- Философски рассуждая, оно конечно так, - согласился Бежецкий. Только боюсь, как бы не придрались к этому на общем собрании. Ведь наши индюки иногда сидят, думают, думают, да и отольют какую-нибудь пулю. Вон Величковскому давно хочется в председатели на мое место попасть. Возьмет да и брякнет, а другие за ним, у нас в этом отношении ведь совсем баранье стадо.

Он с усилием деланно улыбнулся.

- Полноте, что вы, - замахал руками Шмель. - С вашим-то уменьем очаровывать людей и обращаться с ними, да и я разве допущу, дам вас в обиду. Я такой гвалт и содом подыму, что сам черт ничего не разберет. Уж в этом отношении можете положиться на меня. Я умею зубы заговаривать. Дам я вас им сожрать, как же! Да ни за что на свете. И наконец, все так делают, что же тут такого. Вы за моей спиной, как за каменной стеной; все общество, если понадобится, вверх дном переверну. Помилуйте, я с семьей при вас только свет увидал, вздохнул. Всем вам обязан. Ведь если вы вон, значит, и я вон. Новый председатель не оставит меня экономом. Что же мне по миру с семьей идти? Чем кормить? Голодать, что ли, прикажете? Раз вы при обществе, то и мы сыты.

Во время этой горячей тирады Бориса Александровича в передней раздался сильный звонок.

- Крюковская, Надежда Александровна, - таинственно доложил вошедший Аким. - Очень вас желает повидать. Так я сказал, что вы почиваете. Нездоровы-де, потому вы не велели принимать никого. Она не уходит, дожидать просит.

- Зачем ты сказал, болван, что я дома? - с досадой крикнул Владимир Николаевич.

- Да как же в такую пору-то. Рань ведь! - отпарировал Аким.

- Эх, черт возьми! - вскочил с кресла Бежецкий.

- Совестно страшно мне ее... как сказать? Это ужасно! Отказать неловко, - взволнованным шепотом продолжал он.

- Ну-с, так я теперь отправлюсь, - подмигнул лукаво Шмель Акиму, расшаркиваясь перед Бежецким. - К вам пришли, заниматься некогда будет. В другой раз зайду. Счастливо оставаться, Владимир Николаевич. Не хочу вам мешать. До свиданья.

- До свиданья! - машинально повторил Бежецкий.

Шмель быстро удалился.

Владимир Николаевич все продолжал стоять с совершенно растерянным видом.

- Как же быть, - думал он. - Вот положение... Она, впрочем, хорошая, простая, добрая... Разве покаяться во всем...

- Нет, не могу, - отогнал он эту мысль. - Ей больше чем кому-нибудь не могу... Презирать будет. Очень уж чистая у нее душа. Нет, слишком дорожу я ее мнением. Au nom du Dieu, что придумать! Нет, не выпутаться...

- Так как прикажете? - вывел его из нашедшего на него столбняка вопросом Аким.

- Что?

Владимир Николаевич оглянулся кругом.

- Хорошо, что Шмель ушел, - подумал он, - без него все лучше, а то бы и он заметил. Ужасное положение! И выхода нет. Повидаться-то с ней хотелось бы. Три дня не видал... Эх! Делать нечего, надо принять. Будь что будет!

- Проси! - кивнул он Акиму.

Тот быстро вышел.

IV. Артистка

Надежда Александровна Крюковская, таинственный доклад о приезде которой Акима так сильно взволновал Владимира Николаевича, была премьерша драматической труппы при театре "Общества поощрения искусств", в котором, кроме любителей, служили на жаловании и "заправские" артисты.

Среди последних талантом, красотой и молодостью выделялась Надежда Александровна, но это ее превосходство не возбуждало, против обыкновения, среди ее товарищей по сцене завистливого недоброжелательства: так умела эта еще почти совсем молоденькая девушка поставить себя в их разношерстной среде. Она относилась ко всем служившим с ней с сердечною теплотою, готова была всегда с подкупающей сердце искренностью придти на помощь нуждающемуся из товарищей, в каком бы ранге ни состоял он или она на сцене, и последние платили ей восторженным обожанием.

Это явление повторялось ежегодно, где бы не служила Крюковская.

