Глава 12. В КОГТЯХ СИСТЕМЫ

1. "Познакомьтесь!"- представляет полковник Кондаков. - "Подполковник Динашвилли". Я пожимаю руку человека в сером гражданском костюме. Расстегнутый ворот белой рубашки без галстука. Слегка подчеркнутое пренебрежение к гражданской одежде, свойственное кадровым военным. Обрюзгшее лицо. Матовая лоснящаяся кожа, отвыкшая от солнечного света. Усталое и безразличное выражение черных на выкате глаз. Такое же ленивое и безразличное пожатие влажной руки. Полковник Кондаков и я приехали по запросу Центральной Оперативной Группы МВД для экспертизы показаний ряда заключенных. Поскольку данные дела переплетались с аналогичными материалами, находящимися в отделе полковника Кондакова, МВД запросило консультации и помощи СВА. Полковник Кондаков знакомится с протоколами предыдущих допросов и материалами следствия. Первым идет дело одного из бывших научных сотрудников в лабораториях Пенемюнде, служивших центром немецких исследований в области реактивных снарядов. "Немного задержались", - говорит подполковник МВД, поглядывая на дверь. - "Я приказал, чтобы его сначала привели в человеческий вид". "Давно уже он у Вас здесь?" - спрашивает полковник Кондаков. "Около семи месяцев", - отвечает подполковник в гражданском таким сонным голосом, как будто он не спал с самого дня рождения. "Как он к Вам попал?" "Нам поступили агентурные сведения... После этого мы решили заняться им поближе". "А почему... в такой обстановке?" - спрашивает полковник. "Он жил в западной зоне, а его мать здесь в Лейпциге. Мы предложили матери написать ему соответствующее письмо с просьбой приехать к ней... Ну, вот и приходится держать его под замком до выяснения". "Как-же это мать согласилась?" "Мы пригрозили, что в противном случае отберем у нее овощную лавку. А потом - мы интересуемся сыном только для дружеской беседы", - поясняет подполковник, позевывая. Через некоторое время конвойный сержант вводит в дверь заключенного. Меловая бледность лица и лихорадочный блеск глубоко запавших глаз говорят больше, чем все старания следователя МВД привести своего подследственного в человеческий вид. "Ну, вы пока займитесь им, а я отдохну", - снова зевает подполковник и растягивается на стоящем у стены диване. Подследственный, инженер по артиллерийскому вооружению, представляет для нас особый интерес, так-как, согласно агентурным сведениям, он работал в Пенемюнде в так называемом отделе третьего периода. Первым периодом считались виды вооружения, проверенные на практике и пущенные в серийное производство, вторым виды вооружения, не вышедшие еще из стадии заводских испытаний, и третьим - виды вооружения, существующие только в расчетах и чертежах. С результатами первых двух периодов мы знакомы довольно хорошо, последний-же период является для нас темным пятном, т.к. почти все чертежи и расчеты были уничтожены в дни капитуляции и в наши руки не попало никаких материальных доказательств, кроме устных показаний целого ряда лиц. Согласно протоколов предыдущих допросов подследственный работал в группе ученых, имевших своим заданием создание реактивных снарядов противовоздушной обороны. Разработку этого проекта начали в связи с безусловным превосходством средств воздушного нападения союзников над оборонительными противовоздушными средствами Германии. Особенностью проектируемых снарядов являлось наличие в головной части высокочувствительных приборов, ведущих ракету на цель и производящих взрыв в непосредственной близости от цели. Отстрел ракеты производится со специального станка-лафета без точного прицела. Когда ракета попадает на определенное расстояние от обреченного самолета-цели, начинает действовать аппарат-наводчик, который самостоятельно корректирует предварительную наводку, ведет ракету на цель и при определенном приближении к цели производит детонацию заряда. Подобный принцип немцы удачно использовали в магнитных минах и торпедах, нанесших чувствительный удар союзному флоту в первый период войны. В случае ракеты, решение проблемы осложнялось несравненно большими скоростями снаряда и цели, меньшей массой цели и тем фактом, что самолет в основном построен из немагнитных металлов. Несмотря на это, имелись данные, что немцам удалось справиться с решением проблемы. Каким путем воспользовались немцы для преодоления специфических трудностей данного задания - по принципу радара, фотоэлемента или каким другим методом. В этом вопросе была масса расхождений. Протоколы допросов показывают, что от подследственного требовали возобновления на память всех расчетов и чертежей, относящихся к проекту ракеты "V-N." Полковник Кондаков