— Что ты! — испугалась Виктория.

Они долго молчали. Потом мама вспомнила, что пора пить чай.

К чаю неожиданно пришел Николай Иванович. Виктория от восторга завизжала, как девчонка. Просиял и Андрей Николаевич. Санди забросил учебники и вылетел навстречу деду. Профессор был заметно растроган. Его усадили в кресло современного фасона, так что он не казался в нем особенно маленьким.

— Почему не пришел с мамой? — спросил Андрей Николаевич.

Профессор съежился, виновато посмотрел на сына и ничего не ответил.

«Потому что ему хочется от нее отдохнуть, — мысленно ответила за него мужу Виктория. — Потому что он жаждет душевного тепла и уюта, чего у него, бедняги, никогда не было в жизни. Почему ты этого не понимаешь?»

Она молча поцеловала свекра в щеку.

Потом пили чай, и успокоившийся, повеселевший Николай Иванович рассказывал про институтские дела, про какого-то Мальшета, «чертовски способного океанолога», который, будучи совсем еще молодым, написал «талантливейшую научную книгу», где полно «своих мыслей», и «если бы только можно было переманить его в наш институт», но «разве уйдет он со своего Каспия?».

Так Санди впервые услышал имя — Филипп Мальшет, и оно ему запомнилось.

Всем так хорошо было в этот вечер! Андрей Николаевич курил и улыбался. Улыбка очень его красила. Может, потому, что улыбался он так редко. После чая Николай Иванович тщательно осмотрел, как устроились молодые Дружниковы, — ему очень понравилось.

Он долго сидел у них. На него напал «говорун», и он подробно рассказал о своей поездке в Англию. Оказывается, Лондон совсем не похож уже на тот город, что описывал Диккенс, и не только потому, что вместо кэбов — автобусы и электрички, нет, сам характер англичан давно изменился. Впрочем, дедушка и сам не разобрался еще в англичанах, он больше говорил о том, как ученые Англии восторгались достижениями советской океанологии. Достижения наших океанографов стоят наравне с достижениями в области освоения космоса.

В тот вечер Санди впервые узнал, что океанология такая обширная наука: в нее входят биология и геология моря, физика и химия моря, морская метеорология и многие другие науки. А уж без математики и географии вообще шага не сделаешь.

Николай Иванович засиделся допоздна, а когда он ушел, Санди долго не мог уснуть. Он вертелся на своей кровати и, кажется, первый раз в жизни думал о своих родных. Он вдруг понял, какие разные люди его отец, мать, бабушка, дедушка. А если взять еще другого дедушку и тетю Ксению, мамину мачеху, то разница еще глубже. Почему люди бывают такие непохожие? Ведь одна семья. А потом он подумал: счастлива ли его мама с его отцом? Но почему-то от этих мыслей стало так тоскливо, неуютно и тревожно, что Санди предпочел думать о чем-нибудь ином, например о Ермаке или Ате. Но темнота ночи, что ли, так действовала, только и о друзьях было что-то грустно думать…

Как жил Ермак? Отчего Санди не настоял на том, чтобы самому узнать его жизнь? Бабушка тогда рассказывала что то страшное. Мама на другой день ходила в школу и разговаривала с директором Петром Константиновичем. Тот сказал ей, что ничего сделать нельзя. Школа здесь бессильна. Лишить отца и мать Ермака родительских прав — значит нанести мальчику сильную травму, так как Ермак очень любит родителей. Пока надо ждать.

А Санди так и не побывал у Ермака. А надо было бы сходить к нему, хоть он этого и не хотел. Они ведь друзья теперь. Санди делал вид, что он не заходит к Ермаку потому, что тот этого не желает. Но на самом деле Санди этого и не хотелось. Боялся расстроиться, что ли?

Что касается Аты… Ее было очень жаль, но… Санди покраснел в темноте. В чем-то он был не на высоте. Пионер… Если бы только мама знала, что Санди тоже не хочется, чтобы строптивая слепая девочка поселилась с ними… Мама бы сочла его эгоистом. Наверно, так оно и есть. Красней не красней. Санди совсем не хочется, чтоб Ата жила с ними. Чтоб мама любила ее, как она любит Санди. Без Аты лучше и… спокойнее.

