Однако скрытая напряженность в отношениях между восточногерманской ярой партизанкой и несостоявшимся западногерманским терапевтом по-прежнему сохранялась.

– Карин полна энергии, это несгибаемая и достаточно харизматичная личность, – сухо продолжил Жан-Мишель. – Мы слышали, что она спланировала и лично осуществила ограбление банка в Бремене и поджог здания суда в Нюрнберге…

– Да, и это, и еще очень многое, – прервал его Рихтер. – Карин хороша в боевых условиях. Это – кошка, которая ведет за собой котов, уличный боец, полевой командир. Но, чего вы и ее последователи никак не можете себе уяснить, так это того, что она не способна создать политическую партию и руководить ею. Она по-прежнему настаивает на собственном личном участии буквально в каждой из своих операций, и в один прекрасный день, если не власти, то не так снаряженная бомба ее достанет.

– Возможно, – произнес Жан-Мишель. – Но тем временем за каких-то пару лет “Фойер” разрослась почти до тысячи трехсот членов, из них тридцать несут службу на постоянной основе.

– Это все верно, – согласился Рихтер. – Но в основном это восточные немцы. Животные. А ко мне за пять лет пришли почти пять тысяч человек – все выходцы из мест по эту сторону бывшей границы. Именно они, месье Хорн, составят основу политического движения. Именно в них – наше будущее.

– Каждому свое место, – подытожил француз. – Месье Доминик убежден, что вы оба могли бы стать его верными союзниками. Именно поэтому он и поручил мне переговорить с нею тоже.

Гипнотический взгляд Рихтера переместился с Жан-Мишеля на часы и обратно. Его глаза двигались, как маленькие механизмы машины – точной и бездушной. Француз увидел, что хозяин встает из-за стола. Стало ясно, что короткая аудиенция близится к концу. Жан-Мишель был откровенно удивлен.

– Я заеду за вами в отель в семнадцать тридцать, – сообщил ему Рихтер. – Мы с Карин оба будем присутствовать на сегодняшних вечерних сборах в Ганновере. Там вы сами сможете убедиться в том, кто из нас ведущий, а кто ведомый. А до тех пор – всего вам хорошего.

Как только Рихтер направился в глубь зала, откуда-то из сумрака за спиною гостя появился все тот же детина, что встречал его у дверей.

– Простите, герр Рихтер, – недовольно окликнул уходящего Жан-Мишель.

Немец остановился, а Хорн поднялся с кресла.

– Мне приказано доложить месье Доминику о результатах сегодня утром, а не вечером. Что мне ему передать о его предложении?

Рихтер обернулся. Даже в этом неясном сумраке Жан-Мишель смог различить злобный блеск его глаз.

– Что я подумаю над его любезным предложением. А пока я весьма признателен за его поддержку и дружбу, – ответил Рихтер.

– Но при этом выставляете меня за порог, – добавил француз.

– Выставляю? – удивился Рихтер. Его голос был ровным, тихим, но неприязненным.

– Я вам не какой-то там клерк или телохранитель. Как представитель месье Доминика я рассчитывал бы на уважение. Рихтер не спеша двинулся в сторону Жан-Мишеля.

– Представитель Доминика…

– Месье Доминика, – возмущенно поправил француз. – Вы обязаны хотя бы его уважать. Ведь он хочет помочь вашему…

– Французы вечно поддерживают лидеров оппозиции, – перебил его Рихтер. – В семьдесят девятом вы помогли Дакко сбросить Бокассу в Центрально-Африканской Республике, вы приютили у себя аятоллу Хомейни, пока тот готовил свое возвращение в Иран. Французы рассчитывают на некие блага от этих людей, если те придут к власти, однако не часто их получают. Я уважаю Доминика, – холодно добавил он. – Но в отличие от вас, месье Хорн, я не обязан перед ним раскланиваться. Это ему нужна моя помощь, а не мне его.

Этот человек напрочь лишен здравомыслия, подумал Жан-Мишель. Все, с меня довольно, решил он про себя.

– Извините, но я вынужден идти, – произнес он вслух.

– Нет, не извиню, – спокойно ответил Рихтер. – И вы не уйдете отсюда, пока я не сочту это возможным.