ведет допрос совершенно в ином направлении. Сверяясь с имеющимися у него данными, он старается установить место, которое занимал подследственный в сложной системе научно-исследовательского штаба Пенемюнде. Для него ясно, что один человек не может знать всего объема работы над проектом, как этого требует МВД. "Согласны ли Вы продолжить Вашу работу в одном из советских научных учреждений?" - обращается полковник к заключенному. "Я уже несколько раз просил дать мне возможность доказать правоту моих показаний", - отвечает подследственный. - "Я мало что могу доказать... здесь. Вы понимаете!" В этот момент серая фигура, до того безмолвно лежавшая на диване спиной к нам, как пружина взвивается вверх. Подполковник МВД с дикой руганью вскакивает на ноги: "Свободы захотел? Почему на Запад бежал? Почему здесь ничего не говоришь?" Он в ярости шагает к сидящему на стуле заключенному. Тот беспомощно пожимает плечами и виновато смотрит на нас через стол, как будто извиняясь за поведение своего следователя. "Я предлагаю передать его в распоряжение генерала..." - обращается полковник Кондаков к следователю и называет имя генерала, руководящего советской научно-исследовательской базой в Пенемюнде. - "Там мы получим от него все, что он может дать". "А если он сбежит?" - недоверчиво косится следователь в сторону заключенного. "Товарищ подполковник", - натянуто улыбается Кондаков. - "Для нас решающим является максимальная целесообразность каждого случая. В данном случае я буду ходатайствовать перед высшими инстанциями о переводе этого человека в Пенемюнде." Покончив с первым делом, мы переходим ко второму. Здесь речь идет о довольно фантастичном изобретении. Проект не вышел еще из стадии расчетов и чертежей самого изобретателя и рассмотрению официальными немецкими учреждениями не подвергался. Перед тем как попасть за решетки МВД в Потсдаме, изобретатель жил во французской оккупационной зоне Германии. Первоначально он предложил свой проект на рассмотрение соответствующим французским властям. В результате, через каналы французской компартии об этом узнали заинтересованные советские учреждения, призвавшие на помощь МВД. Методика и маршрут путешествия немецкого изобретателя в папке следствия на указывается, но из протоколов ясно, что подследственный уже десятый месяц гостит в подвалах Потсдамской Оперативной Группы, где его всеми доступными "мерами следственного воздействия" поощряют к дальнейшей работе над своим изобретением. Перед нами еще сравнительно молодой человек, инженер по слаботочной технике. Во время войны он работал в исследовательских лабораториях целого ряда ведущих электротехнических фирм Германии, особо специализировался на телемеханике и телевидении. Над своим изобретением он работал продолжительное количество лет, но реальные формы его проект принял только к моменту окончания войны, когда немецкие военные власти уже не интересовались подобными вещами. Подследственный начинает объяснять свое изобретение. Он постепенно развивает свою мысль, подтверждая ее ссылками на труды крупных немецких ученых в области оптической физики. Его изобретение в технической форме состоит из двух аппаратов - датчика и приемника. Датчик, сравнительно миниатюрный аппарат, будучи заброшен на несколько километров за вражескую линию фронта, позволяет видеть на экране приемника, находящегося в расположении собственных войск, то, что находится между датчиком и приемником, т. е. диспозицию противника и его технических средств. Комбинация ряда датчиков и приемников позволяет охватить любой участок по фронту. Неизвестно из каких соображений МВД в течение десяти месяцев держало изобретателя у себя в погребе. Со свойственной этому учреждению подозрительностью следователи предполагали, что заключенный стремится утаить от них свой секрет, и всеми мерами пытались заставить его сказать больше, чем он на самом деле знал. На этот раз допрос полковника Кондакова преследует несколько иную цель, чем в случае ракетного специалиста. Теперь он старается установить насколько идея изобретателя обрела технически осуществимую форму. Полковник интересуется не только теоретическими обоснованиями, но и путями их технического осуществления. Сыпятся специальные вопросы по технике беспроволочной связи и телевидению. К нашему общему удовлетворению подследственный с честью выдерживает испытание. Одновременно он с упорством, кажущимся странным в стенах МВД, отказывается давать показания о ключевых узлах своего проекта. Может быть он опасается, что вырвав у него сущность изобретения, МВД просто ликвидирует его, как ненужного и неудобного