На корабле, невидимому, была лишь одна лодка, с утратой ее корабль потерял теперь связь с берегом. И вот изобретательная мысль путешественников находит выход: из обручей разломанных бочек, соединенных продольной жердью, создается подобие корпуса лодки, после чего она обшивается парусиной. На таких самодельных, крайне ненадежных для продвижения через льды пузырях устанавливается сообщение с берегом, который везде оказывается "неприступно отмелым". В конце сентября таинственно исчезает и эта вторая "лодка", посланная на берег со Щербининым. Пока ожидали Щербинина в течение четырех суток, "море совершенно замерзло", а затем "сделавшимся от юго-запада штормом разломало лед и вместе с ним понесло судно от берега в море".
Пятнадцать часов так носило корабль. Глубина увеличилась до 5 сажен, и от места, на котором стояли, пронесло в море на 40 верст. Странствия корабля закончились тем, что 9 сентября он снова очутился против устья реки Индигирки, но на этот раз у восточного ее протока. Тотчас отправились на берег и к великому своему изумлению нашли здесь в ужасном виде всех своих, с обеих лодок, товарищей, которых уже давно считали погибшими. Выкинутые на берег, полярные робинзоны претерпели все ужасы не приспособленного к жизни бытья: "обмокшие, без огня и без пищи, они терпели жестокий холод и едва не умерли с голоду, питаясь травою и встречаемыми песцами".
Но нерадостно было возвращение спасенных на судно: на нем не было ни полена дров, и экипаж мерз так же жестоко, как и они на берегу. Вдобавок, грянувшие морозы прочно заклинили судно во льды. Судно обмерзло, и ввести его в реку на зимовку не было уже никакой возможности. А берег был всего в 11 верстах. Не дожидаясь, когда судно будет сплющено льдами, Лаптев распорядился оставить судно и перебраться на берег. Быстро соорудили нарты и стали переправляться. 22 сентября все уже были на берегу, диком и пустынном.
Зимовать здесь было, конечно, невозможно. "Русское жило", отстоящее отсюда в 150 верстах, казалось местом наиболее подходящим для этой цели, - туда и переправились. Несмотря на приключившуюся с моряками катастрофу, они не забывали о главном своем деле и тотчас по переезде на берег энергично принялись за опись берегов. Матрос Лошкин обошел морской берег до реки Алазеи и по Голыжинскому протоку Индигирки, а Щербинин и геодезист Киндяков описали восточное и среднее устья этой реки. На следующий год, весной, Киндяков произвел опись берега от Алазеи до Колымы. Щербинин занес на карту берега реки Яны, а сам Дмитртй Лаптев описал Хрому.
Зимовка протекала благополучно. Все мысли Лаптева теперь сосредоточились вокруг весеннего похода морем на восток. Но он далеко не был уверен, что оставленное им на произвол судьбы судно уцелеет при весеннем взламывании льдов; кроме того, крайне неопределенно обстояло с предложенным Лаптеву походом на Колыму в случае неудачи основного задания. На замечание Миллера, что встарину здесь ходили мореходы, он отвечал: действительно, "суда по северному морю от Лены подле берегов выходили, но хотя б одно из них имело счастливое возвращение, или прошло в желаемый путь, тому, по видимым обстоятельствам, статься не можно, и по берегу, у реки Яны и у реки Индигирки, от устья к востоку и западу суда, выброшенные из моря с давних лет, и якоря и снасти и поныне есть, что видели высланные из бота служители, и следует, что они пропадали".
Все же Дмитрий Лаптев решился в случае, если оставленное им во льдах судно уцелеет, сделать еще последнюю попытку пройти на восток. Все свои соображения по поводу предстоящего похода Лаптев отправил нарочным в Петербург. Ответ, который был доставлен ему в июне 1740 года, гласил: "Исполнять, усмотряя по тамошнему состоянию с крайнею возможностию и ревностию, по наилучшему его рассуждению; а Чукотский Нос, ежели возможно, обходить водою; ежели ж, за препятствием от льдов, водою идти будет невозможно, то сухим путем".
Но Дмитрий Лаптев решил-таки попытать счастья - выполнить план, следуя морским путем. С июня 1740 года стали энергично готовиться к новому походу. Лишь только льды стали приходить в движение, Лаптев со своей командой перебрался на судно, до открытой воды оно отделялось плотной грядой льдов протяжением свыше версты. Лаптев решился одолеть это ледяное пространство ломами и топорами. Не покладая рук, работали люди три недели, выворачивая ледяные глыбы толщиною от 5 до 7 футов. И, наконец, одолели, - по прорубленному каналу протяжением более версты корабль был выведен на чистую воду.
Велика была радость моряков, но непродолжительна. Пришедший в бурное движение лед увлек освобожденный корабль, понес его вперед и под конец выкинул на мель. Снова работа не легче только что проделанной. Чтобы поднять судно, пришлось его разоружить буквально "до последней доски". Но и это не помогло, корабль все еще сидел на мели. Тогда вынули мачты, спилили бушприт и стали подводить ваги. Работа продолжалась "с великою нуждою" в течение еще двух недель, и при этом "многие оскорбления и беспокойства нам нанесены были", повествует один из участников этих кошмарных работ.
Но вот корабль снова на воде и спешно готовится к отплытию. 31 июля льды стало разносить, корабль тронулся в путь на восток. Однако вскоре опять застопорило, снова проклятие экспедиции - "великие густые льды", "вверх больше двух сажен, и к самому берегу их натерло,... и, проходя те густые льды, часто бортами об оные стучались и в страхе были, что проломит от тех ударов; но нужда была нам из них выходить". Было пасмурно, густыми хлопьями валил снег, медленно шли вперед; все более падала уверенность не только у всех участников экспедиции, но и у самого Лаптева, что из похода на восток и в этот раз ничего не выйдет. И подлинно: лишь только подошли к Каменному Носу (Большому Баранову Камню), убедились, что дальше не удастся пройти ни на один вершок. Ничего не оставалось, как повернуть обратно, тем более, что и время уже было позднее. 23 сентября корабль Дмитрия Лаптева бросил якорь у Нижнеколымского острога, представлявшего тогда бедный поселок всего лишь в 11 дворов.