Ну, допустим. И все же уподобление червю, тому дождевому, розовому, мягкому,- это ли наш удел? Вот в чем вопрос... Душа, как и тело, должна быть упругой и неподатливой... Ах, князь, не слишком ли ты обмяк!..

...И все было именно так, как вдруг из заиндевевших зарослей опять потянулись к дому торопливые маленькие лукавые следы. Кого бы, вы думали?.. Они стремительно пересекли лужайку, потоптались за кустами роз, замерли на мгновение и тут же посыпались, как из рога изобилия, выстрелили по заснеженной веранде, обогнули дом и устремились к крыльцу.

- Вас спрашивают,- зашептал Афанасий, изображая на круглом лице подобие улыбки. И распахнул двери.

- Господи,- удивился Мятлев,- это вы?

- Вот вам и господи,- засмеялся господин ван Шонховен, пунцовея,- а вы думали... кто же?

Мальчик заметно подрос за долгую разлуку. На нем был все тот же армячок, но постаревший и укоротившийся, все те же черные валенки и шапочка из малинового сукна. И удлинившиеся худенькие ручки тянулись вдоль тела, словно маленький солдатик собирался отрапортовать о своем счастливом прибытии. Темно-русые волосы самоуверенно выбивались из-под шапочки, большие серые, удивительно знакомые глаза открыто изучали князя.

- А вы все в том же халате,- сказал мальчик,- будто и не снимали,- и уселся в кресло, и поболтал ногами.- Мы с maman успели за лето побывать в Италии,- сообщил он,- в Риме и Генуе, и купались в море. Затем мы обосновались у нас в деревне, думали там провести всю зиму, но мои слезы...- он засмеялся,- и maman, для которой деревня - ужас, а она решила там сидеть, чтобы проучить Калерию (это моя тетка, длинноносая пигалица), но мои слезы, и бледный вид, и страдания,- он снова засмеялся, показывая ровные белые зубки с детскими зазубринками по краям,- эй, запрягайте лошадей, да поживее, да несите вещи, да пеките пироги!.. За нами волки бежали,- сообщил он, тараща глаза,- вам не страшно? Правда, правда, четыре облезлых волка, и мы им скормили кучу хлеба и костей... Страшно, да?.. У-у-у, maman ругала меня всю дорогу, а у меня в голове было одно: приезжаем, и я бегу через парк к вам... Вы рады? - и снова запунцовел.

- Давно ли вы приехали? - спросил Мятлев, радуясь появлению господина ван Шонховена.- И как хорошо, что вы ко мне прибежали... Ах, третьего дня?.. Надо было бы сразу, сразу. Как приехали, надо было бы сразу ко мне...

- Легко сказать,- засмеялся господин ван Шонховен,- сразу... Тут нужно было подготовиться, сударь, все учесть, взвесить... сразу. У мадам Жаклин, у моей гувернантки, вдруг начался жар, прямо с неба свалился, такая удача... сильный жар... инфлуэнца... Надо было пошарить в сундуке, куда же этот проклятый армяк запропастился?.. "Ты что это там ищешь?.." - "Ах, maman, здесь ленточка была..." - Он вдруг потупился.- Конечно, мне бы следовало известить вас, а не врываться без предупреждения, да что поделать, князь?..

- А теперь, господин ван Шонховен,- сказал Мятлев,- раздевайтесь, устраивайтесь поудобнее. Надеюсь, беседа не оскорбит вас. Я велю подать чаю...

- Э-э-э, что за глупости,- рассердился мальчик,- вечно вы с какими-то церемониями... Далась вам моя одежда. Мне и так хорошо... Впрочем, ежели это вас шокирует, извольте,- и господин ван Шонховен стянул с головы малиновую шапочку и резко швырнул ее в угол.- Извольте, коли так,- и темно-русые волосы рассыпались по плечам.

Мятлев рассмеялся и велел подать чаю и, пока распоряжался, поглядывал на господина ван Шонховена краем глаза, мучительно соображая, кого же ему напоминает это худенькое произведение природы.

- А я был бы рад получить от вас письмо,- сказал он.- Что ж вы не решились?

- А О чем писать-то? - засмеялся мальчик.- Выезжаю - встречайте? Да?.. Представляю удивление maman, когда б она узнала, что я пишу в а м... Как, отчего? Да оттого, что я никому не пишу, а тут вдруг пожалуйста...- сказал господин ван Шонховен, попадая рукавом в варенье.- Ну вот...- расстроился он и принялся вытирать рукав салфеткой,- о вас и так всякие разговоры, и вдруг я вам пишу...

- Господин ван Шонховен,- сказал Мятлев, мрачнея,- ежели общение со мной расценивается как предосудительное, то вам бы не следовало...

- Да, может, лестные разговоры,- забормотал мальчик смущенно,- может, вовсе и не предосудительное... почем вам знать? - и снова влез в варенье, и снова смешался.

- Снимите этот армяк, ради бога! - взмолился Мятлев.- Чего зря мучиться?

Господин ван Шонховен, не подымая пунцового лица, торопливо и послушно скинул армячок, швырнул и его и остался в подобии гусарского мундирчика, очень ему идущего, и вновь уткнулся в чашку.

"Ба! - подумал Мятлев.- Что такое! Что такое?.." Действительно, что-то такое вдруг произошло, что-то изменилось непонятным образом в облике господина ван Шонховена, в том, как он наклонился над чашкой, сужая худенькие плечи, и темно-русые волосы хлынули, скрыв пунцовое лицо, когда он поднес чашку к губам.

- А знаете,- сказал Мятлев, ничего не понимая,- я ведь вспоминал о вас, ей-богу, у меня даже в дневнике есть об том запись. Вот видите, как я помнил о вас...

- Э-э-э,- сказал мальчик,- будет вам, сударь, утешать меня. Я не ребенок.

Конечно, господин ван Шонховен заметно повзрослел. Это бросалось в глаза при первом же взгляде. Не только рост, но и осанка, и жесты, и манера изъясняться, что так свойственно мальчикам в пору созревания, когда они начинают осознавать себя маленькими мужчинами и пытаются под небрежностью интонаций скрыть рвущуюся из глубин непосредственность,- все это говорило о том, что господин ван Шонховен перевалил известный рубеж и теперь ему предстоит, освободившись от детских пут, отшвырнув их от себя, как шапочку малинового сукна, приобщаться к главной жизни, спотыкаясь, падая и подымаясь вновь, ибо все, что было, оно как бы не было вовсе, и считаться с ним смешно и стыдно, тем более перед лицом предстоящего. Конечно, господин ван Шонховен заметно повзрослел, и все-таки не это, не это теперь заботило Мятлева, поглядывавшего на мальчика украдкой. Что-то такое произошло, что требовало объяснения, а что, понять было невозможно. Оно ускользало, вырывалось, таяло в руках и в сознании, словно первый непадежный снег. И Мятлев усиленно старался распутать клубок, слушая торопливый рассказ господина ван Шонховена о вчерашнем утреннике в одном доме, где он впервые танцевал и где в первом же танце ему достался толстый и скучный четырнадцатилетний мальчик, и как это все было с первой минуты весело и "даже захватывало дух", но потом господин ван Шонховен "заскучал, заскучал", ибо все девочки были жеманны и несносны, а мальчики "глупы и ленивы и задавали дурацкие вопросы"... Потом пили чай со свежими булками и свежим маслом, "очень вкусно", и было много конфет и лотерея, но господину ван Шонховену все это "безумно надоело", и он потребовал, чтобы "несносная Калерия" увезла его домой...