свидетеля. "Согласны-ли Вы доказать техническую осуществимость Вашего проекта в условиях соответствующего советского научно-исследовательского учреждения?" - задает вопрос полковник. В глазах у заключенного вспыхивает искра надежды. "Герр полковник, это единственное, чего я желаю и о чем уже давно прошу," - отвечает он дрожащим голосом. "Врет, сволочь!" - как эхо звучит голос с дивана и подполковник МВД снова вскакивает на ноги. - "Он только ищет возможности сбежать. Почему он предлагал свое изобретение французам?!" "Я предлагаю перевести этого человека в распоряжение полковника Васильева в Арнштадт," - обращаясь к следователю, делает свое заключение полковник Кондаков. - "Если Васильев отрицательно отзовется о его работе, тогда можете получить его обратно и решать вопрос по своему усмотрению." "Так Вы у меня всех заключенных распустите," - ворчит подполковник. Остаток дня мы посвящаем разбору документов, имеющихся в распоряжении МВД, но касающихся науки и техники. В основном это агентурные материалы о немецких научных работниках и их работах, находящихся в западных зонах Германии. Здесь требуется установить техническую ценность данных ученых и их работ для Советского Союза. В случае положительной оценки МВД берет на себя практическое осуществление дальнейших шагов для реализации дела. По многим документам уже были вынесены решения специальными комиссиями. К вечеру мы покончили со всеми делами и собирались ехать домой. Взглянув на часы и на стоящий на столе телефон, я решил позвонить Андрею Ковтун. Узнав что я нахожусь в Потсдаме, Андрей попросил меня немедленно заехать к нему на службу. Со времени нашей первой встречи с Андреем на моей квартире в Карлсхорсте прошло несколько месяцев. Андрей почти каждую наделю бывал у меня. Иногда он приезжал среди ночи, иногда под утро. Когда я предлагал ему ужин или завтрак, он устало отмахивался рукой и говорил: "Я просто так на минутку заскочил. Я буду спать у тебя здесь на кушетке." Сначала эти неурочные и беспричинные визиты меня удивляли. В наших разговорах он с болезненной радостью наслаждался воспоминаниями о наших совместных похождениях в школе и на студенческой скамье. Он готов был десятки раз до мельчайших подробностей пережевывать наши юношеские романы, сопровождая их неизменной репликой: "Эх! Хорошее было время!" Порою мне казалось, что в моем обществе и в этих разговорах он ищет спасения от окружающей его действительности. Я попросил полковника Кондакова ссадить меня у подъезда здания Центрального Управления МВД, где работал Андрей. Комплекс нескольких зданий был обнесен глухой стеной, через которую тянулись ветви деревьев. В проходной уже лежал пропуск на мое имя. В сумерках летнего вечера я пересек сад и поднялся на второй этаж здания, где помещался кабинет Андрея. "Ну сворачивай свои дела!" - произнес я, входя в обитую войлоком и клеенкой дверь. - "Поедем в Берлин!" "Хм! Кому работа кончается, а кому начинается," - буркнул Андрей. "За каким-же ты хреном меня сюда звал?!" - с некоторой досадой произнес я. Целый день пребывания в кабинете подполковника Динашвилли был достаточен, чтобы я стремился поскорее выбраться на свежий воздух. "Не волнуйся, Гриша! Я у тебя уже пол протолок, а ты ко мне еще ни разу в гости не заехал. Один раз тут интересно побывать," - говорит Андрей. "Я сегодня целый день сидел в подобной берлоге," - отвечаю я и не могу скрыть своего недовольства. "День?!" - усмехается Андрей. - "А ночью ты здесь никогда не бывал?" "Знаешь что Андрей," - говорю я. - "У меня сейчас нет никакого настроения торчать здесь. Если хочешь, то поедем в Берлин в театр. Если нет..." "Так ты значит в театр хочешь," - перебивает Андрей. - "Тут тоже можно кое-что увидеть. Такое не увидишь ни в каком театре." "Сегодня у меня настроения нет..." - повторяю я. "Послушай, Гриша!" Андрей меняет тон. Наигранная личина спадает и голос Андрея напоминает мне те дни, когда он ерзал верхом на стуле рядом с моим чертежным столом. Тогда он также начинал напыщенный разговор о великих людях и великих делах, а затем вдруг заискивающим тоном просил у меня конспекты по теоретической механике или спрашивал к какому лектору лучше идти на экзамены. "Послушай, Гриша!" - продолжает Андрей. - "Меня уже давно интересует один вопрос. Для того чтобы ты понял этот вопрос, я должен несколько углубиться в прошлое. Ведь нам с тобой нечего скрывать друг от друга. Ведь, пожалуй, нет другого человека на свете который знал-бы меня лучше, чем ты." Андрей молчит некоторое время, потом заканчивает: "А вот я тебя до сегодняшнего дня не знаю..." "Что тебя, собственно, интересует?" - спрашиваю я. Андрей идет к двери и поворачивает ключ в замке. Затем он вытаскивает из стены несколько розеток, шнуры от которых идут к его столу. "Помнишь наше детство?" - говорит он, откидываясь в кресле.