В первый вечер, когда разбили лагерь, слух ни у Саня, ни у Го Сы еще не восстановился. В голове у обоих стоял гул. Сань старался перехватить взгляд Го Сы, подбодрить его. Но глаза Го Сы были мертвы. Сань понимал: ему понадобятся все силы, чтобы поддержать в нем жизнь. Он никогда себе не простит, если даст брату умереть. Его по-прежнему мучило чувство вины за гибель У.

По возвращении к горе Я.А. утром поставил беглецов перед шеренгой рабочих. Руки у обоих оставались связаны за спиной, на шее — петля. Сань поискал глазами Вана, но не нашел. Слух не вернулся, и они могли только догадываться, что говорил Я.А., сидя верхом на лошади. Закончив свою речь, он спешился и кулаком отвесил Саню и Го Сы по лицу. Сань не устоял на ногах, упал. И на миг ему показалось, что он больше никогда не встанет.

Однако в конце концов он поднялся на ноги. Еще раз.

После неудачного побега все произошло так, как предвидел Сань. Их не повесили. Но всякий раз, когда упрямую гору взрывали нитроглицерином, в Корзинах Смерти — так их прозвали работяги-китайцы — поднимали наверх его и Го Сы. Даже месяц спустя братья все еще плохо слышали. Сань уже решил, что обречен до самой смерти жить с глухим шумом в голове. Тому, кто о чем-то его спрашивал, волей-неволей приходилось чуть ли не кричать.

В горы пришло лето, долгое, сухое, жаркое. Каждое утро они либо орудовали кирками, либо готовили корзины, чтобы поднять наверх смертельно опасную взрывчатку. С бесконечным трудом пробивались в гору, долбили каменный монолит, который без усилий не уступал ни миллиметра. Что ни утро, Сань знать не знал, как сумеет выдержать еще день.

Он ненавидел Я.А. И ненависть росла день ото дня. Хуже всего была не физическая жестокость, даже не каждодневные подъемы и спуски в смертельно опасных корзинах. Ненависть Саня проснулась, когда их выставили перед другими с петлями на шее, как скотину.

— Я убью этого человека, — сказал Сань брату. — Не покину гору, не убив его. Его и всех таких, как он.

— Значит, тогда мы и сами умрем, — сказал Го Сы. — Нас повесят. Убить белого босса — значит затянуть петлю на собственной шее.

Но Сань стоял на своем:

— Я убью его, когда придет время. Не раньше. Но убью.

Летний зной словно бы становился все сильнее. Под палящим солнцем они трудились с раннего утра до далеких сумерек. Рабочий день увеличился, когда дни стали длиннее. Нескольких рабочих сразил солнечный удар, несколько человек умерли от переутомления. Но всегда находились новые китайцы, занимавшие место умерших.

Их привозили в бесконечных вереницах фургонов. Каждый раз, когда вновь прибывшие подходили к палатке, их засыпали вопросами. Откуда они, на каких судах приплыли? Жажда узнать новости из Китая не иссякала никогда. Однажды Сань проснулся от внезапного крика, за которым последовал целый каскад слов. Выйдя из палатки, он увидел, как какой-то мужчина гладит одного из новичков по плечам, по голове, по груди. Оказалось, это его двоюродный брат, он-то и вызвал такую бурю радости.

Выходит, бывает и такое, подумал Сань. Семьи могут воссоединиться.

Он с грустью думал об У, который никогда не вылезет из фургона, не протянет к ним руки.

Слух у обоих наконец-то улучшился. Вечерами Сань и Го Сы разговаривали между собой, словно у них осталось совсем мало времени, словно скоро один из них умрет.

В эти летние месяцы Я.А. свалился в горячке и на строительстве не появлялся. Однажды утром пришел Браун и сказал, что, пока босса нет, братья будут не единственными, кто поднимается наверх в Корзинах Смерти. Он не стал объяснять, почему решил избавить их от опасной работы. Может, потому, что Я.А. зачастую обходился с Брауном так же пренебрежительно, как с китайцами. Осторожно Сань начал сближаться с Брауном. Старался действовать так, чтобы не возникало впечатления, будто он ищет для себя выгоды. Иначе только вызовет досаду у других рабочих. Сань давно усвоил, что среди бедняков и угнетенных нет места великодушию. Каждый думал только о себе. Здесь, в горе, нет справедливости, есть только мучения, которые всяк пытался на свой лад мало-мальски смягчить.

