— Однажды мой учитель, Назрулла-Котел, взял меня с собой на пирушку, которую устроил зять кази-калона в своем саду, находившемся в селении Хитойон.

Были там и другие певцы и музыканты. Настроив на один лад свои инструменты, они играли все вместе, хором пели и певцы. Веселье продолжалось до полуночи. После того как было съедено последнее блюдо плова и все участники пиршества разошлись кто куда, чтобы поспать, мой учитель сказал хозяину:

— Если пожелаете и разрешите, я со своим учеником дам особый концерт.

Конечно, зять кази-калона с полным удовольствием согласился и Назрулла приказал мне настроить струны для исполнения мелодии Наво[6]. Я настроил тамбур, учитель взял в руки бубен. Отбивая ритм, он запел, а я ему аккомпанировал.

Вдруг прилетели два соловья и опустились прямо на ветку того дерева, под которым сидели мы. Послушав некоторое время наше пение и уловив ритм, они принялись щелкать в такт нашей мелодии. Это воодушевило моего учителя еще больше, и, как бы состязаясь с соловьями, он принялся издавать захватывающие трели.

Я не отставал от учителя и своими умелыми пальцами заставлял дрожать струны тамбура, как струны самого сердца.

Слушатели млели от восторга. И что же — соловьи оказались побежденными в этом состязании и замолкли. А мгновение спустя они, в беспамятстве, кинулись к нам. Один сел на гриф моего тамбура, а другой на ободок бубна моего учителя. Увидев это, все наши слушатели пришли в неистовый восторг, их крики и похвалы взвились к самому небу.

Было ясно, что эти рассказы Рахими-Канда далеки от истины, но я и вида не подавал, что не верю им, притворялся, что принимаю их за чистую монету, понимая, что если рассказчик почувствует с моей стороны хоть малейшее недоверие, то очень рассердится и, возможно, порвет со мной знакомство; во всяком случае никогда бы мне больше не слыхать от него таких рассказов.

Иногда Рахими-Канд рассказывал мне о подвигах наших современников, которые тогда еще были живы. Однажды речь зашла о войне эмира Музаффара с горцами[7]. По словам Рахими-Канда, эмир, одержав победу, в течение одного часа убил четыреста человек, взятых в плен, сложил башню из голов гиссарцев и кулябцев. Ярче всего Рахими-Канд описывал подвиги одного из участников войны, по имени Азизулла.

Я знал Азизуллу. Он происходил из Балха и обучался в бухарском медресе. На войну с горцами он пошел добровольно и, сражаясь на стороне Музаффархана, достиг командных должностей. В то время, когда Рахими-Канд рассказывал мне об этом человеке, он был раисом в Гиждуване.

Особую известность Азизулла приобрел своим враньем. Он сам говорил о себе, что, если ему не удастся успешно соврать сто раз в день, вечером он не может спокойно заснуть.

Рахими-Канд, принимавший слухи о нем за правду, рассказывал мне о подвигах этого полководца следующее:

— Будучи в рядах отборных воинов, из числа приближенных эмира, Азизулла участвовал в нападениях на кулябцев и гиссарцев. Скача на лошади, каждым взмахом своей сабли он срубал головы десяти-двенадцати врагов. Однажды, в разгар битвы, ему пришлось проскочить верхом на лошади между двумя тутовыми деревьями, росшими так близко, что их ветви переплелись между собой. Голова Азизуллы застряла в ветвях и оторвалась от тела. Он не растерялся, мгновенно повернул свою лошадь обратно, высвободил из ветвей голову и, прежде чем кровь успела застыть, посадил ее на место. Голова мгновенно приросла к шее, и он как ни в чем не бывало продолжал битву.

Услышав это, я пришел в восторг и, позабыв про обидчивость Рахими-Канда, воскликнул:

— Хорошо еще, что Азизулла в спешке не присадил свою голову задом наперед. А то глаза оказались бы у него на том месте, где у людей затылок, и это причинило бы ему в жизни много неудобств!

Рахими-Канд, почувствовав в моих словах привкус недоверия к его рассказу, сердито оборвал меня:

— Он не был ни слепым, ни глупым! Он отлично знал, как должна сидеть на шее его собственная голова!