-"Ты был таким-же мальчишкой, как и я. И ты должен был думать тоже, что и я. Но ты молчал. Я тогда сердился на тебя за это. Сегодня я тебя могу за это похвалить. Знаешь почему?" Я молчу. После некоторого колебания Андрей говорит, глядя куда-то под стол: "Это дело прошлого... Мне тогда было четырнадцать лет... Как раз в канун Октябрьских праздников меня вызвали с урока в кабинет директора школы. Там был еще какой-то человек. Коротко - этот человек отвел меня в ГПУ. Там меня обвинили, что я приклеивал окурки на портреты Сталина и во всякой другой контрреволюции.. Конечно, все было выдумано. Затем сказали что, учитывая мою молодость, согласны простить мои грехи, если я буду помогать им. Что я мог делать?! С меня взяли подписку о сотрудничестве и молчании. Так я стал... сексотом. Ненавидел Сталина всей душой, писал антисоветские лозунги в уборных - а сам был сексотом. Не бойся. Я ни на кого не донес. Когда уж слишком жали, то писал доносы на таких-же сексотов. Имея связь с ГПУ, я знал кое-кого. Им от этого не было вреда." Андрей ворочается в кресле и говорит, не поднимая глаз: "Тогда я сердился на тебя, что ты не разделял вслух мои искренние мысли. Я был убежден, что ты думаешь как и я. Теперь! Когда мы были студентами... Помнишь Володьку?" Он произнес имя нашего совместного товарища, который незадолго до войны окончил Военно-Морскую Академию имени Дзержинского. "Если жив, то теперь, наверное, крейсером командует," - продолжает Андрей. "Володька говорил со мной откровенно... А ты по-прежнему молчал. А дальше - все больше и больше. Я вступил в комсомол. Ты - нет. Теперь я в партии. Ты - нет. Я - майор Госбезопасности и вместе с тем... большая контра, чем все мои заключенные вместе взятые." Андрей поднимает на меня глаза и спрашивает в упор: "А ты по-прежнему праведный советский гражданин? Какого дьявола ты молчишь?!" "Что ты от меня хочешь?" - со странным безразличием говорю я. - "Признание в контрреволюции? Или в верности Сталину?" "А-а-х! На это ты мне можешь не отвечать," - злобно махает ладонью Андрей. "Просто я считаю тебя своим ближайшим другом и хочу знать что ты из себя представляешь." "Что тебе для этого нужно?" - спрашиваю я. "Почему ты не вступаешь в партию?" - Андрей смотрит мне в глаза настороженным взглядом следователя. "Мне на это вопрос ответить не трудно," - говорю я. - "Труднее ответить на вопрос - почему ты вступил в партию." "Опять ты виляешь хвостом!!" - в ярости кричит Андрей. С его губ срывается грязное ругательство. "Не сердись! Это я просто так..." - спохватывается он извиняющимся голосом. "Все дело, Андрей, в том, что твоя жизнь идет наперекос к твоим убеждениям," говорю я. - "Я-же делаю ровно столько..." "Ага! Так вот почему ты не вступаешь в партию?!" - с нескрываемым злорадством восклицает Андрей. У меня появляется чувство, что он хочет уличить меня в чем-то. "Не совсем..." - возражаю я, - "Когда я улетал из Москвы в Берлин, то собирался по возвращении вступить в партию." "Собирался?!" - повторяет Андрей насмешливо. "Не будем придираться к грамматическим временам, гражданин следователь!" пытаюсь я придать разговору шутливый характер. У меня в голове мелькает забавная мысль. Мне начинает казаться, что сидящий напротив меня майор Государственной Безопасности СССР подозревает и пытается уличить меня в симпатиях к коммунизму. "Гриша, шутки в сторону," - тихо говорит Андрей, наклоняясь вперед и глядя мне в глаза. - "Скажи - подлец ты или не подлец?" "А ты?" - бросаю я через стол. "Я - жертва..." - шепчет Андрей и снова опускает глаза вниз.- "У меня нет выбора... А ты ведь свободен..." В кабинете воцаряется мертвая тишина. Затем снова звучит истерический беззвучный крик: "Скажи - подлец ты или нет?!" "Я прилагаю все усилия, чтобы стать полноценным коммунистом ..." - отвечаю я задумчиво. Я хочу говорить искренне, но мои слова звучат неестественно и фальшиво. Андрей сидит некоторое время молча, как-будто ища в моих словах скрытый смысл. Затем он говорит спокойно и холодно: "Мне кажется что ты сказал правду. И мне кажется, что я могу тебе помочь. Ты хочешь полюбить советскую власть? Не так-ли?!" Не получив ответа, Андрей продолжает. "У меня был один знакомый. Сейчас он большой человек в Москве. Так вот он делал так. Арестует человека, обвинит его в подготовке покушения на Сталина, во взрыве Кремля, отравлении московского водопровода и тому-подобное. Затем дает ему готовый