В еще одном горьковском письме -- от 14 октября 1908 г. -- автор делился своими переживаниями по поводу газетных сообщений о смерти теперь уже "молодого, подававшего надежды" сибирского ученого Анучина. Однако такие сообщения в ряде газет появились только в июле 1910 г., т.е. почти спустя два года после этого письма Горького. Точно так же в еще одном письме к Анучину (от 7 февраля 1904 г.) Горький благодарит своего корреспондента за присланную книгу "Сибирские легенды" и статью "Материалы к областному словарю сибирского наречия", увидевшие свет лишь спустя полгода[128].

В письме от 7 июня 1909 г. Горький сообщал о полученной им от одного из корреспондентов -- сибирского писателя Г. А. Вяткина -- "вырезке своей рецензии" на все те же "Сибирские легенды", опубликованной в журнале "Сибирский наблюдатель" за 1903 г. Однако документально установлено, что переписка Вяткина с Горьким началась только через три года после этого письма Горького к Анучину.

В письме, датированном 1910 г., Горький просит прислать на Капри на имя бывшего издателя и редактора "Журнала для всех" В.С.Миролюбова один из рассказов Анучина. Однако Миролюбов прибыл на Капри только 4 марта 1911 г., и, следовательно, Горький не мог делать ранее Анучину столь странное предложение[129].

Письмо Горького от 19 февраля 1913 г. сообщает о получении им ряда материалов для намеченного к изданию "Сибирского сборника". Писатель особо выделил среди них рассказ Гл.Байкалова и "этюды" Бахметьева. "Пожалуйста, напишите возможно подробно -- кто такой ваш Байкалов, и передайте ему привет", -- просил Горький и далее продолжал: "Сообщите подробности и о Бахметьеве, он тоже далеко пойдет -- далеко!" Гл.Байкалов -- это псевдоним известного писателя Ф.Гладкова, с ним и его творчеством Горький был знаком еще с 1901 г. По этой причине Гладков просто не мог быть для Горького в 1913 г. неизвестным автором. Письмо вообще грубо передергивает факты, связанные с историей подготовки "Сибирского сборника", зафиксированные в подлинных письмах Анучина к Горькому. Из них следует, что, по крайней мере, до апреля 1914 г. Горький не мог ознакомиться ни с какими материалами, предлагавшимися к изданию в "Сибирском сборнике"[130].

Как показала Азадовская, почти в каждом из опубликованных горьковских писем к Анучину имеются "недостоверные даты, не совпадающие с реальным положением вещей вопросы или утверждения". Они убедительно свидетельствуют о фальсифицированном характере источников, долгое время использовавшихся в литературе.

Казалось, доказательства Азадовской выглядели исчерпывающими, что нашло свое отражение в позднейшей литературе о Горьком. Однако сравнительно недавно ее выводы были подвергнуты серьезной ревизии в серии работ Е.Н.Никитина[131].

Прежде всего Никитин оспаривает один из главных аргументов Азадовской -- дату первого письма Анучина к Горькому, полагая, что в письме имеется описка: вместо 1901 г. Анучин поставил 1911 г. Основание для такого заключения более чем серьезное: в письме указан адрес места жительства Анучина (Санкт-Петербург, ул. Канонерская, д. 21, кв. 19), по которому в 1911 г. Анучин точно не проживал. Однако примечательно, что сам Анучин неоднократно заявлял о наличии у него всего 23 писем Горького за 1903-1914 гг.[132]

Следующий аргумент Никитина -- история первого неудавшегося издания писем Горького (из-за смерти последнего в июне 1936 г.) к Анучину в "Литературном наследстве". Она говорит о том, что все 23 письма Горького в виде подготовленной публикации уже в апреле 1935 г., т.е. при жизни Горького, находились в редакции "Литературного наследства". Автору кажется невероятным, чтобы Анучин пошел на их подлог при здравствующем Горьком, с чем трудно не согласиться. Однако Никитин полностью обходит другие аргументы Азадовской, приведенные нами выше.

