Круг 11.

Дуга 35.

После бурно проведённых часов, - приключений, опасностей, веры, любви, - здоровый и молодой организм Магдалины сразил сон.

Гогенштауфен же, находящийся на службе у своей торговой предприимчивости, ждал вестей от своих пронырливых агентов. Собственно, они уже докладывали, что по Душе уже поползли первые слухи о появлении, якобы, проповедника, который исцелял души и проповедовал о душе. Но небыло ничего конкретного. Кто-то где-то видел, кто-то что-то слышал. Одному из агентов, якобы, очевидец за кружкой пива ("на халяву") поведал, - что это старик - весь белый, и имя ему: "Христос Воскресе"...

Гогенштауфен понимал, что без легенд и вымыслов здесь не обойдётся. Поэтому из всей информации, поступающей от его агентов, он понял только одно, - что Иоанн - это бывший художник; и он начал проповедовать.

И пока та область души Гогенштауфена, которая ведала бизнесом, разрабатывала планы, один грандиознее другого, в отношении Иоанна, вдруг ожила другая часть его души; а именно та, которую он недавно приобрёл на аукционе - поэтический дар. Кстати сказать, если бы не благодатная почва энергичной, наполненной жизненными соками, души Гогенштауфена, этот слабый росток, брошенный Автором на произвол судьбы, и вовсе бы зачах.

Неожиданно, ощутив тёплые лучи этого нового светила в своей душе, пробуждающие к жизни новые чувства и мысли, он вдруг забезпокоился в поисках листа чистой бумаги и ручки...

А из почвы его взрыхлённой души уже пробивалась первая строчка... "Когда навстречу тихим снам"... затем вторая... третья; и неожиданно заколосились и зашелестели на ветру его вдохновения рифмы и новые строчки. И уже через два часа отрешённой работы, в результате которой был испещрён и перечёркан целый лист ни в чём не повинной бумаги, родилось первое стихотворение.

Звезда.

Когда навстречу тихим снам

со дна души выходят яды,

и чьи-то алчущие взгляды

молчат, припав к моим ногам;

вдруг вижу - как ложатся тени

на посеревшую вуаль

и дух чудовищных сомнений

ложится... Почему-то жаль -

вечерних радужных речей

дневных стремлений и исканий...

И безконечный рой свечей

возносит к небу крик страданий:

"О, истина! - давая людям свет,

давая искренность воззрений, -

ты убиваешь счастья бред

в едва окрепшем озареньи.

Ну почему, скажи мне, ты

не можешь жить без разрушений?

Зачем все лучшие мечты

ломаешь ты без сожалений?".

Не веря в таинство речей,

не видя смысл в своих исканьях -

огромным множеством печей

я разжигал в душе страданье...

Я брёл в пустыне, навсегда

был труден путь моих исканий,

лишь одинокая звезда

мне освещала путь к познанью.

Когда работа была закончена, Гогенштауфен неожиданно для себя испытал такое удовольствие, как будто в результате выгодной сделки он приобрёл лиризм самого Пушкина по цене жалкой его копии, выполненной господином Побрякушкиным из Литерного института имени Кой-кого при Академии Души.

Однако, поразмыслив, он вдруг вспомнил, что есть же ещё и рукопись. Это несколько отрезвило пьяный разгул его самомнения. Теперь он был почти уверен, что его первое стихотворение, - его детище, выстраданное им в муках творчества, - под номером один или три, или ещё под каким (что-то же ведь Автором могло быть сожжено) окажется в той пресловутой рукописи. Можно было, конечно, авторство приписать себе. Рукопись же была в его руках. Но теперь что-то словно сместилось в его душе, что мешало ему это сделать. Профессиональный торгаш Гогенштауфен, перепродающий людям свойства души и тела, до сих пор мало заботился о моральных издержках своего бизнеса. Ведь вопросы собственности (как, впрочем, и вопросы морали, с этим связанные) в обществе были давно решены; и по этим решениям выходило, - что купленная вещь или пространство, или продукт, в том числе мышления, принадлежали их новому владельцу. Да и в обществе, где сплошь и рядом продавались и покупались люди целиком (взять хотя бы - брак по расчёту или работу по найму), небыло почти ничего святого, и всё это было в порядке вещей. Гогенштауфен тоже считал это нормальным, и даже совершенно необходимым, явлением; объясняя это тем - что люди должны иметь стимулы и способы самосовершенствования.