«Зачем она нам? Вот если бы Ермак с нами поселился, тогда другое дело. С Ермаком хорошо». Санди очень его любит, сам не зная за что. Ермак ни о ком не говорит плохо. Как он добро ко всем относится! Никогда не рассказывает про тяжелое, оставляет при себе.

Ата слишком требовательна к людям: того презираю, этого ненавижу! Сама разве лучше всех? Из всей их семьи любит только маму. Санди она и в грош не ставит. Относится к нему словно к маленькому, а он в будущем году перейдет уже в восьмой класс!.. Ермака она уважает, а его, Санди, нисколько. Разве он плохой? Никто в школе не считает его плохим — ни учителя, ни ребята. Он никогда не задирал нос, что у него папа — летчик, а дедушка — член-корреспондент Академии наук, мировой ученый. Держал себя совсем просто. Ата никогда не поставит ему это в заслугу, как ставят учителя, — он это не раз слышал.

Но… разве это заслуга?

Санди опять покраснел. Ему стало жарко. Он сбросил одеяло.

И пусть! Пусть не уважает. Он рад, что папа не разрешил взять Ату к ним в дом. Нужна она здесь, как же! И вдруг Санди понял грустную истину: если он хочет, чтоб его уважала мама, то обо всем этом, что он сейчас думал, и заикнуться нельзя. И значит, он обманывает родную мать, притворяясь лучшим, чем есть на самом деле. Только тринадцать лет — и уже такой лицемер! Все это было в достаточной мере неприятно сознавать.

Санди в ту ночь уснул поздно: первая в жизни бессонница.

А в воскресенье была неожиданная радость: Андрей Николаевич взял Санди и Ермака в полет. На это он получил специальное разрешение у начальства. Они рано приехали на аэродром. Санди уже там бывал, Ермак — никогда и теперь с волнением осматривался вокруг. Все его интересовало: люди, машины, здания.

Они сели в небольшой учебный самолет.

Молодой смешливый бортмеханик подмигнул ребятам и крепко-накрепко прикрутил их ремнями к сиденью — чтобы не вывалились! На голову ребятам надели кожаные шлемы, настоящие пилотские. Правда, они были великоваты и налезали на глаза. Санди смеялся громче всех.

Андрей Николаевич, тоже веселый и довольный, в летном костюме и шлеме, сел впереди и, махнув рукой бортмеханику, отжал ручку управления от себя. Самолет вздрогнул, проворно побежал по аэродрому и, незаметно оторвавшись, взвился вверх.

Все трое были очень счастливы.

Андрей Николаевич был рад показать сыну «воздух». Его сильно задевало равнодушие Санди к профессии летчика и его увлечение кораблями, явно пришедшее от деда со стороны матери. К тому же Андрей Николаевич так любил самолеты, любил самый процесс управления машиной, близость облаков, что не пресытился до сих пор. Он любил небо, как землепашец любит землю. Он был рад летать на чем угодно, лишь бы летать. Это было его жизненное призвание, страсть. Пожалуй, как это ни странно, Андрей Николаевич больше любил добрые самолеты старых марок, чем современные, реактивные, на которых работал сейчас, но ни за что не признался бы в этом никому.

Санди испытывал чисто физическое удовольствие здорового, веселого мальчика, которого в праздник отец взял покатать на самолете. Если бы отец повез его на лошади, на автомобиле, мотоцикле, лодке, на чем угодно, он бы испытал не меньшее удовольствие. Но больше всего он радовался тому, что с ним Ермак и что он мог доставить своему другу эту огромную радость.

А Ермак очень радовался. Лицо его, с резкими, угловатыми чертами, даже побледнело. Расширенные зрачки блестели, он немного задыхался.

«Как он все принимает близко к сердцу — и горе, и радость!» — подумал Санди.

Мальчики смотрели то вверх — огромные, как заснеженные горы, облака, то вниз — город, похожий на выпуклую карту для слепых. Как интересно и красиво! Сдвинут привычный угол зрения, и море, город, леса, горы предстали как-то иначе, чем в жизни, как на картине большого художника, видящего по-своему. Пожалуй, хорошо все же быть летчиком! Санди взглянул на Ермака. Ох, Зайчика таки укачало. Ермак сильно побледнел. На лице выступили крупные капли пота. Хоть бы он не потерял сознание! Когда самолет плавно приземлился, Андрею Николаевичу пришлось вынести Ермака на руках. Он осторожно положил его на землю. Ермак что-то пробормотал, извиняясь.