Я тогда получил от Любы пакет. Пакет был передан мне одной девицей, которую я вышел встречать к поезду. Она передала мне сверток, я спросил, как у Любы дела, а она ответила:

— У Любы большие неприятности.

— Какие?

— Думаю, что в этом пакете все написано.

— Ну а вы как думаете, в чем суть этих неприятностей?

— В ее поведении. Она девочка хорошая, но многое себе стала позволять.

— В чем?

— Она, знаете, ведет со старшеклассниками психологический клуб и сильно ударилась в историю. Представьте себе, занялась психологией сталинизма. Уже двоих старшеклассников из ее клуба исключили из школы. Остальные члены клуба вступились за товарищей, написали листовки, издали газету под названием "Баррикада" и из номера в номер рассказывают о том, как идет борьба за восстановление ребят в школе.

— И что же вам не нравится в ее действиях?

— Разве мне? Она испортит себе жизнь. Ее уже вызывали в Комитет социальной защиты.

Я распрощался с девицей и побежал домой, чтобы быстрее прочесть то, что было в пакете.

"Впервые в жизни, — сообщала Люба, — я подверглась унизительным допросам и даже обыску… Тип, который меня допрашивал, служит в органах социальной защиты, такой противный, а с виду представительный, огромный, голубоглазый, как вы говорите, совершенно новый социальный персонаж, этакий гомо голубоглазус. Так вот, этот голубоглазус, зовут его Копыткин Ким Августович, поначалу стал мне говорить пошлости:

— С вашей красотой, да с вашими способностями… Как же это вас угораздило стать на путь антисоветчины, вы дочь хороших родителей…

А я помню ваши советы: "Надо держаться уверенно и неколебимо. Только такое поведение может их поставить на место". Я ему и сказала:

— Мой путь совершенно советский, а вот ваш…

Эх, как он взвился! Мне даже не хочется передавать те оскорбления, которыми наделил меня этот негодяй. А потом вдруг он выкинул такое, что у меня в глазах потемнело. Он раскрыл мою сумочку и вытащил оттуда пакетик, представьте себе, как он мне заявил, с наркотическим средством — порошок какой-то.

— Значит, и этим промышляете? Где брали наркотики? Кому перепродавали?

— А вы знаете, что за такой подлог вы можете полететь с работы! — ответила я.

Так я прямо ему и сказала. Он подошел ко мне вплотную.

Взял меня за плечо так больно, что я вскрикнула, а он еще сильнее сдавил мое плечо и говорит ласково:

— Пересядьте, будьте так добры, на другой стул, — и показывает на соседний стул.

Не успела я оправиться от боли, как он меня сильно толкнул, и я ударилась больно. Села, закрыла лицо руками и заплакала. А потом снова вас вспомнила: "Они не должны видеть наши слезы, нашу растерянность, нашу униженность". Как только я вспомнила ваши слова, так во мне все закипело, и я сказала:

— Даже ценою своей смерти я постараюсь, чтобы вам так просто не сошло это издевательство и этот ваш шантаж с наркотиками.

— Где вы брали самиздатовскую литературу? Откуда у вас документы Якубовича? Кто вам дал материалы допросов Газаряна? Какую цель вы преследовали, когда вели среди старших школьников антисоветскую пропаганду?

— Никакой антисоветской пропаганды я среди школьников не вела.

— Вам нужны доказательства? Вот, почитайте.

Он протянул мне исписанный листок бумаги. Я стала читать. Ровным ученическим почерком писалось о том, что я на каждом занятии психологического кружка даю анализ появлению и развитию авторитарных форм общения и получается так, что вся наша социалистическая система авторитарная и никому не гарантируется защищенность личности. "Вся эта авторитарность, страх и бесправие были заложены сталинским режимом, это Колесова постоянно подчеркивала, с чем я, как комсомолец с двухлетним стажем и сын коммунистов с двадцатилетним стажем, никак не могу согласиться. Сама Колесова считает свою семью, деда и бабку пострадавшими от Сталина и потому на занятиях психологического кружка клевещет на весь советский строй. Колесова, как мне известно, имеет постоянную связь с бывшими реабилитированными и питается от них нужной ей информацией. Как комсомолец и член комитета 42-й средней школы и как делегат районной комсомольской конференции, я прошу положить конец антисоветчине, которая открытым текстом идет в нашем клубе и проводится студенткой третьего курса психологического факультета университета Колесовой Любовью"".

