188

"В течение прошедших лет весь мир находился в состоянии беспокойства умственного и физического. По всей вероятности, война, большевистская революция были видимым результатом глубокого умственного расстройства. Это беспокойство проявилось в стремлении отбросить испытанные методы государственного руководства в угоду радикальным и непроверенным экспериментам. Это же чувство беспокойства вторглось и в науку. Многие хотели бы заставить нас отбросить испытанные теории и взамен построить основу современного научного и механического развития во имя спекулятивной методологии в фантастических представлений о Вселенной" [3].

Вскоре началась прямая травля теории относительности, главным образом в Германии. Первоначально немецкие националисты поднимали на щит новую теорию как проявление "чисто германской" интеллектуальной мощи. В это же время англичане часто избегали напоминать, что теория относительности появилась в Германии. Если бы астрономические наблюдения дали иной результат, говорил Эйнштейн, все было бы иначе. В статье, напечатанной 28 ноября 1919 г. в "Таймсе", Эйнштейн писал:

"Вот пример относительности для развлечения читателей. Сейчас в Германии меня называют немецким ученым, а в Англии я представлен как швейцарский еврей. Случись мне стать bete noire, произошло бы обратное; я бы оказался швейцарским евреем для Германии и немецким ученым для Англии" [4].

3 Frank, 143.

4 Comment je vois le monde, 214.

Но вскоре Эйнштейн действительно стал bete noire и, соответственно, швейцарским евреем в Германии, несмотря на подтверждение теории относительности. Да и сама теория перестала тешить национальное тщеславие. В Германии происходило небывалое обострение классовой борьбы. Началась деятельность "Консула" и других террористических организаций. В это время в националистической газете "Der Turmer" появилась статья "Большевистская физика". В ней говорилось: "...Поскольку профессор Эйнштейн признан новым Коперником, многие преподаватели университетов стали его поклонниками. Говоря без обиняков, мы имеем здесь дело с низкой научной сплетней, столь характерной для картины, которую представляет современный период, самый трагичный из всех политических периодов. В конечном счете незачем обвинять рабочих .за то, что они следуют за Марксом, если германские профессора следуют за измышлениями Эйнштейна" [5].

5 Frank, 160.

189

Некто Пауль Вейлавд создал специальную организацию с целью борьбы с влиянием Эйнштейна. Вейланд организовывал собрания, на которых выступал он сам с политическими нападками на Эйнштейна, а после него некоторые физики и философы пытались опровергать новую теорию. В это же время получили известность выступления Ленарда - крупного экспериментатора, ожесточенного противника теории относительности и яростного националиста (по его распоряжению в руководимой им лаборатории, например, термин "ампер" был заменен другим названием единицы тока по имени одного из немецких физиков). В выступлениях Ленарда можно было встретить все - от попыток объяснения результатов опыта Майкельсона с классических позиций до призывов к физической расправе с Эйнштейном. Не обошлось и без поисков истиппо германских истоков идеи изменения массы быстро движущихся тел. Ленард приписывал приоритет в этом открытии погибшему на войне талантливому теоретику Францу Газенёрлю.

Националистическая травля могла бы заставить Эйнштейна покинуть Германию. Кроме того, начавшаяся инфляция сделала положение Эйнштейна очень тяжелым: он должен был посылать деньги Милеве в Швейцарию, что при падающей марке стало почти невозможным. Но Эйнштейн не хотел нарушить обещания, данные когда-то Планку. Сложившаяся в Германии обстановка не казалась ему безнадежной. Падение монархического режима было в его глазах началом положительных сдвигов. В 1919 г. Эренфест усиленно уговаривал Эйнштейна переехать в Лейден. Эйнштейн отвечал:

"Я обещал Планку не покидать Берлин, пока обстановка здесь не ухудшится настолько, что сам Планк признает мой отъезд естественным и правильным. Было бы неблагодарностью, если бы я, не будучи вынужден, частично из-за материальных выгод, покинул страну, в которой осуществляются мои политические чаяния, покинул людей, которые окружали меня любовью и дружбой и для которых мой отъезд в период начавшегося упадка

190

показался бы вдвойне тяжелым... Я смогу уехать, если развитие событий сделает невозможным дальнейшее пребывание в Германии. Если дела пойдут иначе, мой отъезд будет грубым нарушением слова, данного Планку. За такое нарушение я бы упрекал себя впоследствии" [6].

