Вечером навестить Сергея пришли Таня с матерью, Еленой Петровной, но Манефа Семеновна не пустила их, сказала, что он недавно заснул и сейчас не стоит его тревожить.

А Сергей не спал. Его кидало то в жар, то в холод, и он, тяжело дыша, метался по постели.

Ночью открылся кашель, дыхание стало хриплым и прерывистым. Сергея так палило, что лицо его стало пунцовым, а губы высохли и потрескались. Он то и дело просил пить. Засыпал и, вздрагивая, тут же просыпался.

Когда засинел поздний зимний рассвет, Сергей наконец заснул. Манефа Семеновна, тоже всю ночь не смыкавшая глаз, обрадовалась, думала, больному немного полегчало. Но с полудня ему стало заметно хуже.

Следующая ночь оказалась тревожнее минувшей. Манефа Семеновна кропила Сергея святой водой, поила ею из чайной ложечки; когда он чуть забывался, вставала перед образом на колени и, плача навзрыд, просила бога, чтоб исцелил "отрока Сергея".

- Господи, - шептала она, - меня лучше прибери, мои старые кости и без того покоя просят, а мальчишечка-то и не жил еще. Пощади раба своего отрока Сергея.

Новый день не принес радости. Сергей почти все время бредил, не узнавал Манефу Семеновну, на ее вопросы отвечал что-то непонятное, произносил какие-то бессмысленные слова. Старуха совсем растерялась, не знала, что еще нужно делать, чтобы хоть немного помочь ему. За последние двое суток, и без того худая, она высохла словно щепка. Чего никогда не случалось, стал выть Шарик. Это нагоняло еще большую тоску.

Зашел Степан Силыч. Он и раньше навещал Манефу Семеновну, она его, бывало, то обедом накормит, то рубашку постирает. Суровый был человек Степан Силыч, неразговорчивый и на весь белый свет злой, но Манефа Семеновна умела с ним ладить и относилась к нему как "священному лицу". Приход Силыча обрадовал Манефу Семеновну - короткий зимний день уже клонился к вечеру, печка давно остыла, в комнате стало прохладно, а она ни на минуту не могла покинуть больного, чтобы принести дров да сходить к колодцу за водой.

Силыч согласился посидеть у постели больного.

- Видать, огневица, - сказал он вернувшейся старухе. - И опять же будто на легкое перекинулась. Я думаю - плохие его дела.

- Да что вы, Степан Силыч! - взмолилась старуха.

- Врачиху не звали?

- А что она? Такой же человек, как и мы, грешные. Если бог не даст... - Манефа Семеновна не закончила фразу и с надеждой взглянула на Силыча. - Может, и вправду позвать?

- Вишь ты, как воет, проклятая, прости господи, - хмуро пробурчал Силыч, услышав тоскливый вой Шарика. - Удушить бы надо. Или сулемы дать, чтоб подох. Не к добру это. Ты, сестра Манефа, допреж всего Никона Сергеевича позови, пускай он посмотрит. Глаз у него верный. К тому же мальчишка, пожалуй, некрещеный живет, значит - нехристь. Окрестить надо, пока не поздно, о душе невинной подумать. Посоветует - врачиху зови. Для такого дела я могу сбегать за ним. Сходить, что ли?

- Уж потрудитесь, Степан Силыч...

- Ты, сестра, так горько не убивайся. Все мы смертны. Все там будем. И уж если бог наметил забрать человека к себе, ни слезы не помогут, ни врачи не выручат.

Старец Никон пришел, пощупал лоб мальчика, покачал головой и сокрушенно вздохнул:

- Огневица.

Затем припал ухом к груди Сергея.

- Сердчишко-то как торопится... Бьется, словно птичка в клетке. Долго не выдержит. Быстро же скрутило мальчишечку. А ты не плачь, сестра Манефа, - обратился он к старухе, заметив, что та украдкой смахивает слезы. - Господь дает, господь и берет, на то его святая воля.

Тут Манефа Семеновна не выдержала и всхлипнула.

- Привыкла я к нему. Своих-то не было... Как же я жить без Сереженьки буду... Может, за врачом сбегать? Степан Силыч советует.

Старец Никон нахмурил лоб.

- Почему не позвать? В Евангелии сказано: господь умудряет слепцы. Случается, и врачи помогают. Только я думаю - поздно. У мальчика под ногтями сине, значит, исход души наступает. Окрестить бы успеть да отходные молитвы прочитать - приготовить душу отрока к дальней дороге. Нехорошо будет, сестра Манефа, если он отойдет от нас нехристем. Все мы будем за это в ответе перед богом.