Меня, конечно же, этот донос ошеломил. По почерку я сразу догадалась, чье это письмо. Подпись была срезана, я на это обратила внимание и сказала Копыткину:

— Что же вы, Ким Августович, работаете так непрофессионально? Зачем же вы рассекретили вашего осведомителя?

— Вы знаете, кто это написал?

— Конечно, знаю. Ребята часто выполняли различные письменные задания: интервью, обсчеты и так далее. Я раньше много занималась определением почерка и характера. Такие завитушки на буквах "р", "т" и "у" редко встречаются. Они свидетельствуют о потребности казаться лучше, чем есть человек на самом деле. Саша Еловин писал этот донос…

— Я прошу вас выражаться как положено! — накричал на меня- Копыткин. И приступил к допросу:- Кто такой Якубович? Когда вы с ним встречались? Откуда у вас его обращение в Прокуратуру СССР?

Я ему говорю:

— Михаил Петрович Якубович стал революционером, будучи гимназистом. Это был на редкость честный и смелый юноша. Настоящий ленинец. За революционную деятельность его исключили из гимназии. Он вступил в ряды большевистской партии, был знаком с Лениным, Каменевым, Бухариным и другими руководителями нашей партии. В 1917 году стал председателем Смоленского Совета депутатов трудящихся.

Опять как заорет на меня Копыткин:

— Я прошу не ставить в один ряд Ленина и врагов народа!

— Вы не чувствуете времени, — говорю я ему. — Скоро врагами народа будут считать тех, кто позволяет себе нехорошо отзываться о бывших членах ленинского Политбюро.

— Какое отношения Якубович имел к вашей семье?

— Мой дед, Григорий Матвеевич Колесов, сидел в одной камере с Якубовичем. Мой дедушка много рассказывал о Михаиле Петровиче. Я даже записывала его рассказы…

— Вот сейчас вы говорите правду, — похвалил меня Копыткин, и я удивилась. — Расскажите все, что вы знаете о своем дедушке.

Я стала рассказывать о том, как деда едва не расстрелял Каганович, когда приезжал на Кубань по вопросу о выполнении плана хлебозаготовок. Я кое-что смягчила в рассказе, а кое-что опустила, и Копыткин мне ехидно заметил:

— Вы не так старшеклассникам рассказывали эти историйки.

— А как? — спросила я удивленно.

— Хотите послушать?

— Хочу.

И он включил магнитофон. Зазвучал мой голос:

- Моего деда едва не казнили в 1932 году, когда на Северный Кавказ для проведения хлебозаготовок приехал один из сталинских дьяволов — Лазарь Каганович. Ему были предоставлены неограниченные права, и он принимал меры молниеносно: казаков били шомполами, топили в речках, сдирали шкуры. Все оформлялось документально: акты, протоколы, заключения следственных органов.

В ноябре 1932 года бюро Северокавказского крайкома партии приняло решение, которое затем было опубликовано в газете "Молот" от 5 ноября 1932 года:

"Ввиду особо позорного провала хлебозаготовок и озимого сева на Кубани поставить боевую задачу — сломить саботаж хлебозаготовок и сева, организованного кулацкими, контрреволюционными элементами, уничтожить сопротивление части сельских коммунистов, ставших фактически проводниками саботажа, и ликвидировать несовместимые со званием члена партии пассивность и примиренчество с саботажниками". На основании этого решения были выселены, в северные районы страны шестнадцать станиц Северного Кавказа, в том числе и станицы Полтавская, Медведовская, Селезневская и другие.

Мой дед родом из Селезневской. У него в станице было немало родственников, и он сказал на бюро:

— Оставим в покое Селезневскую. Я сам поеду туда и обеспечу полную хлебосдачу…