Уже пять лет прошло с тех пор, как она в первый раз вступила на сценические подмостки. Четыре года провела она сезоны на провинциальных сценах и лишь первый год выступила в столице.

Вокруг нее сейчас же собрался многочисленный кружок поклонников, но вскоре все они должны были сознаться, что жестоко обманулись в своих надеждах, основанных на испытанной ими не раз легкости победы над "звездочками парусинового неба".

Эта звездочка оказалась для них чересчур далекой.

По происхождению Надежда Александровна была из богатой помещичьей семьи, получила строгое домашнее воспитание, оставившее в ней отпечаток неуловимой сдержанности и неподдельной женственности.

Какие причины заставили ее в таком юном возрасте покинуть родительский дом для сцены, куда она принесла недюжинный талант, чем в наше время не может похвастаться большинство не только любительниц, но и настоящих актрис, - это было известно только ей одной.

Владимир Николаевич год тому назад, конечно, с восторгом принял ее на сцену театра вверенного ему общества и не замедлил начать усиленно за ней ухаживать.

Надежда Александровна, надо сказать правду, отличала его из толпы своих поклонников, но, увы! Такое платоническое отличие было далеко не в его вкусе.

Порой он даже замечал в ее добрых светлых, как лазурь неба, глазах мелькавший луч любви, но не этого жаждал этот мотылек от цветка, вокруг которого настойчиво порхал.

Видимая трудность победы сделала даже то, что Владимир Николаевич стал воображать, что в его сердце закралось серьезное чувство, и это-то и было главной причиной отказа, не высказанной им Шмелю при предложении последним выгодного сватовства.

Неосторожная, легкомысленная, совершенно согласная с его натурой растрата денег любимой, как ему по крайней мере казалось, женщины заставила его не видать ее в течение трех дней, и эта разлука еще более распалила его страсть, его желания.

Образ стройной, изящной Крюковской, с бледным, выразительным лицом, обрамленным роскошными пепельными волосами, настойчиво мелькал в его воображении, маня и вместе с тем дразня его своею недостижимостью.

И эта женщина здесь!

Какая-то неизъяснимая радость наряду с безотчетным страхом наполнили его сердце.

- Что с вами, Владимир Николаевич? Здравствуйте, - вывела его из задумчивости вошедшая Крюковская, скромно одетая вся в черное. - Чем больны? Я так беспокоилась за вас. Сегодня нарочно пораньше встала, чтобы до репетиции заехать. Не опасно были больны? Уж я думала, думала... что в голову не приходило.

Благодарю вас, Надежда Александровна, - отвечал он, сконфуженно опустив глаза, - ничего теперь. Немного простудился. Извините, что в халате. Прошу садиться.

- Полноте извиняться, - перебила его Крюковская, усаживаясь вместе с ним на турецкий диван. - Я рада, что вас здоровым вижу, а то Бог знает, что мне не представлялось.

Бежецкий растерянно молчал.

- Я очень к вам привыкла, только теперь поняла. Вас не вижу, точно чего-то недостает, - снова начала она.

- Спасибо вам за доброе слово...

- Тут не за что благодарить... это невольно.

Снова наступило молчание. Владимир Николаевич сидел, опустив голову.

- Что вы? Точно расстроены чем? - торопливо спросила она.

Он не ответил ни слова.

- Что с вами случилось? - с возрастающим беспокойством продолжала она. - Вы не больны, а у вас на душе что-то нехорошо. Я вижу. Отчего? Скажите мне. Не скрывайте. Вы знаете, как я близко принимаю к сердцу все, что до вас касается. Ведь я вам друг.

- Ах, какая пытка! - чуть слышно прошептал он.

- Что? Что вы сказали, я не расслышала? - задала она вопрос.

Бежецкий молчал.

- Вот видите, - покачала она головой, - я угадала, что что-то есть. Что-нибудь серьезное.

- Ах, Господи, - продолжала она в сильном волнении, - я так и ожидала. Догадалась по всему. Ваш растерянный вид, когда последний раз мы виделись, ваше молчание на мои письма. Да не мучьте же меня, скажите откровенно все. Я и так измучилась догадками все эти дни, не видя вас. Что такое, говорите, ради Бога.