«Это хорошо, что мама не отреклась от меня в угоду ей, — подумал с удовлетворением Санди. — И вообще нечего мне расстраиваться. Она все же только девчонка, и ей действительно некуда идти, раз она в интернате не хочет и к отцу не хочет. Она, пожалуй, злая. Ермак гораздо добрее. Он добрый и благородный. Он просто не может обидеть человека». Санди тоже не будет никого обижать. И эту сумасбродную Ату никогда не обидит. Ну пусть мама приласкает ее: у Аты ведь нет матери…

Ночью Санди проснулся, не сразу поняв, что его разбудило. Он приподнялся на локте и прислушался: плакала Ата. Она просто задыхалась, стараясь сдержать всхлипывания. Санди некоторое время сидел в растерянности. Потом встал и босиком подошел к нише.

— Ата, не плачь… — прошептал он несмело. — Тебе же нельзя расстраиваться.

— Я тебя разбудила, — виновато ответила Ата.

— Ничего, только папу не разбуди. Ата опять начала плакать.

— Тебе жалко твоего отца? — догадался Санди. Ата промолчала.

— Так возьми и сходи к нему завтра. Хочешь, вместе сходим?

— Не могу. Я должно быть злая. Санди, ты иди спать. Не говори маме, что я плакала. Ладно? Спасибо тебе, Санди.

— За что же?

— Спасибо!

Санди всегда поражало, как одно обстоятельство, порождая другое, образует неразрывную цепь происшествий. Ни один поступок не остается без последствий, совсем неожиданных, зачастую нежелательных, а иногда горьких или страшных.

Если бы бабушка не вздумала тогда разоблачать Ермака и его родителей, Дружниковы, наверно, так и остались бы жить вместе, одной семьей, и тогда многое пошло бы не так. Виктория не смогла бы принять к себе Ату. Ата не оскорбила бы отца…

А Станислав Львович был глубоко уязвлен в своих родительских чувствах (они у него, оказывается, были!), озлоблен против Дружниковых, «отнявших» у него детей. А тут еще соседи… Обсудив на собрании жильцов дома номер один условия жизни Ермака, соседи решили подать коллективное заявление в суд, требуя лишить супругов Зайцевых родительских прав, а Ермака поместить в интернат, где он мог бы спокойно учиться.

Ермак успокаивал отца как мог: «Ты не расстраивайся, папа, я ведь не маленький, я никогда вас не брошу. Если меня даже отдадут в интернат, я все равно буду к вам ходить и все делать, как сейчас».

Неизвестно, что пережил и передумал злополучный Станислав Львович и как он пришел к своему решению, только он в один весенний день (первого апреля, когда нельзя никому верить) исчез в неизвестном направлении. Накануне он получил расчет в библиотеке и, как оказалось, выписался «по случаю отъезда». Жене Стасик оставил короткую записку:

Письмо это читали поочередно смущенные соседи. Надо же такому случиться?! Человек ведь было начал работать…

Дальше события нарастали молниеносно. Оглушенная горем, Гертруда запила. На десятый день с нею началась белая горячка. Ночью ей стало совсем плохо. Испуганный Ермак разбудил соседей. Они напоили Гертруду капустным рассолом— не помогло. Тогда вызвали «скорую помощь». Отправили в больницу.

К вечеру следующего дня Ермак и Санди купили яблок, конфет, печенья и отправились за город, где была эта больница.

Дежурная сестра спросила фамилию, зевнула, взяла передачу и, приказав подождать, понесла ее наверх.

Ребята ждали долго. Наконец сестра вернулась, отдала назад продукты и сказала, что Зайцева выбыла в морг. Ермак не понял и вопросительно посмотрел на женщину.

— Ты ей кем приходишься-то? — спросила сестра.

— Это моя мама. Как она себя чувствует?

— Я же говорю, умерла. Ее уже вынесли. Идите в морг. В конце сада, на горе.

Мальчики вышли из больничного корпуса и остановились. Ермак не плакал, но у него вдруг ослабли ноги, и он сел прямо на ступеньку. Санди стоял перед ним, испуганно смотря на друга и держа в руках передачу. Ермак сидел минут пятнадцать. Санди заметил, что он очень осунулся за эти минуты. Потом Ермак встал.

