За забором собирались люди, чтобы хоть помахать рукой близким. В один из дней Аденауэр увидел жену и младшую дочь. Они попытались что-то сказать, но стражник прогнал их. Аденауэр выглядел исхудавшим до предела. Пиджак болтался на опустившихся плечах. В кармашке рубашки без воротничка торчала алюминиевая ложка. Лицо осунулось. Под глазами чернели большие мешки.

Ежедневно из Кёльна отправлялись транспорты в лагеря уничтожения. Ночами в камерах появлялись люди из зондер-команды и уводили заключенных. Больше их никогда не видели. В документах обычно появлялась запись: «убит при попытке к бегству» или «скончался от сердечного приступа».

Однажды заключенных согнали во двор в неурочное время. Предстояло публичное наказание двух молоденьких русских парней, пытавшихся украсть еду. Связали им руки за спиной и били деревянными дубинками до тех пор, пока переломленные кости плечей не выступили наружу из окровавленных тел.

Аденауэр, подавленный, вернулся в камеру, не мог есть, всю ночь ворочался на своем матрасе, издавая громкие стоны.

Через несколько дней Цандер увидел имя Аденауэра в списке на отправку в Бухенвальд. Сговорившись с врачом из заключенных, он доложил начальству, что у Аденауэра сердечный приступ, и получил разрешение направить его в больницу. Шеф больницы узнал Аденауэра и устроил ему благоприятный режим. Его даже могли навещать жена и дети.

Война шла к концу. Американцы заняли Аахен в нескольких десятках километров от Кёльна. Распространился слух, что перед отступлением эсэсовцы уничтожают всех узников концлагерей. Аденауэр решил бежать. Гусей связалась в Бонне с майором Шлибушем, и он взялся помочь старому другу. Улучив удобный момент, Шлибуш на машине вермахта подъехал к зданию больницы, предъявил заранее подготовленное предписание и потребовал выдать ему Аденауэра для доставки на допрос в Берлин.

Бегство прошло удачно. Аденауэр укрылся на хуторе Нистер Мюле в Вестервальде.

На следующий день Гусей вызвали в кёльнское гестапо и потребовали сказать, где скрывается муж. Домой она не вернулась. Десять дней ее держали в тюрьме Браувайлер, подвергая ежедневным допросам. Посадили в камеру с воровками и проститутками. Узнав жену бывшего обер-бургомистра, те стали изводить ее насмешками и издевательствами.

На очередном допросе появился новый гестаповец. Он долго молча смотрел на поникшую Гусей и наконец, не повышая голоса, произнес:

— Нам надоели ваши запирательства. Если вы немедленно не скажете, где прячется муж, завтра в соседней камере окажется ваша дочь. Ей, насколько я знаю, исполнилось шестнадцать — пусть пообщается с видавшими виды женщинами. Разумеется, ее безопасность гарантировать трудно.

Густава сдалась и назвала Нистер Мюле.

Аденауэра доставили в ту же тюрьму и посадили в темную одиночную камеру. Начальник тюрьмы, знавший его, сказал:

— Не совершайте только самоубийства — мне это доставит большие неприятности. Вам же 68 и жизнь так или иначе идет к концу.

Под камерой находилась комната для допросов и оттуда часами слышались крики пытаемых. Тюремщики не скрывали, что жестоко избивают допрашиваемых. К Аденауэру относились иначе. В его деле не было порочащих материалов, кроме побега из больницы.

Шлибуша вместе с сыном арестовали и отправили в концентрационный лагерь. Оба умерли там от тифа.

Перед освобождением Гусей дали короткое свидание с мужем. Она расплакалась и рассказала, что выдала его, спасая от ареста детей. Аденауэр не упрекал жену. Он лишь сказал:

— Все будет хорошо, все мы ходим под Богом. Вернувшись домой, Гусей связалась с сыном Аденауэра Максом — лейтенантом вермахта. Он испросил отпуск и отправился в Берлин в имперскую службу безопасности хлопотать за отца. У гестапо не было материалов об антинацистской деятельности Аденауэра и его причастности к заговору 20 июля. По распоряжению заместителя Гимлера, шефа Главного управления имперской безопасности Кальтенбруннера 26 ноября 1944 года Аденауэра выпустили из тюрьмы. На следующий день он добрался до Рёндорфа.

