Оказалось, что выбраться с балкона на котором мы находились, можно лишь спустившись вниз, к скульптуре и музыкантам. Другой выход наверняка существовал, но мы его не нашли. Я впереди, пачка с книгами под рукой, Мишка сзади, мы стали спускаться, распихивая народ. С далекого вверху неба закапало вдруг. У бронзовой девки, спиной к ней, стоял кактусоволицый с платком под коленкой и задрав вверх в дождь кларнет-трубу-дудочку вывизгивал из нее мелодию. Жирная некрасивая девка в тесных джинсах, сплетя обе руки над головою неудачно подергивалась и кружилась в двух шагах от солиста хуева. У грубых ног статуи сидели еще несколько ворсисто-волосатых существ с винного цвета физиономиями: стучали и пощипывали струны.

- Обрати внимание на исключительно мерзкую девку, Мишель. - Я нагло остановился между дудочником и танцовщицей и поглядел на экспонат сопроводив взгляд гримасой отвращения. Так глядят на крысу Вдруг перебегающую рю дэ Розьер среди бела дня местные евреи. - Живот вывалился из штанов...

- Корова, - согласился Мишка. - Но не смотри на нее так вызывающе, нас побьют. - Они?... Нас... Не смеши меня...

- Их много, а мы одни. Не забывай, что мы еще не обплываем мирные берега на военном корабле. И приготовься к тому, что каждый участок мирного берега окажется защищенным национальным военно-морским флотом. - Kill the suckers,fuck the fuckers!

- Ты что такой агрессивный сделался? Кальвадос в голову бьет? На английский перешел...

- Надоело потому что. - Я остановился у найденного, наконец, выхода с цементной арены и бросил книги оземь, - Везде одно и то же, Мишка! Через три страны прошел и везде молятся статуе простого среднего человека. Равенство распроклятое воспевается. Но ты-то знаешь, что это хуйня, Мишка. Люди вопиюще неравны. Даже если дать им идеально равные условия воспитания и образования. Толпа тупа, глупа и бесталанна на 95, или сколько там, биологи точно знают, про

r

центов. Мы все уже рождены неравными. Кактусоволицый и животастая ублюдки, а я - нет. И я ненавижу бесталанных сук вокруг, потому что они меня подавляют. В трех странах, в СССР, ЮэСэЙ и Франции политический строй один и тот же: диктатура посредственностей. Человек высшего типа безжалостно подавляется. Наша цивилизация планомерно уничтожает своих героев. Происходит ежедневный геноцид героев!

- Чего ты на хуй хочешь? Жалуешься на свое время? Хотел бы родиться во времена трубадуров, рыцарей и прекрасных дам? Так это сказка. В реальности никогда таких времен не было... Ты маленький, и я маленький. В тебе сколько росту? - Метр семьдесят четыре.

- Так вот в те прекрасные времена, самый здоровенный, умеющий широко и долго размахивать дубиной, делался господином. Нам с тобой не светило бы в любом случае занять хорошее место в обществе; так как мы маленькие.

- Но мы крепенькие, - сказал я. - С чего ты взял Мишка, что я идеализирую эпоху Трубадуров и прекрасных дам или вообще прошлое? - Ты же недоволен настоящим.

- А я что, бумагу подписывал быть довольным? К тому же эмоциональная неудовлетворенность - лучший мотор для писателя.

- Пойдем, мотор, - сказал Мишка. - так мы никогда в пункт В не доберемся. Давай я возьму книги? - Я сам умею носить свои книги.

Мы пересекли бульвар Севастополь и вышли к Центру Помпиду. Если у Лехалля к сброду и черни еще густо примешаны "branches" - т.е. одетая модно и ведущая себя а ля мод, молодежь, то у Центра Помпиду процентное соотношение междучернью и браншэ резко нарушается в пользу черни. Обилие жуликов, шпагоглотателей, уголовников в трико ложащихся на стекла, несвежих Чарли Чаплинов, безработных не знающих как убить время, подзаборных девочек, и всяческого совсем уж неопределенного грязноватенького больного люда непременного мусора больших городов, удручающе именно в этой точке Парижа. Недаром несколько полицейских автобусов дежурит денно и нощно вокруг чуда канализационной техники двадцатого века.

- Видишь в каком доме обитает человек. В стеклянной башне. Лет пятнадцать добивался ателье, все "пистоны" использовал, - и вот получил. Последний этаж - его. Восемьдесят пять квадратных метров... - Шумно наверное? - спросил Мишка.

- Звукоизоляция. Рамы двойные. Только ровный такой гул с площади, как океанский прибой

Избегая стволов деревьев и скамей, на которых червями копошились клошары и безработные, мы направились к башне - обиталищу жрецов искусства. Большая часть их, по словам Генриха никакого отношения к искусству не имела. Но зато имела "пистоны" в министерстве культуры и В Отель дэ Билль. Существо в мужской кожанке, в стоптанных ботах заляпанных засохшей грязью, с бабьим. лицом растопырив руки перегородило нам дорогу. "Один маленький франк, капитан?"

- А в ГУЛАГ не хочешь, пизда? - швырнул я существу по-русски, и не останавливаясь проследовал к цели, к двери общежития художников. Проходя мимо скамьи, наполовину занятой телом какого-то чернявого бездельника, я небрежно швырнул мои книги рядом с ним. Разбрасывание предметов обычно является у меня неоспоримым признаком начинающегося опьянения. Существо с бабьим лицом прокричало нам вслед нечто вроде "Сало-ооо!"

- Смотри-ка, - удивился Мишка. - Русского не понимает, но интонацию твою поняла.

- Собаки, и те соображают, когда к ним сурово обращаешься. Я нашел фамилию приятеля на щитке интеркома и нажал пластиковую выпуклость. Из надрезов в дюралевом щитке не донеслось ни единого звука.

- Ну вот, его нет дома, - уныло сказал Мишка. - Зря тащились. - Погоди. Может он в туалете. Или в ванной. Там два этажа, пока спустится...

- Ну жми еще..., - пробурчал Мишка.

Я нажал. В этот именно момент "он", или "тип" или "это говно", как я и Мишка впоследствии стали его называть, вспоминая об эпизоде, появился из-за Мишки и ловко сдернул с него очки.

Вообще-то Мишка очков не носит. Он надел их на минуточку, дабы разглядеть фамилии счастливцев, проживающих в стеклянном дворце... Мишка бывалый человек. Мишка пережил в этой жизни многое. Посему он спокойно сказал, обращаясь к больному: - Эй, отдай мои люнетт* обратно. - И даже не протянул за своими люнетт руки.