Единственная китайская династия, которая попыталась управлять страной исключительно при помощи раздаваемых центром кнутов и пряников, не продержалась и сорока лет; ее просто смело. Не помогли ни колоссальная, лучшая в том регионе армия, ни казни типа варки в малом котле, варки в большом котле и так далее. То было время - аж за два века до Рождества Христова,когда государственные деятели Поднебесной впервые поняли, что можно не просто соблюдать сложившиеся нормы поведения и карать за отступления от них, но придумывать, конструировать удобные для государства законы и с их помощью конструировать общество, вдавливая эти законы в жизнь наградами за их соблюдение и наказаниями за их нарушения. Открытие было ошеломляющим. Завораживающим. Казалось, теперь с людьми можно вытворять, что угодно, можно управлять ими, как марионетками. Оказалось нет.
Буде закон идет вразрез с человеческой природой - скажем, перемещаться дозволено исключительно прыгая на одной ноге (благородное оправдательное объяснение человек для любого маразма может подобрать, на то и мозги в бестолковке. Скажем, в целях увеличения пропускной способности дорог и тропок и наиболее рационального использования жилплощади), то, даже если выплачивать всем прыгающим изрядный пенсион, а ослушникам усекать грешную ногу, общество развалится. Сначала люди начнут притворяться, что прыгают, и ходить нормально, когда никто не видит. Таким образом, все окажутся формальными преступниками и будут ощущать себя преступниками. Тогда вздыбится вал коррупции. Я, сержант Чун, вчера видел тебя, любезный, на двух ногах. Плати. Или: не хочешь за меня дочку отдать? А если я сообщу куда следует, что ты в сортире сидишь на корточках - то есть на двух ногах? То-то. А приданого побольше! Все стимулы встанут с ног на голову. Государственные награды и наказания будут бить мимо цели, доставаться не тем, для кого придумывались. А любовью народной начнут пользоваться исключительно одноногие неважно, кто из них подонок, кто герой, лишь бы нога была одна. И лишь потом, когда все попытки людей приспособиться к нелепице по-хорошему, без революции, приведут к полному бардаку и бардак осточертеет всем, тогда грянет взрыв. И слово "закон" еще долго будет бранным, а слово "власть" надолго станет синонимом слову "топор". И награда, даже честно заслуженная, еще долго будет восприниматься, как расстегнутая ширинка или блевотина на манишке. И наказание, даже оправданное, еще долго будет восприниматься, как нимб святого.
Не правда ли, знакомая механика? Только у нас вместо прыгания на одной ноге была любовь к Партии. А скоро, возможно, будет любовь к демократии. Или желание покупать акции МММ. Или что-нибудь еще, столь же естественное и насущное. Или опять любовь к какой-нибудь партии. Какая в сущности, разница...
Опыт многому научил тогдашних китайских теоретиков. К шестисотым годам нашей эры они уже прекрасно понимали, что сами по себе карательные и даже поощрительные санкции государства мало что решают. Идеальным состоянием общества недостижимым, разумеется, как и всякий идеал,- было ими объявлено состояние, когда "наказания установлены, но не применяются". Потому что их незачем применять, не к кому применять. Преступников нет.
Да как же такое может быть?
А вот как.
Правильное, надлежащее поведение для человека и для общества столь же естественно, как и любой спонтанно протекающий природный процесс. Как, скажем, рост картошки. Вовремя вылезает на свет ботва, вовремя, с нормальным количеством лепестков, распускается цвет, вовремя вызревают клубни. И, главное, безо всякого вреда для соседей. И ей хорошо, и остальным хорошо. Разумеется, если какая-то дура-мутантка вздумала цвести в октябре, оставить это так просто нельзя. Вдруг других заразит. Цветочки мы ей оборвем, чтобы знала на будущее, чтобы потомства не было. А ежели сия тварь ухитрилась пару десятков соседок подговорить к столь же противоестественному акту, тогда что? Правильно, усекновение клубней, равно как сожжение ботвы.
Что же это такое - правильное, естественное поведение, не требующее понукания свыше, не ориентированное на подачки со стороны компетентных органов и вовсе не имеющее среди своих стимулов страх уголовного наказания? Да то, которое освящено устоявшейся моралью, вековой традицией, впитавшейся в плоть и кровь так, что человек, следуя ей, ощущает удовлетворение, ощущает себя хорошим, гордится собой, а нарушая испытывает угрызения совести, даже если нарушения никто не видел.