— Пойдем в гору, — сказал он.

Они пошли. В морге их встретил пожилой санитар. Узнав, в чем дело, он сам нашел Гертруду, накрыл ее до шеи простыней и подвел ребят. Санди боялся, что она будет страшная, но она словно спала. Спала спокойнее, чем обычно. Никакие кошмары не мучили ее. Лицо только начинало изменяться.

Ермак дотронулся рукой до ее щеки. Губы его жалобно дрогнули.

— Мама! — позвал он удивленно. По его щеке поползла слеза.

Санди не выдержал и заплакал. Очень жалко было Ермака. За что на него столько напастей?

— Пусть отец придет, — сказал санитар.

— Папы нет, — пояснил Ермак.

— А родные какие есть?

— Нет.

— Вон оно какое дело! Соседям хоть скажи. Или по работе… Пусть в горсовет сходят. Похоронят за государственный счет.

Попрощавшись с матерью, Ермак медленно вышел из морга. Санди, всегда стесняющийся показать свои чувства, на этот раз крепко обнял друга за плечи.

— Пойдем сегодня к нам ночевать.

— Нет, сегодня я должен быть дома.

— Тогда я к тебе пойду. Ладно?

— А мама тебя пустит?

— Конечно, мы ей позвоним. Она на дежурстве. Мальчики вернулись автобусом в город, и Санди позвонил из автомата Виктории Александровне.

— Конечно, не оставляй его! — сказала Виктория. — Отца я сама предупрежу, чтоб он тебя не ждал и не беспокоился.

Так Санди впервые пошел ночевать к товарищу. В коридоре их встретила соседка, работница со швейной фабрики. Узнав, что Гертруда Ивановна умерла, она заплакала. Было ли ей жаль Ермака, оставшегося теперь сиротой, или взволновало само напоминание о смерти? А может, ей было просто по-человечески жаль Гертруду, ее испорченную жизнь. Только и сделала она хорошего, что дала жизнь Ермаку.

Санди вдруг подумал, что Ермак воздаст родине сторицею — за себя и за родителей. Санди беспредельно верил в друга. Если бы Ермак захотел стать космонавтом, он бы обязательно стал им!

Ермак отпер дверь, щелкнул выключателем, и они вошли в пустую отныне комнату. «Как же он будет жить один?» — подумал Санди, и у него защемило сердце. В комнате было все разбросано, словно здесь дрались.

— Ты садись и отдыхай, — сказал Ермак, — а я приберу. Нет, не надо мне помогать, я сам. — И он стал прибирать, а Санди сел на тахту и смотрел на своего друга.

Санди очень любил театр, но никогда на самой интересной пьесе не было ему так интересно, как с Ермаком, даже если Ермак молчал или прибирал комнату, как сейчас. Во всей школе, во всем городе, а может, и во всем мире не было такого, как Ермак. Не все это понимали, но Санди знал это всегда. Авторитет Ермака, хотя он был старше Санди всего на год, был для него наивысшим. Обстоятельство, о котором родные Санди не догадывались.

Ермак убирал долго и тщательно, все время кривясь, словно у него болели зубы.

— Ты поплачь, — сказал Санди. — Самый силач и то бы плакал. Ничего удивительного. Я бы просто не перенес.

— У тебя другое дело, — сказал Ермак, оборачиваясь, — а моей маме лучше было умереть… Раз не может не пить, лучше умереть. Только мне все равно ее жалко.

— Еще бы!!

— Я не стесняюсь плакать. Но вот почему-то нет слез. Как, по-твоему, где сейчас отец?

Санди долго думал.

— Может, он уехал на Север? — сказал он.

— Почему именно на Север? Он не любит холода…

— Ну, там люди больше нужны и дороже платят. Он, наверно, хочет вам помогать.

— Хоть бы написал. Ведь он даже не знает…

Ермак налил в ведро воды и вымыл пол. Потом вспомнил, что завтра их дежурство по квартире, и стал мыть пол в коридоре, но женщины отобрали у него тряпку и вымыли сами.