- Потому что я дал уже очень много рекомендаций. - Потом добавил тише, с усмешкой: - Они антисемиты.

Он на минутку задумался, шагая взад - вперед по комнате.

- То, что вы физик, упрощает дело. Я напишу несколько слов профессору Планку; его рекомендация значит больше, чем моя. Так будет лучше всего!

Он стал искать бумагу для писем, которая лежала тут же перед ним - на письменном столе. Я слишком оробел, чтобы указать ему на это. Наконец он нашел бумагу и набросал несколько слов. Он сделал это, не зная, имею ли я хоть какое-нибудь представление о физике" [22].

22 Успехи физических наук, 1956, 59, вып. 1, с. 137-138.

На продолжении воспоминаний Инфельда - его работа с Эйнштейном в тридцатые годы - мы еще остановимся.

В Берлине у Эйнштейна были встречи с советскими государственными деятелями. Г. В. Чичерин произвел на него сильное впечатление, и беседы с Чичериным были для Эйнштейна одним из источников сведений о революции и социализме. Глубокое сочувствие Советскому государству Эйнштейн высказывал в беседах с А. В. Луначарским, который написал об ученом небольшой очерк "Около великого" [23]. Читатель не посетует за сравнительно большие выписки из этого очерка.

204

Он начинается описанием следующего приключения. Существовала когда-то сумасшедшая дама по имени Евгения Диксон, которая прославилась попыткой застрелить советского полпреда в Париже Л. Б. Красина при помощи револьвера, испорченного и даже, кажется, незаряженного. Она в свое время преследовала Луначарского рассказами о том, как Милюков - отец ее воображаемого ребенка - убил это дитя, чтобы вызвать новый процесс Бейлиса, о другом столь же воображаемом ребенке от Азефа и, наконец, объявила, что Азеф скрывается под именем Эйнштейна и выдает себя за физика.

Впоследствии Луначарский во время пребывания в Берлине познакомился с Эйнштейном и его женой, и последняя рассказала продолжение этой истории. Евгения Диксон писала Эйнштейну, что в ближайшее время сорвет с него маску. Далее следовали угрожающие письма с различных станций между Парижем и Берлином, и, наконец, бедная дама позвонила в дверь дома на Габерландштрассе и потребовала Азефа - Эйнштейна. Увидав его, она закричала, что ошиблась, что Эйнштейн не Азеф, но тем не менее в качестве отца все того же погибшего ребенка должен спасти ее от сумасшедшего дома и давать ей деньги. Дело дошло до берлинской полиции, где какой-то из чинов заявил Эльзе, что ей не следует отрицать возможность действительной связи, и вообще изрекал невероятные благоглупости.

С этим рассказом Луначарского совпадает в основном (некоторые детали, как мы сейчас увидим, различны) то, что Зелиг передает со слов Эренфеста [24].

23 Журнал "30 дней". ML, 1930, № 1, с. 39-42

24 Seeligx 307-308.

В начале 1925 г. Эйнштейна ждали в Лейдене с утренним поездом, но он приехал только вечером и рассказал Эренфесту, что ему пришлось побывать в тюрьме, куда посадили некую женщину, хотевшую его застрелить в качестве Азефа. В подъезде ее увидела Марго и подумала, что эта явно ненормальная дама может направляться только к Эйнштейну. Позвонив из автомата домой, Марго предотвратила опасный визит, и Евгения Диксон попала в

205

тюрьму. Там ее посетил Эйнштейн; дама удостоверилась, что он не Азеф ("у вас гораздо короче нос"), а Эйнштейн помог ее освобождению и принес ей в тюрьму вещи, о которых она просила. Быть может, эта история не была столь простой и забавной, какой она выглядела в рассказе Эльзы, переданном Луначарским, и в рассказе самого Эйнштейна. В книге Гарбедиана говорится о серьезном покушении на жизнь Эйнштейна:

"Политическая активность Эйнштейна создала ему много новых друзей и множество ожесточенных врагов. Одному из таких врагов удалось обмануть бдительное око верного Отто (швейцар в доме Эйнштейна). Мария (sic!) Эргевцева-Диксон (Maria Erguewseva-Dickson), русская вдова американца, проживавшая после русской революции в Париже, тайком проникла в квартиру Эйнштейна в Берлине. Она задумала убийство при помощи отравленной шляпной булавки, но не предусмотрела бдительности Эльзы Эйнштейн, которая обезоружила коварную посетительницу, вызвала полицию и сделала все так умело и спокойно, что Эйнштейн узнал об угрожавшей его жизни опасности только много времени спустя" [25].