- Крестить-то в купели положено, - сказал Силыч, - а его куда окунешь? К тому же мальчонка совсем бесчувственный. Как тут?

- Покропим святой водой да молитвы прочитаем. Не до купели. Господь милосердный простит, - ответил старец Никон. - Есть вода свяченая?

- А как же, есть, - засуетилась Манефа Семеновна.

...Вечерело. Метель утихла еще утром, и сейчас в воздухе стояла тишина; похрустывание под ногами снега, накрепко схваченного лютым морозом, напоминало Тане треск от раздавливаемых дверью орехов.

Не видя Сергея в школе и сегодня, Таня в конце занятий подошла к классной руководительнице и спросила, не сходить ли к нему. Узнав, что девочка живет по соседству, учительница обрадовалась и попросила зайти узнать, как он себя чувствует. И вот, поднимаясь с сугроба на сугроб, не заходя домой, Таня прямо из школы направилась к Зотовым.

В их избе горел огонь. Ганя хотела было заглянуть в окошко и не решилась - хоть Сергей и друг, а подглядывать все же неловко.

Тут она услышала протяжный вой. "Где же это? Уж не Шарик ли?" подумала девочка и вошла в калитку. Вой прекратился. На крылечке, мордой к двери, сидел пес. Приложив нос к дверной щели, он жадно нюхал воздух. Затем поднял морду кверху и горестно, протяжно завыл. Услышав шаги, он повернулся навстречу, а узнав Таню, тихо заскулил.

- Ты чего, Шаринька? - ласково склонилась к нему девочка и зазябшей рукой погладила.

Из его грустных глаз выкатились две слезинки. Да, да, самые настоящие слезы. И он снова завыл.

Дверь приоткрылась. На пороге с палкой в руках появился Степан Силыч.

- Пшел вон, - замахнувшись своим костылем, крикнул он. - Развылся тут... На свою погибель, пакостный.

Увидев Силыча, Шарик ощетинился, щелкнул зубами и, зарычав, спрыгнул с крыльца.

- Вы зачем на него палкой? Он же плачет, - решительно вступилась Таня.

- За надом, - грубо ответил Силыч. - Не плачет он, а воет. Собаки к добру не воют.

Таня хотела войти в дом, но Силыч преградил ей дорогу.

- Туда нельзя. Там богу молятся.

- Богу молятся? Почему? - не понимала Таня.

- "Почему, почему"! Обыкновенно почему. Там старец Никон отходные молитвы читает.

Таня никакого старца Никона не знала.

- Мне мальчика Сережу нужно повидать. Из школы я. Меня учительница послала.

- Плохой он, ваш Сережа, - чуть помолчав, ответил Силыч.

- Как плохой?

- Помирает, - пояснил Силыч.

- По-ми-ра-ет? - растерянно протянула потрясенная страшным сообщением Таня.

- Видать, и до утра не дотянет. Словом, часует. У него завелось воспаление в легких. Сгорел весь.

Таня метнулась со двора.

Домой она прибежала вся в слезах и с криком: "Сережка умирает!" бросилась к матери.

Елена Петровна только что пришла с работы и даже не успела еще как следует отогреться. Выспросив у дочери все, что нужно, она тут же стала торопливо одеваться.

- И я, мамочка, и я с тобой, - взмолилась Таня.

- Дочка, я не на прогулку иду. Сиди дома, - строго сказала Елена Петровна и поспешно ушла.

Скоро во двор Зотовых вошли три женщины. Это были Елена Петровна, Антонина Петровна Семибратова и старушка врач Вера Николаевна.

Сергей лежал с закрытыми глазами. Грудь его высоко поднималась, и всякий раз при выдохе он стонал.

Вера Николаевна торопливо сбросила пальто, погрела у печки руки и решительно двинулась к больному.

- Вы что хотите? - спросила Манефа Семеновна.

- Хочу посмотреть больного.

- Вера Николаевна - врач, - пояснила Семибратова.

- Может, уж и тревожить не надо, - несмело возразила Манефа Семеновна. - Чуть дышит.

- Вон до чего довели парнишку! Люди называется, - не выдержала Семибратова.

- Господи, да разве я ему худа хотела! - вытирая слезы, взмолилась Манефа Семеновна.