И увидел владыка невесту, и предложил без раздумий коней и дары, и поклон поясной отвесил ее отцу - рано поседевшему князю, а в довершение выиграл поединок у сына кагана хазарского, тоже прибывшего из своего Итиля не без даров. Ладен был и глазами проворен рыжий хазарин, надменно показывал профиль орлиный, плетью поигрывал; да кишка оказалась тонка:

через крепостной ров перемахнул уйгурский владыка на арабском своем скакуне, а летя надо рвом, исхитрился еще и лук выхватить, и стрелу сквозь колечко серебряное на коньке у терема пропустить. А рыжий так во рву и остался с хребтиною переломленной.

Возвратился из дальней земли владыка - молодым чашу радости век не испить. И давались диву уйгуры:

какой блеск смогла придать их величью чужестранка, дочь далеких снегов. Расцвела крепость на изгибе реки дворцами, а на крышах дворцов закачались под ветром - ах, услада взору! - невиданные цветы.

Мололи зерно мельницы водяные, никому на Чарыне неведомые дотоле. Явились, будто из-под земли, диковинные ремесла, и потянулись на зов Снежнолицей поэты, певцы, златошвеи, звездоблюстители, переписчики древних книг; даже из Индии пришли с обезьянами на плечах ковроткачи, поклонявшиеся невесомой, как дыхание ангелов, стихии - огню. Всяк находил радушный прием и защиту в Бекбалыке, крепости на изгибе реки.

Но проведал о красоте Снежнолицей богдыхан.

И прислал повеленье с гонцами: предстать чужеземке пред его богдыхановы очи. А взамен он ниспосылал владыке уйгуров вечный мир и свою, богдьтханову, милость. Запечалился было владыка: с воинством Поднебесной империи легко ль совладать? - а пока он печалился, получили гонцы самоличный ответ Снежнолицей, да столь дерзкий, что один из гонцов тут же лицом почернел и скончался от недомогания сердца.

Разве летит лань к стреле, спящей на тетиве?

- Нет, стрела устремляется к лани.

Разве садится горлинка молодцу на плечо?

- Нет, на горлинку молодец ставит сети.

Разве плывет царь-рыба к рукам рыбака?

- Нет, рыбак добывает царь-рыбу.

О, богдыхап! Старого учить - что мертвого лечить.

Тоньше нитей лунного света истончалась нить жизни твоей. Зачем тебе горлинки, лани, царь-рыбы? Скоро ты сам станешь добычей Ловца из Преисподней, чьей стрелы никому еще не удалось избежать.

Тебя до неба превозносят

Льстецы из покоренных стран.

В воде по горло пить не просят,

_______ О, богдыхан.

...Два года осаждала несметная рать богдыханова крепость на излуке реки, а взять не смогла. И тогда, сняв осаду, через месяц подослали лазутчика. Тот сумел (под видом купца), обмануть бдительность стражей и, забравшись на дерево возле дворца, пронзил стрелой Снежнолицую. Да не простою стрелою - отравленной, на хвосте же стрелы плясали на ленточке шелковой иероглифы, красные будто кровь:

ПУСТЬ СТРЕЛА УСТРЕМЛЯЕТСЯ К ЛАНИ!

Обезумел от горя владыка, плакал навзрыд. Приказал он забальзамировать возлюбленную, схоронить в хрустальном гробу. Никто не смел под страхом смерти войти в мавзолей Снежнолицей, где уединялся владыка в часы душевных скорбей. Купол мавзолея был подобием неба с вкраплениями драгоценных каменьевзвезд. На его стенах искусные резчики начертали стихи горем убитого мужа:

Дыханье Снежнолицей отняла Колдунья остроклювая стрела.

В меня вонзилась - и объяла мгла Мой разум, раскаленный добела.

В одиночестве докоротал свой век неутешный владыка. Как все предки его, воевал беспрестанно богдыхановы рати и не знал в сечах пощады.

Город, подобно большинству раскапываемых городов, был разрушен в древности дотла. К концу июля мы обозначили остатки стен дворца, а с западной стороны, на невысоком холме с розовым глиноземом, - круглое строение около шестидесяти метров в поперечнике: несомненно, обсерватория, а не загон для скота, как предположили поначалу, ибо выкопали медную, пострадавшую от сильного жара астролябию.

От необычайной жары и сухости граница между светом и тенью представлялась осязаемой, ее хотелось коснуться оукой. В полуденное небо нельзя было смотреть без рези в глазах. Иногда вдали, на песчаном взгорье, вырисовывался грубой лепки мираж: стены крепости с минаретами, отражавшимися в голубом глазе озера, как будто озеро, крепость и ее озерная тень поклялись и в этом фантасмагорическом сцепленье быть неразлучными, триедиными. Почему-то виденье меня раздражало. Еще больше раздражало (всех, а не одного меня)

то, что с середины августа мы лишились тишины. Выше нас по течению Чарына, правее, в древнем высохшем русле поднялась буровая вышка. Там ни днем ни ночью не затихал движок. Через неделю надоедливого тарахтения мы с ребятами отправились после обеда полюбопытствовать на диковинку и, надо сказать, крепко призадумались. Труд буровиков показался не просто тяжелым, как наш, - каторжным. Тем не менее, ворочая свои трубы, буры и канаты, они перекидывались шуточками, в том числе и на наш счет. Наконец, сверху по железной лестнице спустился смуглый подросток, уйгур, весь перемазанный солидолом.

- Зачем без приглашенья приходишь? - заговорил он высоким голосом, но слова выговаривал медленно, с акцентом. - Зачем работать мешаешь? Делать нечего - возьми помоги.

Был он худой и жилистый, как я, но с приметой: без верхней части правого уха; такое случается с мальчишками, когда учатся метать ножи. У меня, к примеру, сапожным ножом пробита левая ступня. Странно, но я сразу же почувствовал к нему симпатию. Его звали Мурат. Он, как и я, подрабатывал на каникулах, только у буровиков были еще и надбавки: отдаленные, безводные, сверхурочные - и выходило втрое больше. Мы с Муратом быстро сошлись и вечером часто плескались в реке, где соорудили запруду из камней. Он научил меня ловить на тухлое мясо вкусную рыбу маринку; брюшную полость у нее выстилает тонкая пленка, черная, как копировальная бумага: не снимешь пленку - отравишься насмерть. А голову от маринки не осмеливались жевать даже шакалы: - и она была ядовитой.

- Мурат, ты родом откуда? - спросил я его однажды.

- Теперь, пожалуй, из Чарына, - загадочно ответил он после некоторого раздумья.

От удивления я присвистнул как сурок.


Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта: