваше сиятельство... На Невку...- и так он повторял, пока все они, предводительствуемые безумным князем, пересекали парк по прямой линии, вытаптывая траву, сминая кусты роз, тараща глаза, с бледными лицами, исхлестанные ветками, опутанные паутиной, задыхающиеся.- На Невку, если позволите... на речку, ваше сиятельство... они, как уходили, так и сказали... Им больше некуда, если позволите, они сказали, ваше сиятельство... на Невку... на Невку... на Невку...
"Не может быть,- подумал Мятлев,- этого не может быть! Это было бы несправедливо..."
На берегy реки уже собралась толпа, окружив неподвижно лежащее женское тело. Обе горничные разом запричитали, но Мятлев прикрикнул на них.
"Господибожемой,- подумал князь с ужасом,- господибожемой!"
Вдруг Афанасий коснулся его руки.
- Ваше сиятельство, да это ж чужая!
Мятлев вгляделся и не поверил: перед ним, раскинув по траве бессильные руки, лежала утопленница в мокром крестьянском платье, с лицом скуластым и спокойным, будто спала.
Чужая, чужая, совсем чужая, не ведомая никому из собравшихся и никому из живущих поблизости, и вдали, и в других городах, и в другом мире, погрузившая свое ненужное чужое тело в мутные быстрые воды по чьему-то там велению или прихоти, чтобы лежать потом на прибрежной траве со спокойным лицом среди живых, не чувствующих себя чужими.
"Не может быть,- облегченно подумал Мятлев, возвращаясь через парк,не может быть... Это было бы несправедливо".
- Ваше сиятельство,- проговорил Афанасий, продолжая всхлипывать,- так ведь мадмазель Александрина ушли, ушли, совсем ушли, из дому ушли... Они быстро так по лестнице побежали... и побежали, побежали... Ваше сиятельство, они через парк побежали... вот по этому самому пути, если позволите...
- Да что ты мелешь! - обозлился князь, но прибавил шагу.
- Они все про себя говорили, куда им идти... Ну куда им идти?.. И побежали через парк... А там река, ваше сиятельство.
Мятлев заторопился сильней. Афанасий семенил рядом, заглядывая ему в лицо. Завидев дом, они снова побежали, и лестница затарахтела, зашлепала под их ногами. Маленький их отряд ворвался на третий этаж, но Александрины не было.
- Может, она в город поехала, черт? - спросил Мятлев без надежды.
- Да нет же, ваше сиятельство, они прямо через парк побежали... а там речка... Они плакали очень, жаловались, если позволите, а после побежали...
- Да ты же видел, болван, кого из реки достали!
- Видел, видел, ваше сиятельство... чужую даму", из простых, если позволите... Но мадмазель Александрина тоже к речке побежала... Прямо через парк...
Никто не заметил, как вошел доктор Шванебах, но насмешливый дух туалетной воды выдал его присутствие, и Мятлев велел Афанасию вновь повторить свой горестный рассказ.
Доктор слушал весьма сосредоточенно, слегка склонив голову и полуприкрыв свои голубые саксонские глаза.
- А что,- спросил он, не теряя мужества,- ты что, видел, как она добежала до реки? До самой реки?.. Или ты видел, как она побежала через парк?.. Это ведь разные вещи,- улыбнулся он сдержанно.
- Господин Шванебах,- взволнованно произнес Мятлев,- время не ждет. Мы теряем драгоценные минуты. Горничные начали всхлипывать снова.
- Если она просто шла через парк,- самоуверенно продолжал доктор,- то это еще не дает нам оснований подозревать ее в трагических намерениях,- при этом он внимательно вглядывался в окно, словно там вот-вот должна была показаться Александрина,- если даже, предположим, ты (он сказал это Афанасию) видел, что она была на берегу, то это тоже еще ничего не значит, ибо, устав от болезни, могла захотеть просто прогуляться. Я полагаю...
- А слезы? А ее слова?.. А бегство?..- мрачно спросил Мятлев.
Доктор пожал плечами.
- Они совсем ушли, ваше сиятельство,- заторопился Афанасий,- плакали и так и сказали, если позволите, что им больше некуда... на Невку торопились... Я говорил, если позволите, куда же вы? Зачем такое, мадмазель? А они: да оставь меня, господибожемой!..
- Вот видите! - закричал Мятлев.- И ты, болван, не мог схватить ее за руку, удержать?! Вот видите, господин Шванебах, как это было? Теперь-то вы видите?
И вот уже с доктором они снова устремились к реке по горячим следам, проложенным бедной молодой страдалицей, но берег был тих, река мутна и пустынна, и их нелепые фигуры казались дикими изваяниями среди ранних сумерек...
Затем, продолжая умопомрачительную борьбу с темными силами природы, Мятлев и доктор Шванебах уселись в коляску и, отворотившись друг от друга, носились по городу, по всем полицейским частям, покуда наконец судьба не сжалилась над ними. (Но какая это была опять жестокая жалость!) Вдруг выяснилось, что в анатомический театр Мариинского госпиталя несколько часов назад свезли молодую утопленницу, тело которой было извлечено, "да, да, из Невки... Молодая особа благородного вида... да, да, длинные светлые волосы... да, стройна и весьма...".