протокол и говорит: "Если любишь Сталина, то подпиши все это!" Андрей натянуто смеется и говорит: "Я тоже могу помочь тебе полюбить Сталина. Хочешь? Я тебе устрою маленький эксперимент. Это тебе определенно поможет в твоем стремлении стать полноценным коммунистом." "Что я должен делать?" - спрашиваю я, в душе досадуя на Андрея. Весь этот разговор, тем более в стенах Главной Квартиры МВД в Германии, непроизвольно действует на нервы. "Протоколов никаких я подписывать не буду. И второй раз я к тебе сюда больше не приеду." "С тебя хватит и одного раза," - криво ухмыляется майор Государственной Безопасности и смотрит на часы. - "Вот скоро и театр начнется. Скучать не будешь." "Теперь ни звука!" - говорит Андрей и приключает розетки телефонных шнуров к гнездам в стене. Он вынимает из ящика стола папки с делами и, сверяясь с бумагами, берется за телефонную трубку. Так он повторяет несколько раз, выискивая что-то по внутреннему коммутатору. Судя по разговорам, на другом конце находятся кабинеты следователей, подчиненных Андрею по службе. Наконец, он удовлетворенно кивает головой и кладет трубку. "Действие первое. Явление первое. Название можешь придумать позже сам," говорит Андрей в пол-голоса и поворачивает переключатель диктофона (Диктофоны это аппараты, поддерживающие двухстороннюю связь между кабинетом начальника и подчиненными ему следователями. Диктофоны дают возможность слышать все, происходящее на другом конце, с такой-же ясностью, как если-бы все происходило в данном помещении. Кроме того МВД широко использует микро-диктофоны, маскируемые в стенах или меблировке, которые позволяют тайное подслушивание. Оператор, сидящий на подслушивании, имеет под рукой звукозаписывающую аппаратуру, позволяющую, в случае необходимости, записывать разговор на пленку), стоящего на его столе. В тишину огромной комнаты врываются два голоса. Мелодичный женский голос говорит чисто по-немецки. Мужской голос отвечает с сильным русским акцентом. "...Теперь, если герр лейтенант позволяет, я хотела бы спросить о судьбе моего мужа," - звучит женский голос. "Единственное, что я могу сказать Вам определенно, это что судьба Вашего мужа целиком зависит от Вашей работы для нас," - отвечает мужской голос. "Герр лейтенант, ровно год тому назад Вы обещали мне что, при определенных условиях, мой муж будет отпущен на свободу через несколько дней," - звучит женский голос. "Ваша работа для нас является почетным долгом. Этим Вы только подтверждаете Вашу приверженность к новой демократической Гер мании. Или Вы хотите сказать..?" - в голосе мужчины звучат угрожающие нотки. "Я ничего не хочу сказать, герр лейтенант. Я только спрашиваю о моем муже," звучит тихий голос без акцента. "Ваши материалы за последнее время нас не удовлетворяют. Мне будет очень неприятно, если мы будем вынуждены принять соответствующие меры. Может получиться так, что Вы встретитесь с Вашим мужем не там, где это Вам хотелось-бы," - раздается в ответ. Слышно приглушенное женское рыдание. Так плачет человек, уткнув голову в руки. Андрей поворачивает рычажок диктофона. Затем достает из папки листок бумаги и протягивает его мне. Это приговор Военного Трибунала МВД, гласящий 25 лет каторжных работ "за террористические действия, направленные против Оккупационных Войск Советской Армии." "Коммунист с 1928 года," - поясняет Андрей. - "Сидел 8 лет в гитлеровском концлагере. Через месяц после начала оккупации подал заявление о выходе из компартии. Слишком много разговаривал. результат - перед тобой. Жена его работает переводчицей у англичан. Пользуется у них доверием, как жена пострадавшего от фашизма. После ареста мужа нами, ей доверяют еще больше. До последнего времени была нашим ценным агентом." Андрей снова берется за трубку телефона, спрашивает номера дел, по которым ведутся допросы в соседних кабинетах, одновременно сверяется со своими папками. Когда я интересуюсь почему он не пользуется диктофоном Андрей отвечает: "Третьи лица не должны слышать, что говорят следователи. Да и вообще они не должны знать о существовании и цели диктофонов. Эти вещи здесь преимущественно для внутренней слежки начальника за своими подчиненными. Я могу в любую минуту слушать, что делают мои следователи. При том они не знают включен-ли мой аппарат или нет. Отключать диктофоны от сети запрещается. Советская система в миниатюре! Притом совершенно откровенно." Наконец он находит то, что ему нужно, снова делает мне знак молчания и поворачивает рычажок диктофона. На этот раз слышны два мужских голоса, разговаривающих опять-таки по-немецки. "...