Сань дивился, что люди с красновато-смуглой кожей и длинными черными волосами, которые они часто украшали перьями, внешне похожи на него самого. Их разделял океан, и все же они могли бы быть братьями. Сходная форма лица, раскосые глаза. Но о чем они думают, Сань не знал.

Как-то вечером он спросил об этом у Брауна, немного понимавшего по-китайски.

— Индейцы нас ненавидят, — ответил тот. — Как и вы. Это единственное сходство, какое я вижу.

— Однако они нас стерегут.

— Мы их кормим. Даем им ружья. Позволяем им стоять ступенькой выше вас. Они воображают, будто имеют власть. А на самом деле такие же рабы, как и все остальные.

— Все?

Браун покачал головой. На последний вопрос Сань ответа не получил.

Они сидели в темноте. Временами огонек в трубках разгорался, освещая лица. Браун отдал Саню свою старую трубку и подарил табаку. Сань все время держался начеку, неизвестно ведь, что Браун захочет получить взамен. Возможно, ему просто нужна компания, нужно нарушить огромное одиночество пустыни, с боссом-то теперь не потолкуешь.

В конце концов Сань рискнул спросить про Я.А.

Кто этот человек, который не успокоился, пока не выследил беглецов, не схватил их и не оглушил пальбой из ружья? Кто этот человек, которому доставляет удовольствие мучить других?

— Кое-что я слыхал, — отозвался Браун, прикусив мундштук трубки. — Но правда это или нет, не знаю. В один прекрасный день он явился к богачам из Сан-Франциско, которые вложили деньги в эту железную дорогу. Они наняли его надзирателем. Он выслеживал беглецов, используя и индейцев, и собак. Поэтому его сделали десятником. Но иногда, вот как с вами, он лично устраивает облаву на беглецов. Говорят, никто еще не сумел улизнуть от него, разве только те, что умерли в пустыне. Таким он отрубал руки и снимал скальпы, как индейцы, чтобы подтвердить, что смог их отыскать. Многие уверены, что он обладает сверхчеловеческой способностью. Индейцы считают, он видит в темноте. И потому дали ему прозвище Длинная Борода, Что Видит В Ночи.

Сань долго размышлял над тем, что услышал от Брауна.

— Он говорит не так, как ты. Слова у него звучат по-другому. Откуда он родом?

— Точно не знаю. Откуда-то из Европы. Из страны далеко на севере, так говорят. Может, из Швеции, не знаю.

— А сам он ничего не говорит?

— Нет, никогда. Может, он вовсе и не из северной страны.

— Англичанин?

Браун покачал головой:

— Он родом из преисподней. И наверняка однажды туда вернется.

Саню хотелось расспросить еще. Но Браун недовольно заворчал:

— Хватит о нем. Скоро он вернется. Горячка у него спадает, и вода уже задерживается в желудке. Когда он будет здесь, я не смогу помешать, и вы снова станете плясать со смертью в корзинах.

Через несколько дней Я.А. появился снова. Бледный и худой, но и более жестокий. В первый же день он до беспамятства избил двух китайцев, которые работали вместе с Санем и Го Сы, избил просто потому, что ему померещилось, будто они недостаточно вежливо поклонились, когда он подскакал. Я.А. был недоволен, как продвинулись работы в его отсутствие. Выбранил Брауна и заорал, что отныне все они будут работать еще больше. А кто не выполнит его требования, тех выгонят в пустыню, без пищи и воды.

На следующий день Я.А. снова засадил братьев в корзины. Поддержки от Брауна ждать не приходилось. Едва появился босс, тот снова скорчился, как побитая собака.

Опять они вкалывали в горе, взрывали и долбили, таскали камень и начали укладывать плотный песок там, где пролягут рельсы. С неимоверным трудом побеждали гору, метр за метром. Вдалеке видели дым паровозов, подвозивших рельсы, шпалы и людей. Скоро дорога подойдет к горе. Сань говорил Го Сы, что вроде как хищные звери пыхтят им прямо в затылок. Но братья никогда не упоминали, как долго еще сумеют подниматься в Корзинах Смерти. Станешь говорить о смерти, мигом ее накличешь. А молчание держит ее на расстоянии.