Я закусила губу. И - не верила своим ушам. Еще за день до дня рождения Нины Дмитриевны я очень хорошо помнила о том, что Васьки нет в городе и нужно непременно поздравить ее маму. А вчера напрочь забыла об этом. И вспомнила только сегодня днем. И даже побаивалась Васькиного звонка, потому что не люблю оправдываться.

- Эй, ты там что - уснула?

- Вася, встретиться бы надо.- Я не готова была тут же сознаться в своем грехе. И уж тем более обсуждать при посторонних здоровье Нины Дмитриевны. А с головой - в этом я была уверена - у Васиной мамы было не все в порядке. Старческая забывчивость - кажется, это называлось болезнью Альцгеймера.

Мы договорились встретиться через пару дней в баре "Антракт".

- Ты что - и в поезде поедешь в этом платье?- снова завела свою шарманку Аська.

- Нет,- отрезала я, давая понять, что разговор о моей поездке в Москву закрыт.- Я переоденусь у Музы - хозяйки выставки. А в поезде поеду в костюме.

***

За восемь дней ДО ЭТОГО...

...Мы выпили уже по три чашки кофе. Васька даже уже перестала горячиться.

- Света, уверяю тебя: у мамы с головой все в порядке. Ну мне-то ты можешь верить? Я же специалист!

- А мне ты поверить можешь? Я не была у Нины Дмитриевны! И уже извинилась перед тобой за это.

- Тогда кто к ней приходил?

- Думаю, что а - к ней никто не приходил; б - приходила какая-нибудь ее подружка, а она в тот день много думала о тебе и обо мне, а потом у нее все в голове перепуталось.

- А цветы кто подарил? Твои любимые - лилии?

- Может, та подружка и принесла? Может, у нее они тоже - любимые?

- Прекрати пороть чушь! Ты на что намекаешь? Ты что считаешь, что я не способна продиагностировать старческое слабоумие?

- Способна. Но - не у собственной матери.

- Света, мы сейчас с тобой поссоримся,- опять закипятилась Василиса.

Безнадежно влюбленный в меня несколько лет бармен Слава, понимая, что у нас с подругой серьезный разговор, никого не пускал к нам в кабинет. И только периодически менял пустые кофейные чашки на полные.

Какое-то время мы сидели молча. Потом Васька поднялась.

- Ты когда в Москву уезжаешь?

- Завтра вечером.

- Ладно, до понедельника. Только знаешь, Света... Ты какая-то странная стала. Не родная. Отодвигаешься как-то...

Ты как будто... придвигаешься,- вспыхнула я.

Мы вышли на Фонтанку. Над водой ползли туманы от лесных пожаров в области, пахло гарью. Мы шли вдвоем, но чувствовалось, что каждой из нас было одиноко и тоскливо. Как будто мы шли в разных направлениях.

Оставалось всего метров двадцать до Ломоносовского моста, когда сзади мы услышали хриплое прерывистое дыхание, и остановились. В двух шагах от нас стоял запыхавшийся бармен Слава. В руках он держал крошечное блюдце из-под чашки от кофе.

- Вот...- смущенно протянул он мне фарфоровый кружок.- Вы вчера унесли в сумочке из бара чашку. Я подумал - не комплект. Возьмите и блюдечко...- и Слава, ссутулив плечи, поплелся назад к "Антракту".

-Ты начала воровать из баров чашки?- мертвым голосом спросила Василиса.

- Вася, я не была вчера в "Антракте"!

Василиска смерила меня презрительным взглядом и бросилась наперерез машинам.

- Я думаю, что у мамы моей была именно ты. Только почему-то врешь.

Тормознув "девятку", она быстро села в машину, гулко хлопнув дверцей.

Этот звук прозвучал над гнилой водой как выстрел. Кажется, его называют контрольным.

***

За семь дней ДО ЭТОГО...

Выставка-презентация Музиных шарфиков проходила в ее выставочном зале и начиналась поздно - в половине одиннадцатого. Предполагалось, что торжество будет идти всю ночь, и гости разъедутся лишь к утру.

Да, в понятии "бомонд" моя приятельница разбиралась отменно. Светским хроникерам было чем заполнять свои неряшливые пухлые блокноты. Важной персоной из приглашенных явно считался вице-консул по культуре консульства Франции в Петербурге (его Муза обхаживала больше всех). Депутаты разных мастей шумной стаей крутились возле ломящихся столов. Среди гостей были замечены потертый временем рок-музыкант, страшно популярный и не сходивший со страниц музыкальных журналов лет пятнадцать назад; страшно популярные нынче актеры из телесериала "Менты" (некоторые из них оказались знакомы Беркутову, и они радушно обменялись похлопываниями по плечам); модный художник, издающий модный питерский журнал; было много длинноногих девиц то ли манекенщиц, то ли моделей (мы обменялись с ними лучезарно-фальшивыми улыбками); и еще куча других - известных и не очень - людей...

У нас с Андреем было мало времени до "Красной стрелы", поэтому, обойдя столы стороной, я сразу направилась к экспонатам выставки.

Да, Музе было чем гордиться. Невесомые шифоновые палантины всех цветов радуги и их производных оттенков висели на изящных кронштейнах, были художественно присборены на худощавых пластиковых манекенах, подвешены к специальным легким петлям, кое-где спускающимся с потолка. К тому же по залу кружили "живые манекены": несколько Музиных девиц на себе демонстрировали изящество и красоту этих изысканных аксессуаров одежды.

Но главным в этих палантинах была все-таки вышивка. Золотошвейки "Афродиты" добились невиданного эффекта: машинная гладь с обеих сторон ткани выглядела абсолютно одинаковой. Уж каким там особым натяжением нитей катушки и шпульки это достигалось, я не знаю, только перспективы вышивки отлетных деталей одежды (воротнички, манжеты, шарфики) подобным методом были невиданными. Молодец, Муза Веселовская, что и говорить!

Запрокинув голову, я невольно залюбовалась одним из палантинов, тихо раскачивающимся в такт шагов скользящих мимо людей. Он был дымчатого цвета с дымчатыми же букетами цветов. Однако вышивка не сливалась с основным фоном шелкового полотна, а была яркой, выпуклой. Все цветы были вышиты одной и той же серой шелковой нитью, при этом складываюсь полное впечатление, что незабудки в букете были голубее, ромашки - белее, а маки и вовсе полыхали всеми возможными производными от красного. Как-то Муза пыталась мне объяснить, что этот эффект достигается разными наклонами и длиной стежков (мол, учились этому у самих владимирских мастериц, вышивающих белым - по белому), и все же я была не готова к подобному. Аи да Муза!