Вы хорошо оправдали себя за последнее время. Теперь мы даем Вам более ответственную работу," - звучит голос с акцентом-- "В свое время Вы были активным членом национал-социалистической партии. Мы стараемся дать людям возможность исправить их ошибки в прошлом. Мы даже дали Вам возможность вступить в ряды СЕД. Теперь мы ждем, что Вы с честью оправдаете оказанное Вам доверие." "Герр капитан, даже будучи, в силу обстоятельств, в рядах НСДАП, я всегда сочувствовал идеям коммунизма и с ожиданием глядел на Восток", - раздается голос без акцента. Сегодня в рядах СЕД находится значительное количество людей, раньше сочувствовавших идеям национализма," - звучит первый голос. - "Возможно, что и теперь они продолжают сочувствовать этим идеям. Нас очень интересуют эти националистические тенденции среди членов СЕД. Такие люди, прикрываясь партбилетом СЕД, на деле работают за реставрацию фашизма и являются злейшими врагами новой демократической Германии..." "О, да! Я Вас понимаю, герр капитан!" - поддакивает собеседник. "Так вот!" - продолжает голос, принадлежащий капитану МВД. - "Вам, как бывшему национал-социалисту, люди подобного склада мыслей, конечно, доверяют больше, чем кому-либо другому. Вашей задачей будет не только слушать все высказывания на подобную тему но также и самому зондировать настроения Ваших коллег в этом вопросе. Персонально я поручаю Вашему особому вниманию следующих лиц..." Следует перечисление ряда имен. "Будут какие-либо детальные инструкции, герр капитан?" - деловитым тоном осведомляется невидимый немец. "Нас в особенности, интересует следующее," - разъясняет капитан МВД. - "Может быть Вам удастся услышать среди членов СЕД высказывание, что политика товарища Сталина является отклонением от идей марксизма и коммунизма, что советская система не имеет ничего общего с социализмом, что братская дружба компартии Советского Союза и прогрессивных партий стран новой демократии является просто-напросто вассальной зависимостью. Может быть кто-либо из Ваших партийных товарищей будет высказывать мнение, что лучше было-бы проводить в жизнь идеи социализма самостоятельно силами германского народа. Вы должны понимать, что подобные ревизионистские высказывания являются не чем иным, как маскировкой реставрации фашизма..." "О, да! Таким людям место в Сибири, герр капитан!" - убежденно соглашается бывший нацист. "В Сибири места для многих хватит," - двусмысленно замечает голос капитана МВД. - "Мы умеем карать тех, кто против нас. Но мы умеем и вознаграждать преданных нам людей. Если Вы с честью будете выполнять все наши поручения, то мы позаботимся о Вашем дальнейшем повышении по службе. В следующую пятницу Вы принесете очередной материал ко мне на квартиру. Не следует, чтобы Вас видели здесь..." Андрей выключает диктофон и, водя глазами по актам, зачитывает: "Шпик Гестапо с 1934 года. С мая 1945 года сотрудничает с нами. По его материалам произведено 129 арестов. По нашей рекомендации принят в члены СЕД." За столом напротив меня сидит майор Государственной Безопасности при исполнении служебных обязанностей. Он увлекся и деловито роется в бумагах. Из стального сейфа, стоящего у стены за его спиной, он вытаскивает ящик картотеки. Вынув оттуда карточку с номером, он находит по этому номеру объемистую папку. "Ага! Любовь на службе государства," - произносит Андрей, раскрывая папку, "Баронесса фон... С 1923 года патронесса института для заключения браков в высшем обществе и по совместительству содержательница публичных домов. С 1936 года - штатный агент Гестапо. С июля 1945 года зарегистрирована у нас. Два сына - военнопленные в СССР. Приказ начальнику Управления Лагерей о запрещении освобождать их без особого указания МВД. Интересуешься красивыми девочками? Посмотри!" Андрей протягивает мне папку и карточку через стол. На обложке папки жирными буквами выведены номер по картотеке и кличка. Таким образом охраняется тайна идентичности агента. Карточка картотеки содержит персональные данные. В левом верхнем углу карточки прикреплена фотография седоволосой благообразной женщины в кружевном воротничке. Я раскрываю папку. Она заполнена стандартными типографскими бланками с прикрепленными к ним фотографиями молодых красивых женщин. Это поднадзорные баронессы. Все женщины, как на подбор, красавицы и делают честь человеколюбивому заведению благообразной старухи. На каждом листке, помимо персональных данных, имеется рубрика - "Компрометирующие данные." Под фотографией жизнерадостной улыбающейся блондинки в этой рубрике значится: "Жених служил в СС. С 1944 года в плену в СССР. 1946 г. - сифилис." Следующая фотография, девушка с глазами газели, имеет пометку: "Отец - член НСДАП. Интернирован в СССР. 1944 г. внебрачный ребенок." На следующем листе жгучая брюнетка итальянского типа и внизу запись: "Зарегистрирована в полиции за проституцию. 