Итак, кажется, мы зашли в тупик в отношении подлинности или подложности писем Горького к Анучину. Чтобы хотя бы наметить тропинку для выхода из этого тупика, приглядимся внимательнее к личности и судьбе Анучина, в которую удивительно непостижимым, на первый взгляд, образом оказалась "вплетена" переписка с Горьким.

Кажется, этому человеку фатально не везло. Он пытался стать писателем -- получился ниже чем средний бытописатель, автор мало кому известных "Рассказов сибиряка", повести "По горам и лесам". Он пытался прославиться трагедией "Красноярский бунт", над которой работал много лет, но она так и осталась нигде не изданной и не поставленной на сцене. Он задумал роман, действие которого происходило "на фоне социально-мессианского ожидания Азии", -- получилось многословное произведение, оставшееся в рукописи как памятник авторскому трудолюбию, не больше. Он мечтал прославить свое имя трудами в области этнографии, антропологии, фольклористики Сибири -- и стал автором и издателем посредственных брошюр, статей и сборников "Сибирские легенды", "Сибирские сказки", "Дедовщина в Сибири", "Енисейские сказки", "Сказания". Он потратил много сил и времени на издание собственных газет и альманахов -- получалось все вымученно, нескладно, заканчиваясь неизменной неудачей. Охваченный очередной яркой идеей, он надеялся открыть и сформулировать новый "социальный закон", в котором пытался связать народные движения с максимумом пятен на Солнце, -- вышла примитивная компиляция из трудов предшественников. Он хотел быть организующим центром историков, этнографов, литераторов Сибири -- и вместо этого в конце жизни был вынужден вести долгий и изматывающий процесс со своими коллегами по Самаркандскому педагогическому институту в связи со своей деятельностью как председателя жилищно-строительного кооператива "Научный работник". Судьба, словно издеваясь над ним, сделала его всего лишь однофамильцем действительно крупного этнографа и антрополога академика Д.Н.Анучина, вынужденного не раз поправлять научные выводы и методы работы своего младшего коллеги. Словно зло шутя над ним, судьба даже подарила ему за 30 лет до смерти печатное сообщение о его гибели в Туруханском крае, которое самому же пришлось и опровергать.

И все это -- на фоне многочисленных предприятий, энергичных, порой раздражавших современников действий, грандиозных замыслов. Василий Иванович Анучин (1876--1942), наверное, к концу своей жизни не мог не чувствовать огромной усталости от пережитого, неудовлетворенности от нереализованного. Впрочем, это, вероятно, было следствием отсутствия таланта при нелегком характере, неизменно приводившем к конфликтам с окружающими людьми. Помимо усталости было и нечто такое, что заставило его отчаянно покинуть любимый сибирский край, с которым он связывал свои честолюбивые надежды, устроиться скромным преподавателем физической географии в Самарканде и молчать, долгие годы молчать.

Впрочем, не всегда. Сохранился ряд документов, характеризующих странный эпизод в жизни Анучина первых послереволюционных лет.

21 марта 1921 г. Томская губернская чрезвычайная комиссия сообщила Ф.Э.Дзержинскому о том, что два дня назад гражданин Анучин обратился в ЧК и в губернский партийный комитет. Суть обращения заключалась в следующем. Некое доверенное лицо белогвардейского барона Унгерна доставило ему письмо последнего. В этом письме от имени военного командования Анучину предлагалось "принять на себя тягостное бремя управления Сибирью", став "Президентом Республики Сибири или Председателем Совета Министров, в зависимости от Конституции" будущего государства. Но не только предложение оказалось поразительным. Поражали аргументы, которые приводил Унгерн: "А) Вы, за смертью Г.Н.Потанина, единственный человек, широко популярный в Сибири. Вас знают буквально от Урала до Камчатки и от Монголии до Лед[овитого] океана.

Б) При последних передвижениях наших частей по Сибири мы осведомились, что Вас знают и о Вас любовно говорят в самых глухих деревнях.

В) С Вашим именем сильно считаются и Вам лично готовы доверять наши друзья американцы.

Г) К Вам с глубоким уважением относится наш враг В.Ленин.

Д) Ваша идея об Азиатской Федерации имеет много друзей и горячих сторонников в Корее, Монголии, Китае и Индии.