25 Garbedian H. Albert Einstein. New York, 1939, p. 199.

Вернемся, однако, к очерку А. В. Луначарского. Рассказанная в нем история была поводом для литературного портрета, в котором передана не только наружность Эйнштейна, но и то особенное состояние духа (Луначарский называет его "величайшей симпатией, смешанной с некоторым благоговением"), которое появлялось у всех, сталкивавшихся с Эйнштейном.

"Глаза у Эйнштейна близорукие, рассеянные. Кажется, что уже давно и раз навсегда больше половины его взоров обратились куда-то внутрь. Кажется, что значительная часть зрения Эйнштейна постоянно занята вместе с его мыслью каким-то начертанием исчислений. Глаза поэтому полны абстрактной думой и кажутся даже немного грустными. Между тем в общежитии Эйнштейн чрезвычайно веселый человек. Он любит пошутить... он смеется добродушным, совершенно детским смехом. При этом на мгновение глаза его делаются совершенно детскими. Его необыкновенная простота создает обаяние, и так и хочется как-то приласкать его, пожать ему руку, похлопать по плечу - и сделать это, конечно, с огромным уважением. Получается какое-то чувство нежного участия, признания большой беззащитной простоты и вместе с тем чувство беспредельного уважения".

206

Луначарский пишет и об Эльзе Эйнштейн.

"Она - женщина не первой молодости, густо седая, но обворожительная, все еще прекрасная красотой нравственной, больше даже, чем красотой физической. Она вся - любовь к своему великому мужу, она вся готова отдаться защите его от грубых прикосновений жизни и предоставлению ему того великого покоя, где зреют его мировые идеи. Она проникнута сознанием великого значения его как мыслителя и самым нежным чувством подруги, супруги и матери к нему как к привлекательнейшему и своеобразному взрослому ребенку".

Двадцатые годы были переломными в жизни Эйнштейна. Он наблюдал тяжелую картину роста националистических реваншистских настроений. В научном творчестве блестящие успехи общей теории относительности сменились очень тяжелыми, сложными, подчас мучительными поисками единой теории поля. Общая теория относительности развивалась, ее аппарат совершенствовался. Но центр тяжести научных интересов Эйнштейна лежал теперь в иной области.

Сразу же после появления общей теории относительности была поставлена в порядок дня проблема единой теории поля. Мы можем отождествить тяготение с искривлением пространства. Нельзя ли найти другие геометрические свойства пространства, с которыми можно отождествить иные силовые поля, помимо гравитационных? Нельзя ли таким путем свести к единым геометрическим соотношениям все силовые поля и объединить их в единое поле, выражающееся в некоторых геометрических свойствах пространства? Из иных полей, помимо гравитационного, тогда было известно только электромагнитное поле. Предпринимались попытки его геометризировать, т.е. представить в виде изменения геометрических свойств пространства. В этом и состояла задача построения единой теории поля.

В 1918 г. Герман Вейль предложил геометризировать наряду с теорией тяготения и теорию электромагнитного поля. Эйнштейн отождествил тяготение с искривлением пространства-времени, иными словами, он предположил, что пространство-время, в котором действуют гравитаци

207

онные поля, подчинено не геометрии Евклида, а геометрии Римана. В геометрии Римана вектор, обойдя замкнутый контур, меняет свое направление. В этом и выражается кривизна пространства. Но в геометрии Римана такой изменивший свое направление вектор сохраняет первоначальную длину. В геометрии Вейля этот вектор уже не сохраняет свою первоначальную длину. Изменение направления вектора отождествляется с гравитационным полем, изменение его длины - с электромагнитным полем.