1946 - ребенок от негра." Все записи снабжены точными датами и фактическими данными. "Пансион баронессы находится в американском секторе," - поясняет Андрей. "Соответственно этому и поле деятельности." Он берет из моих рук лист с фотографией девушки с глазами газели, смотрит на контрольный номер вверху, затем вынимает из стола другую папку с этим-же номером и протягивает мне: "Посмотри!" Эта папка содержит агентурные материалы, поступившие от девушки с глазами газели. Фотографии американских солдат в форме. Цифры. Даты. Любовные записки в качестве образцов почерка. Характеристики с указанием места службы и должности, образа личной жизни, политического образа мыслей, домашнего адреса в Америке. "К чему американский адрес?" - спрашиваю я. "В случае необходимости мы всегда имеем возможность войти в контакт с интересующим нас лицом," - отвечает Андрей. - "Там это для нас даже легче, чем здесь." Майор Государственной Безопасности указывает пальцем на один из отделов папки. Здесь аккуратно рассортированы фотографии девушки с глазами газели, снятой в обществе американского лейтенанта. Сначала идут любительские фотографии лейкой, отражающие все этапы развития знакомства. Затем на отдельном листе, тщательно пронумерованные и снабженные датами, прикреплены фотографии несколько иного типа. По технике печати видна работа автоматической микрокамеры. По жанру порнографические открытки самого откровенного содержания. Они запечатлевают не только любовь без покров, но к тому же еще и любовь извращенную. Мало кому доставит удовольствие видеть подобные произведения искусства с собственной персоной в роли главного действующего лица. Американский лейтенант был ясно виден на всех компрометирующих снимках. "Этот мальчик теперь тоже работает у нас", - усмехается Андрей. - "У него в Америке молодая и богатая невеста. Когда его поставили перед выбором, - или компрометация в глазах невесты, а следовательно и верное расторжение брачного контракта и потеря солидного капитала, или незначительная помощь для нас, - то он предпочел второе. Теперь поставляет нам довольно ценные материалы". "Это тебе только один образчик из работы баронессы", - продолжает он. - "Всего у нее двадцать шесть женщин, которые рассчитаны для направленных знакомств, и тридцать четыре уличных проститутки, поставляющие случайный материал. По типу баронессы у нас есть специальные инструктора, занимающиеся обработкой проституток во всех четырех зонах Германии. Как видишь, предприятие поставлено на широкую ногу". "Оправдывает-ли это себя?" - интересуюсь я. "Больше чем это можно предполагать", - отвечает майор Государственной Безопасности. - "Проституция и шпионаж испокон веков идут рука об руку. Мы только подвели под эти вещи новую идеологическую базу. В зависимости от каждого отдельного случая. Вместе с тем почти у каждой из этих женщин имеется заложник в наших руках. Наша система - самая дешевая в мире". Стрелка часов перешла за полночь. Когда я поднимаю глаза от ярко освещенного письменного стола, все кругом теряется в полумраке. Окна задернуты глухими темными портьерами. Из рамы портрета, висящего на стене за спиной Андрея, на нас смотрит лицо с низким лбом и тяжелыми усами. Я возвращаюсь глазами к столу. Маленький мирок, замыкающийся в свете настольной лампы, говорит о человеке в цепях. Папки на столе сковывают судьбы сотен людей, которые не имеют выбора. "Зажги, пожалуйста, верхний свет", - прошу я. Когда Андрей нажимает кнопку в стене и под потолком вспыхивает матовый шар, я спрашиваю: "Тебе, конечно, приходилось видеть людей, обреченных на смерть. Скажи часто-ли ты видел людей, умирающих с верой в правоту своего дела?" "В начале войны я часто видел СС-овцев перед расстрелом", - говорит Андрей в раздумье и трет лоб. - "Они кричали "Хайль Гитлер!" Когда я был в партизанах, то мне приходилось видеть как немцы вешали русских. Перед смертью они ругали немцев матом и кричали "Да здравствует Сталин!" Некоторых из этих смертников я знал лично. И знал, что за всю свою жизнь они никогда не произносили подобных слов. А перед смертью вот кричали. По моему тут дело не в вере, а в личной храбрости. Просто они хотели выразить свое презрение к смерти и к врагу". "Сейчас ты занимаешься истреблением врагов государства", - продолжаю я. "Капиталисты и помещики, говоря языком истории ВКП(б), уже давно истреблены. Следовательно те, с кем приходиться бороться сегодня, являются