Писателю присуще также редкостное умение рассказывать нам о прошлом так, словно он первым открывает все, о чем повествует. Конечно, такая способность грозит и опасностью: недоброкачественность и историческая недостоверность того, что впервые открывается непрофессионалу, может подвести даже самого талантливого человека. Но там, где Валентин Пикуль работает с научно выверенным историческим материалом, это оборачивается, как показывают романы-хроники "Моонзунд" (1973) и "Реквием" (1978), убедительностью повествования.
Созданные в семидесятых годах, эти два произведения соединяют в себе лучшие художественные достижения и искания советской прозы середины века и, разумеется, многие издержки ее развития. В предельной раскованности повествования и сила и слабость их. Автор не очень экономен на слово, не всегда заботится об органической спайке разнородного материала, меньше всего думает о жанровой чистоте создаваемого произведения, так что "Реквием каравану PQ-17" можно назвать и документальной трагедией, и политическим романом, и памфлетом! Писатель может поразить читателя таким афоризмом: "Патриотизм - вещь высокого накала, как пламенная любовь". Но он стройно возводит здание того же "Моонзунда" в целом, с глубочайшим пятиярусным фундаментом, искусно убеждая читателя в естественности беспримерного подвига, совершенного русскими моряками еще до Октябрьской революции, но уже во имя и во славу ее. Моонзунд выступает в изображении Валентина Пикуля как видимая часть айсберга, а Октябрьская революция - как воплощение всего лучшего, что вырабатывалось нашими народами на всем протяжении их исторического бытия. Это духовно и душевно ценное воплощено в главном герое романа-хроники, флотском офицере старшем лейтенанте Сергее Артеньеве и, конечно же, в самом народе, представленном прежде всего революционными матросами-большевиками Павлом Дыбенко, Евгением Вишневским, Скалкиным, Семенчуком...
В этом романе, - признавался Валентин Пикуль, - некоторые исторические имена я сознательно заменил вымышленными. Некоторые же оставил в их точной исторической достоверности". Это придает произведению дополнительную убедительность: оно воспринимается как документальное во всех его элементах, делая неотразимой главную мысль писателя: революция соединила все лучшее, самое честное, самое чистое в нашем народе. Так воспринимается финальная сцена в описании битвы за Моонзунд, когда Артеньев и Скалкин, поразившие из пушки головной дредноут немецкого адмирала Сушена, а затем взорвавшие Церель, в плену называют себя большевиками. Настоящими находками в "Моонзунде" являются "прелюдии" и "финалы" в каждой части. Вслед за молодыми писателями, парировавшими в шестидесятые годы упрек критики в недостатке культуры, в невнимании к традициям посредством насыщения произведений литературными цитатами и реминисценциями, Валентин Пикуль предваряет повествование в каждой части обязательными эпиграфами, цитирует много раз стихи Маяковского, относящиеся к 1914-1917 годам, включает в произведение песни многих модных певиц той поры. Можно спорить, насколько органично входит все это в "Моонзунд", но нельзя отрицать, что автору удалось в целом добиться органического сплава документальности с художественной выдумкой, подлинно героической патетики с проникновенным авторским лиризмом. Недаром заключительная часть романа "Моонзунд" начинается с обращения: "Читатель! Если ты не щедр на радости жизни и тебя не волнует гневное кипение моря, если твоя хата с краю и остальное ничто уже тебя не касается, если ты никогда не совершал диких безумств в любви и тихо, никому глаз не мозоля, укрываешься в кооперативной квартирке от уплаты алиментов, если тебе, как ты не раз заявлял, "все уже надоело" и ты не ходишь в кино смотреть военные фильмы, если закаты отполыхали над твоим сердцем, сморщенным в. скупости чувств, - тогда я заявляю тебе сразу: - Оставь эту книгу! Можешь не читать ее дальше... В самом деле, стоит ли тебе напрасно мучиться? Возьми с полки справочник, раскрой его на букве "М", отыщи слово "Моонзунд", и там, из десяти скупых строчек, ты вкратце узнаешь все, что поведано мною на последних страницах книги..."
Изображая отдаленное прошлое своего народа, писатель глубоко убежден, что кроме рисуемых им картин крепостничества, насилия, рабства, войн за передел мира, там было еще и нечто непреходящее - формирование великой нации, ее неповторимого своеобразия, не раз проявлялся, по словам, писателя, "подлинный массовый героизм народа, и зачеркивать его - это значит обеднять историю нашего государства". В тех случаях, когда писатель неуклонно следует этому своему убеждению, он создает произведения, доставляющие читателю настоящее волнение, а в "Реквиеме каравану PQ-17" еще и обжигающую боль. Зацанчивая этот роман, Валентин Пикуль признавался: "Я не ставил перед собой чисто литературных задач. Мне лишь хотелось довести до читателя самую сущность далеких событий. В моем произведении только два вымышленных корабля: подводная лодка Ральфа Зеггерса и советский сторожевик, потопивший эту лодку..." Но писателю удалось с потрясающим трагизмом рассказать действительную историю о том, как в самый трудный момент для нашей страны, когда фашисты рвались к Сталинграду, У. Черчилль и его подчиненные, нарушая взятые на себя союзнические обязательства поставок по ленд-лизу, лишили союзный транспорт, состоящий главным образом из американских и английских кораблей, боевого прикрытия. Две цели преследовались при этом: Черчилль таким образом надеялся убедить Рузвельта и Сталина, что доставка вооружения в СССР через Архангельск невозможна, и тем самым пустить под откос всякие поставки по ленд-лизу. Командовавший же английским флотом лорд Дадли Паунд рассчитывал, что караван, лишенный прикрытия, выманит гитлеровский суперлинкор "Тирпиц", что даст англичанам возможность уничтожить его и тем обеспечить себе полное превосходство на море. Иначе говоря, нарушая союзнические обязательства, Черчилль и его советники сознательно обрекли семнадцатый караван на уничтожение фашистами. Без предупреждения корабли боевого прикрытия покинули караван в открытом море. На беззащитные транспорты напали фашисты. Они расстреливали корабли один за другим с моря и с воздуха. "Если бы корабли умели плакать, они бы, кажется, сейчас рыдали..." -утверждает писатель, и тут же показывает, как вырывался из смертельной петли объятый огнем и дымом, нагруженный аммоналом "Старый большевик". Благодаря невероятному мужеству и изобретательности управлявших им советских моряков гибнущий транспорт, на котором уже был поставлен крест, прорвался в советские воды. "Черный от ожогов корабль, почти уже неживой, развивал предельные обороты. Казалось, мертвец восстал со дна океана. А кто он - почти не узнать в этом обгорелом скелете. Но он двигался. Он спешил. Он был жив. Он мигал прожектором... Ревом восторга огласились корабли конвоя.., когда в этом пришельце с того света узнали корабль, брошенный в океане... И вс.е корабли каравана расцветили свои мачты букетами флажных приветствий. "Старый большевики, весь в рубцах и ожогах, скромно просил по семафору, чтобы ему показали место в ордере..."