Жан– Мишель испепелил немца взглядом и, несмотря на предостережение, направился к выходу, но тут же наткнулся на охранника. Здоровяк без труда ухватил француза за шею и снова развернул его лицом к хозяину.

– Рихтер, вы что, спятили?! – выкрикнул Жан-Мишель.

– Это не относится к делу, – ответил Рихтер. – Но приказываю тут – я.

– Вы что, не понимаете, что месье Доминику все равно об этом расскажут? Думаете, он это одобрит? Мы…

– Мы! – оборвал его Рихтер и заглянул ему в лицо. – Все эти “мы понимаем…”, “мы слышали…”, мы – месье!… – распалился немец. – Да кто вы такие?

Рука Рихтера совершила почти такое же движение, как и в начале их встречи. Только на этот раз в ней был зажат нож. Лезвие остановилось меньше чем в сантиметре от левого глаза француза. Нож нацелился прямо в его зрачок.

– Я скажу тебе, кто ты такой! – выдохнул Рихтер. – Комнатная собачонка!

Несмотря на весь свой гнев, Жан-Мишель ощутил, как внутри его тела что-то слабеет и обрывается. Это безумие, подумал он. Ему показалось, что он угодил в петлю времени. Сейчас, в век видеокамер и моментальной общественной реакции, здесь просто не могло существовать гестапо. И тем не менее – вот оно, тут, и даже угрожает ему пытками.

Вперив взгляд в Жан-Мишеля и приблизив к нему лицо, Рихтер произнес ровным голосом:

– Ты говорил со мной так, будто мы ровня. А что ты такого сделал и испытал в своей жизни, не считая развлечений с компьютерными игрушками, чтобы так со мной разговаривать?

В горле у Жан-Мишеля появился какой-то ком, и ему никак не удавалось его сглотнуть. Наконец ему удалось это сделать, но он так ничего и не ответил. Каждый раз, когда француз моргал, лезвие оставляло на его веке еле заметный надрез. Как он ни старался не застонать, у него это не вышло.

– Я был не прав, – признал Рихтер. – Ты даже не комнатная собачонка. Ты – ягненок, которого вместо себя подослал пастух. Сделать мне предложение, а заодно и взглянуть, насколько остры мои зубы. А вдруг я укушу? Что ж, Доминику стоило бы получше обо мне разузнать. Ему стоило бы сообразить, что меня не запугать своими приспешниками. Ему следовало бы учесть на будущее, что придется изменить свое отношение ко мне. Что же касается тебя, – хозяин клуба слегка пожал плечом, – то, если я укушу слишком сильно, тебя просто заменят.

– Нет! – воскликнул Жан-Мишель. Негодование на мгновенье пересилило страх. – Вы не понимаете…

– Понимаю. Я просмотрел данные о твоем положении на своем компьютере, еще когда ты переступил порог. Ты появился в организации Доминика двадцать один год и девять месяцев тому назад и поднялся благодаря своим научным знаниям. Ты стал владельцем патента на четырехбитовый чип для видеоигр. Это позволило фирме “Демэн” продавать высококлассные игры, в то время как у остальных они были двухбитовые или даже однобитовые. По этому поводу был еще небольшой шум в Соединенных Штатах, потому что одна калифорнийская компания утверждала, будто твой чип очень напоминает тот, который они как раз готовились выбросить на рынок.

У Жан– Мишеля едва не подкосились ноги. Толи Рихтер просто перечислял факты, то ли он намекал на то, что ему известно о подноготной “Демэн” гораздо больше.

– Недавно ты запатентовал силиконовый чип, который непосредственно стимулирует нервные клетки, чип, который “Демэн” будет использовать для нового программного обеспечения. Однако в институте ты не ввязывался в политику. Когда же тебя наняла “Демэн”, ты одобрил те взгляды на мир, которые были у Доминика. Только тогда он допустил тебя в тот особый, внутренний круг своих “новых якобинцев”, чтобы ты помог им избавить Францию от алжирцев, марокканцев, арабов и наших общих врагов – израильтян. Однако ключевым словом здесь является “помощь”. И согласно неофициальной иерархии идеологически неполноценных людей не стоит беречь. Преданные слуги ценятся выше, но и им находят замену.

Жан– Мишель не проронил ни слова.

– Тут возникает еще один вопрос, который нам стоило бы обсудить, – доверительно проговорил Рихтер. – Как сильно я укушу ягненка?