Поэтому так опасно сталкивать лбами мораль и закон. Неизбежное в этой ситуации разрушение морали дает себя знать еще долго после того, как право возвращается к разумному состоянию. Почетным-то, престижным-то уже стало не твердое соблюдение, а умелое нарушение закона, ловкое увиливание от него. За правовую атаку на мораль, произведенную в III веке до нашей эры, Китаю пришлось затем платить возведением любого аморального или хотя бы малоприглядного поступка в ранг уголовного преступления. Попытавшись было сурово наказывать за сокрытие, скажем, совершенного братом преступления, там начали, усмотрев в подобном подходе явную опасность для семейных связей, наоборот, наказывать столь же сурово за сообщение властям о таком преступлении. По суду наказывались, например, брань в адрес родителей или случайное разрушение чьих-либо могил...
Сетка моральных приоритетов регламентирует поведение людей куда более мелочно и дотошно, нежели самый изощренный уголовный кодекс. Но она не обладает присущей праву однозначностью. Более того, для человечества она отнюдь не едина: наряду с интегральными позициями в ней есть масса позиций, специфических для данной культуры. Скажем, оказавшись с семьей в тонущей лодке, добродетельный европеец первым делом, скорее всего, будет спасать своего ребенка, потому что дети - цветы жизни, потому что ребенок беспомощнее любого взрослого, потому что в него уже столько вложено, потому что ребенок - это шанс на бессмертие. Добродетельный китаец в той же ситуации начнет, скорее всего, с отца - потому что отец дал ему жизнь и воспитание, потому что детей можно других народить, а отца другого себе не сварганишь, потому что отец стар и слаб, но мудр, и без него в жизни, как в потемках... И та, и другая позиции оправданны, и даже не скажешь, какая из них лучше. Нет критерия, который позволил бы взглянуть на проблему объективно, сверху, извне культуры, взлелеявшей ту или иную модель. Вне культуры - это начать спасение с себя.
Но европеец, последовавший китайской модели, равно как и китаец, последовавший европейской, всю жизнь потом мучались бы ощущением непоправимой, роковой ошибки; и вдобавок соседи, отнюдь не по указке околоточного, не подавали бы им руки.
А стоит только одну из моделей узаконить, сделать обязательной для всех и вдобавок объявить отклонения от нее наказуемыми - она мигом превратится в прыгание на одной ноге.
Вот тут-то и спрятан баснословный секрет. Единственный. Недаром вплоть до XX века любой китайский реформатор, обращаясь к трону или к народу, формулировал свои предложения примерно следующим - для нас довольно-таки смехотворным на первый взгляд - образом: "Конфуций (или кто-либо из иных древнейших мудрецов) как-то раз сказал то-то и то-то. Большинство позднейших комментаторов сходится на том, что это надо понимать так-то и так-то. Поэтому..." И дальше что-нибудь о необходимости учиться строить пароходы.
Всякое крупномасштабное движение государства по отношению к своему народу, если государство не хочет повиснуть в собственной стране, как в вакууме, без воздуха и без опоры, не хочет вызвать катастрофу, которая его же и раздробит, должно совершаться в рамках культурной традиции. Закодировано ее, традиции, кодом. Даже если целью самого этого движения является некая корректировка, некое назревшее изменение традиции - все равно. И даже - тем более. Тут нет никакого противоречия. Удачная, перспективная политика - это всегда удачная попытка примирить непримиримое.
Верно и обратное. Единственным механизмом, который как-то смягчает социальные встряски, как-то ослабляет сопровождающее их повальное остервенение, является культурная традиция. Культура. Не в смысле начитанности, эрудиции или знания наизусть таблицы логарифмов, а в смысле почти инстинктивной ориентированности на моральные стереотипы поведения. Он не совершенен, этот механизм,- увы, совершенства нет в сем мире. Он хрупок, его не так уж сложно разладить. У него есть свои недостатки, прежде всего - неизбывный, имманентный консерватизм. Но иного механизма нет вообще. Все иные - это сила на силу, власть на власть, принуждение против принуждения.