Но вдруг случайная прихоть - приобрести поэтический дар, - сильным световым потоком неожиданно озарившего его вдохновения, высветила новую грань его души (душа, - которая прежде представлялась ему способной лишь отражать от себя (подобно мёртвому зеркалу) Свет Божественного Творчества - безсмысленно принимая (дарованную Богом) жизнь: такой, как она есть, - вдруг оказалась (подобно живому бриллианту (с живым рубиновым сердцем)) способной: не только отражать от себя, но и поглощать в себя (преломляя) Этот Свет - разумно преображая (и оживотворяя) Этим Светом всю свою (дарованную Богом) жизнь: в такую, какой она должна быть (творчески воплощая в ней все свои (навеянные Богом) Замыслы); и эта новая грань вдруг заиграла и засветилась в нём: радужными лучами Божественных Даров (временами, как в зеркале, отражая всю внутреннюю суть Божественного Света во внешних проявлениях его жизни)... Гогенштауфен вдруг подумал, - что если душа подобна живому бриллианту - то Божественное Творчество в человеке подобно огранке души. И чем более совершенна душа человеческая, - тем большее число граней она имеет; тем более ярко и красочно играет она и переливается в лучах Божьих (пропуская, преломляя и отражая в своих гранях благодатную Энергию Его Святого Духа). Но чем более совершенна душа человеческая, - тем более тверда она в любви к истине; тем менее подвержена она разрушительным силам внешнего мира (жадно поглощающего Свет Божественного Творчества своими фальшивыми подобиями истинных драгоценных живых кристаллов). Более того, эта драгоценная твёрдость (идущая от нищеты духовной - согласованной воли человека-творца с Волей Бога-Творца) - и есть та внутренняя творческая сила в человеке, которая противостоит внешним разрушительным обстоятельствам. И значит, душа, - подобно бриллианту (с рубиновым сердцем) - прозрачна и проницаема для животворящего её Святого Духа; но, подобно зеркалу - непрозрачна и непроницаема для разрушительных для неё энергий внешнего мира... Но что-то очень важное словно ускользало в его рассуждениях, - ему было непонятно - как человек, который в своей душевной сути подобен живому бриллианту (с рубиновым сердцем), мог захотеть стать подобным мёртвому зеркалу. Может быть, внешний мир тела, окружающий человека, есть плоская проекция объёмного и многогранного внутреннего мира его души? Но тогда - для чего человек проецирует себя из внутреннего мира души во внешний мир тела? Ясно одно, - человек из мира души приходит в мир тела для творчества и самосовершенствования; но, разрушая старые формы в мире тела, человек, вольно или невольно, вызывает противоток освобождённых энергий из мира тела в мир души - которые и противодействуют его творчеству и его самосовершенствованию... зеркально отражаясь от самих граней его души - в его творениях...

Гогенштауфен вдруг подумал, - что если творчество есть огранка души в мире тела, а мир тела есть зеркальное отражение мира души - то творцом он был всегда. Вся его жизнь, во всех проявлениях его души и тела, была актом своеобразного творческого противодействия складывающимся обстоятельствам. Например, он любил роскошь, но был беден, и из этого возник его интерес к бизнесу; он искал справедливость в мире, но мир был несправедлив, и из этого возникло направление его бизнеса - в области свойств души и тела... У него вдруг возникла идея "человека-зеркала". Он даже попытался приложить её к себе, но понял, что эта идея приложима к любому человеку; ибо человек характеризуется не наличием у него тех или иных свойств души и тела, а их проявлением (или отражением) в этом мире... Ещё некоторое время Гогенштауфен сосредоточенно думал о том, каким Образом лучше всего изобразить эту идею; потом взял чистый лист бумаги и начал записывать.