выходцами из нового общества. Если они враги, то что они из себя представляют. Как их можно классифицировать? Идейные-ли это враги или люди, в силу обстоятельств совершившие проступки, караемые кодексом МВД?" "К чему это ты спрашиваешь?" - подозрительно косится Андрей. "Меня с некоторого времени интересует этот вопрос", - говорю - "Кто на него может лучше ответить, как не майор МВД?" "А ты этого сам не знаешь?" "Мне хотелось бы знать твое мнение..." "Черт бы тебя побрал, Гриша!" - неожиданно произносит Андрей со вздохом. - "Я хотел помучить тебя и облегчить собственную душу. А ты вместо этого сидишь как пень, да еще ковыряешься в моей душе. Ты так, как-будто невзначай, задаешь мне вопрос, который уже давно висит надо мной, как топор". Андрей говорит медленно. Слова выходят из его груди с трудом, как будто он не решается произносить свои мысли вслух. "Если говорить о идеологических врагах, то нашим идеологическим врагом сегодня является весь народ. Те-же, кто осужден МВД, - это только жертвы жребия. Из ста обвинительных заключений МВД - девяносто девять являются чистым вымыслом. Мы исходим из принципа, что каждый - это враг. В душе, в сердце - он враг. Для того, чтобы поймать врага с поличными, нужно дать ему совершить вражеское действие. Если мы будем ждать, то тогда будет поздно. Ведь их - миллионы. Поэтому мы хватаем любого, обвиняем его в любом преступлении. Он этого не сознает, что в душе он созрел для всех тех антигосударственных преступлений, в которых мы его обвиняем. Этим мы ликвидируем некоторую часть потенциальных врагов и одновременно парализуем волю к действию у остальной массы врагов. Это - превентивный метод. Понимаешь?! Ходом истории мы были вынуждены прибегнуть к этому. Одновременно обнаружились побочные положительные факторы подобной системы..." Майор Государственной Безопасности задумчиво чертит карандашом по полям папки на столе, затем не поднимая головы, спрашивает: "Как ты думаешь - каково общее число заключенных в лагерях МВД?" "Для любого нормального человека эта цифра покажется фантазией", - продолжает он, не дожидаясь моего ответа. - "Около пятнадцати миллионов. Степень точности плюс-минус три миллиона. Получается колоссальный резервуар рабочей силы. Почти одновременно с переходом к превентивному методу работы органов госбезопасности, развитие промышленности потребовало огромного количества рук в тех местностях, куда добровольно ни один человек не пойдет. Таким образом превентивный метод идеально разрешил проблему рабочей силы. Впоследствии потребности лагерей в рабочей силе стали одним из факторов, определяющих работу следственных органов. Как видишь - получилась система устойчивого равновесия. Система несколько аморальная, но жизненно необходимая и, кроме того, рентабельная для государства. Для высшего командного состава МВД даются специальные секретные бюллетени, где подо все эти вещи подводится идеологическая база. Закон и Право исходят из генеральной линии Партии. Число заключенных диктуется не Законом и Правом, а потребностями лагерей и политическими соображениями". "Ты лекции по марксизму-ленинизму еще не забыл?" - спрашиваю я. - "Помнишь теорию государства в коммунистическом обществе?!" "А-а-а-а... В коммунистическом обществе государство постепенно отмирает" - криво усмехается Андрей. - "И как первое отмирают органы принуждения государства полиция и прочее..." "Выходит все в порядке", - говорю я. "Да, по мою сторону стола - все в порядке" - произносит Андрей, снова возвращаясь к действительности. - "Если смотреть на проблему с другой стороны этого стола... Иногда тяжело бывает". "Ты так и не ответил на мой вопрос", - говорю я. - "Приходилось-ли тебе встречать настоящих врагов. Таких, чтоб смотрел тебе в глаза и говорил - да, я против". Майор Государственной Безопасности смотрит на меня исподлобья: "Почему ты не пойдешь сам работать в МВД? Из тебя вышел бы идеальный следователь", - ворчит он. - "Я нарочно старался избегнуть этой темы. У меня сейчас есть живой ответ на твой вопрос... Только я не хотел тебе его показывать. Боюсь, чтобы это не повлияло на твои отношения ко мне лично". Андрей выжидающе смотрит на меня и колеблется. Стрелка часов, когда я поднимаю голову от стола, маячит где-то вдалеке. Все предметы в комнате расплываются. Уже далеко за полночь. Здание в глубине сада живет своей ночной жизнью. По коридору раздаются приглушенные звуки, понятные только людям, знакомым с работой МВД. Несколько раз в дверь раздается осторожный стук. Тогда Андрей выходит из комнаты, замыкая дверь на ключ. Наш разговор прерывают частые телефонные звонки.