Американские войска подходили к Рейну. Через реку велись артиллерийские дуэли. Семья Аденауэров большую часть времени проводила в подвале дома. К ней присоединились четверо французов, бежавших из лагеря для военнопленных. В саду взорвалось несколько снарядов. Дом получил повреждения.

Форсировать Рейн американцы решили в районе Ремагена, километрах в тридцати от Рёндорфа вверх по течению. Здесь был мост, который защищали подростки, только что призванные в ополчение по тотальной мобилизации. Немецкое командование отвело войска, забыв в суматохе про ополченцев. Не получая иного приказа, мальчишки отчаянно сопротивлялись и погибли все до одного с винтовками в руках. Немцы отступили по всему фронту. Наступило затишье.

Погожим мартовским днем в Рёндорфе появились два американских офицера. Аденауэр работал в саду и вышел к ним в фартуке, старой соломенной шляпе, с садовыми ножницами в руке. Офицеры попросили Аденауэра отправиться в Кёльн. Через четверть часа он вместе с женой на американском джипе отъезжал от дома.

Комендант города подполковник Р. Л. Хайле встретил Аденауэра любезно и после непродолжительной беседы предложил занять пост обер-бургомистра. К работе надлежало приступить немедленно. Аденауэр не колебался. Он лишь опасался за сыновей, продолжавших служить в вермахте. Договорились огласить его назначение после окончания военных действий, а пока объявить советником при коменданте.

Почти в семидесятилетнем возрасте начинался новый, наиболее впечатляющий отрезок жизни Конрада Аденауэра.

Германия капитулировала, военные действия прекратились. Аденауэр вновь обер-бургомистр Кёльна.

От процветавшего, во многом образцового города мало что осталось. Он стал первой жертвой массированных атак англо-американской авиации. Тысячи бомбардировщиков обрушили свой груз на город, оставив после себя дымящиеся развалины. После Кёльна таким же налетам подверглись другие рурские города, а также Гамбург, Лейпциг, Дрезден. Бомбардировки продолжались вплоть до вступления в них союзных войск.

Кёльнский дом Аденауэров лежал в развалинах. Вместе с женой Аденауэр поселился в уцелевшей больнице. Американцы танками расчистили узкую полосу, по которой можно было добраться до работы.

Здание ратуши подверглось общей участи. Администрация кое-как разместилась в помещении страховой фирмы «Альянс». Аденауэр проводил здесь все время — с утра и до позднего вечера. Не хватало людей. Оккупационные власти запрещали брать на работу тех, кто служил при нацистах. Тем немногим, которых удалось привлечь, обер-бургомистр не мог обещать вознаграждения. Он апеллировал к их пониманию обстановки и кёльнскому патриотизму.

Более половины зданий в Кёльне оказались полностью разрушенными, остальные — частично. Обследование показало: уцелело лишь 300 домов. Не было газа, электричества, воды. Разрушенные мосты прервали связь с правобережьем. Жители ютились в подвалах разбомбленных домов. Пищу готовили на кострах, разжигавшихся на улице. Воду брали из нескольких действовавших каким-то чудом колонок. Из почти восьмисот тысяч жителей в городе осталось немногим более тридцати тысяч. Редких прохожих можно было увидеть на улицах. Не ходили трамваи и автобусы, не ездили автомобили. Время от времени мелькали лишь военные джипы.

Американцы удивлялись: среди хаоса развалин, вблизи разрушенного вокзала и других зданий возвышался нетронутый Кёльнский собор. И только многочисленные выбоины на вечном камне его стен говорили о том, что вокруг рвались бомбы.

В первые дни Аденауэр бродил по улицам, не узнавая хорошо знакомые места. Мрачнели мысли, возникала психическая неуравновешенность. С трудом подавлял в себе раздражительность, нежелание общаться с людьми, стремление замкнуться в мире собственных переживаний.

Во время одной из прогулок он подошел к большому полуразрушенному дому на Аппельхофплац. Здесь недавно помещалось кёльнское гестапо. Пройдя по опустевшим развалинам, Аденауэр увидел в одной из комнат с выбитыми окнами и дверью медный подсвечник. Он поднял его, подумал и унес с собой. Подсвечник стал в рёндорфском доме символом — напоминанием о нацистских временах.