Я извинился и уверил рассказчика, что не сомневаюсь в правдивости его слов. Однако долгое время после того случая Рахими-Канд воздерживался от рассказов.

Направившись вдоль чайных рядов, я дошел до караван-сарая Джанкат-макони. На суфе, как всегда, сидел Рахими-Канд со своим блюдом. Купив у него леденец, я присел на противоположную суфу.

Сегодня поставил перед собой цель узнать, где, в каком квартале живет Кори Ишкамба. Все мои помыслы были направлены на это. Поэтому я сидел, задумавшись, не пытаясь вовлечь в разговор Рахими-Канда и выманить у него какую-нибудь интересную историю. Не успел я съесть свой леденец, как со стороны медресе Кукельташ показался Кори Ишкамба. Я впился в него глазами, стараясь определить, каково сегодня выражение его лица. Он, подойдя ближе, тоже пристально посмотрел на меня.

В его умных, проницательных глазах я прочел: «А, это опять тот самый лгунишка!»

Смущенный, я отвел взгляд, притворившись, что не у знаю подошедшего, но уголком глаза продолжал наблюдать за каждым его движением.

Он приблизился к Рахими-Канду, взял с его подноса кусочек сахара и один леденец, отправил их себе в рот, затем схватил конфету и, развертывая бумажку, пошел дальше.

Побледнев, Рахими-Канд закричал ему вслед дрожащим голосом:

— Дядюшка Кори, бросьте шутить! Как же так можно! Я человек бедный, у меня семья! Заплатите! Пожалуйста, заплатите!

Обернувшись, Кори Ишкамба проговорил:

— Ах ты, неблагодарный! Не забывай моего хлеба и соли! Вспомни плов, который ты ел вчера! Я ведь пригожусь тебе и за эту безделицу помогу получить в несколько раз больше! — И как ни в чем не бывало он зашагал дальше.

— Скряга, чтоб тебе сдохнуть! — стал ворчать себе под нос Рахими-Канд, перебирая и пересчитывая дрожащими пальцами свои богатства.

— Кто это? — спросил я, притворяясь, что совершенно не знаю Кори Ишкамбу.

— Язычник, шакал в чалме, кровосос-ростовщик, скряга и негодяй, — ответил Рахими-Канд.

— Как же вам удалось отведать его хлеба-соли, за что он попрекает вас неблагодарностью?

— Его хлеба-соли и жены его ни разу не ели! — ответил Рахими-Канд, все более распаляясь. — Что же до вчерашнего плова, то это такая история: один водонос справлял свадьбу и пригласил меня позабавить гостей игрой на тамбуре. Я сидел во дворе на большой деревянной тахте и играл. Появился среди гостей и этот. Вместе со всеми он зашел в комнату, где подавали угощение, и съел свою долю плова. Потом подошел ко мне и присел на край тахты. После него еще приходили и уходили гости, а он, устроившись на тахте около меня, попросил хозяина, чтобы подали чай. Пришла еще группа гостей, и они поели и ушли, а он все сидел. Увидев, что новых гостей больше нет, он сказал прислуживавшим на пиру:

— Принесите же наконец плова и музыканту! У него уж не только руки играют, но и в животе урчит в лад тамбуру. Да смотрите, чтобы плов был пожирней и мяса побольше!

Принесли блюдо плова. И вправду, мяса не пожалели, плов был хороший, жирный. Но мне не досталось из него и десятой доли. Хотя Кори Ишкамба только что угостился вместе с другими, он снова приступил к еде. Аппетит его не стал хуже. Пока я съедал одну горсть, он успевал проглотить три-четыре, да при этом, как истый чревоугодник, захватывал в каждую горсть по жирному куску мяса, выбирал снизу, где скопился жир, так что масло стекало ему до локтя.

После еды я хотел снова начать играть и стал подкручивать колышки на своем тамбуре, настраивать его. Но тут Кори, приблизив свои жирные губы к моему уху, прошептал:

— Ладно, кончай свою игру, гости расходятся. Хочешь я сделаю так, что с этой свадьбы ты получишь блюдо плова, но с условием, что половина будет моя. Согласен?

— Что ж, я, конечно, согласен.

— Но, коли так, проси хозяина свадьбы отпустить тебя!