Эренфест, сообщая Лоренцу о решении Эйнштейна, прибавил:

"Меня это письмо устыдило, но вместе с тем вызвало теплое и радостное чувство гордости за этого замечательного человека" [7].

6 Einstein on peace, 36-37.

7 Ibid., 651.

Оставаясь в Германии, Эйнштейн неизбежно должен был принимать на себя удары реакции. Вместе с тем он становился ближе к широким кругам, для которых его идеи представлялись знаменем рационалистического подхода к природе и к обществу. Это отношение широких кругов к Эйнштейну и его взглядам становилось все более явственным. Теория относительности оказалась в центре политической борьбы. Это еще более увеличивало ее популярность. Но анализ причин широкого интереса к теории относительности не может не коснуться самого содержания и смысла теории. В основе дела лежала отмеченная уже связь теории относительности с "классическим идеалом". Представление о мире как о совокупности движущихся одно относительно другого материальных тел за три столетия стало органическим, чуть ли не врожденным. Теперь эта картина освобождалась от неоднозначно связанных с ней и даже чуждых ей по духу понятий дальнодействия, абсолютного пространства и эфира как абсолютного тела отсчета. Но ценой этого освобождения был парадоксальный отказ от классического правила сложения скоростей. Тем самым теория подводила к представлению о достоверной, неопровержимой, экспериментально доказанной парадоксальности бытия. С этим связан "парадоксальный рационализм" - представление о гармонии мироздания, которая выражается в простых, но противоречащих традиционной "очевидности" соотношениях. Именно этот комплекс идей (мы находили его каждый раз, когда вглядывались во внутреннюю структуру теории относительности и в основное содержание миро

191

воззрения Эйнштейна) просачивался через сравнительно широкий круг людей, знакомых с теорией относительности, в еще более широкие круги. При этом сохранялись общие выводы теории - убеждение во всемогуществе разума и объективности и гармонии мира, которые не могли не волновать людей в эпоху, когда разум и гармония противостояли мистике и хаосу в их решающем историческом столкновении. Дальше процесс приобретал характер цепной реакции: интерес к теории придавал ей общественное значение (и, в частности, толкал автора теории к общественным выступлениям), а это, в свою очередь, увеличивало популярность теории. Отметим, что ощущение неопровержимой достоверности парадоксальной теории, ощущение, в такой большой мере объясняющее ее общественный резонанс, зависело не только от подтверждения теории при наблюдении затмения 29 мая 1919 г., но и от позиции самого Эйнштейна - его абсолютной уверенности в том, что наблюдение не может не подтвердить теорию. Каковы бы ни были гносеологические идеи ученого, он неизбежно покидает платформу агностицизма (любую феноменологическую, конвенциалистскую или связанную с априорной версией), когда ждет от эксперимента подтверждения выдвинутой теории. Но тут дело в степени его уверенности. На каком-то уровне стихийное, неосознанное представление о познаваемости внутренней структуры мира уже недостаточно. Абсолютная уверенность Эйнштейна в том, что наблюдения подтвердят теорию, была связана не только с математической корректностью ее аппарата, но и с сознательной, последовательной и постоянной презумпцией познаваемости мира. Когда Эйнштейн получил снимки, сделанные во время затмения, он выразил свое восхищение. Но, оказалось, он был восхищен техникой фотоснимков. Что же касается подтверждения теории, Эйнштейн не считал эту сторону дела существенной: иные результаты представлялись ему невозможными. Когда Эйнштейна спросили, как бы он отнесся к отрицательным результатам, ответ был таков: "Я бы очень удивился..."