Наталья пришла домой и ни о чем больше не думала, как о молодом человеке в голубом кафтане с золотыми пуговицами. Она была не печальна, однако ж и не очень весела, подобно такому человеку, который наконец узнал, в чем состоит его блаженство, но имеет еще слабую надежду им насладиться. За обедом она не ела, по обыкновению всех влюбленных, - ибо для чего не сказать нам прямо и просто, что Наталья влюбилась в незнакомца? "В одну минуту? - скажет читатель. - Увидев в первый раз и не слыхав от него ни слова?" Милостивые государи! Я рассказываю, как происходило самое дело, не сомневайтесь в истине; не сомневайтесь в силе того взаимного влечения, которое чувствуют два сердца, друг для друга сотворенные! А кто не верит симпатии, тот поди от нас прочь и не читай нашей истории, которая сообщается только для одних чувствительных душ, имеющих сию сладкую веру!
Когда боярин Матвей после, обеда заснул (не на вольтеровских креслах*, так, как ныне спят бояре, а на широкой дубовой лавке), - Наталья пошла с нянею в светлицу свою, села под любимым окном, вынула из кармана белый платок, хотела что-то сказать, но раздумала - взглянула на окончины, расписанные морозом, оправила жемчужную повязку на голове своей и потом, смотря себе на колени, тихим и немного дрожащим голосом спросила у няни, каков показался ей молодой человек, бывший у обедни? Старушка не понимала, о ком говорит она. Надлежало изъясниться, но легко ли эт.о для стыдливой девушки? "Я говорю о том, - продолжала Наталья, - о том, который - который был всех лучше". Няня все еще не понимала, и красавица принуждена была сказать, что он стоял подле левого крылоса и вышел из церкви за ними. "Я не приметила его", - холодно отвечала старушка, и Наталья тихонько пожала прекрасными своими плечиками, удивляясь, как можно было его не приметить.
На другой день Наталья пришла всех ранее к обедне и вышла всех позже из церкви, но красавца в голубом кафтане там не было - на третий день также не было, и чувствительная боярская дочь не хотела ни пить, ни есть, перестала спать и насилу ходить могла, однако ж старалась таить внутреннее свое мучение как от родителя, так и от няни. Только по ночам лились слезы ее на мягкое изголовье. "Жестокий, - думала она, - жестокий! Зачем скрываешься от глаз моих, которые тебя всеминут-но ищут? Разве ты хочешь безвременной смерти моей? Я умру, умру - и ты не выронишь ни слезки на гробе злосчастной!" Ах! Для чего самая нежнейшая, самая пламеннейшая из страстей родится всегда с горестию, ибо какой влюбленный не вздыхает, какой влюбленный не тоскует в первые дни страсти своей, думая, что его не любят взаимно?
На четвертый день Наталья опять пошла к обедне, несмотря ни на слабость свою, ни на жестокий мороз, ни на то, что боярин Матвей, приметив накануне необыкновенную бледность ее лица, просил ее беречь себя и не выходить со двора в холодное время. Еще никого не было в церкви. Красавица, стоя на своем месте, смотрела на двери. Вошел первый человек - не он! Вошел другой - не он! Третий, четвертый - все не он! Вошел пятый, и все жилки затрепетали в Наталье - это он, тот красавец, которого образ навсегда в душе ее впечатлелся! От сильного внутреннего волнения она едва не упала и должна была опереться на плечо няни своей. Незнакомец поклонился на все четыре стороны, а ей особливо, и притом гораздо ниже и почтительнее, нежели прочим. Томная бледность изображалась на его лице, но глаза его сияли еще светлее прежнего; он смотрел почти беспрестанно на прелестную Наталью (которая от нежных чувств стала еще прелестнее) и вздыхал так неосторожно, что она приметила движение груди его и, невзирая на свою скромность, угадывала причину. Любовь, надеждою оживляемая, алела в сию минуту на щеках милой нашей красавицы, любовь сияла в ее взорах, любовь билась в ее сердце, любовь подымала руку ее, когда она крестилась. Час обедни был для нее одною блаженною секундою. Все стали выходить из церкви; она вышла после всех, а с нею и молодой человек. Вместо того чтобы идти опять в другую сторону, он пошел уже следом за Натальею, которая поглядывала на него и через правое и через левое плечо свое. Чудное дело! Любовники никогда не могут насмотреться друг на друга, подобно как алчный корыстолюбец не может никогда насытиться золотом. У ворот боярского дому Наталья в последний раз взглянула на красавца и нежным взором сказала ему: "Прости, милый незнакомец!" Калитка хлопнула, и Наталье послышалось, что молодой человек вздохнул; по крайней мере она сама вздохнула. Старушка няня была на сей раз приметливее и, не дождавшись еще ни слова Натальи, начала говорить о незнакомом красавце, который провожал их от .церкви. Она хвалила его с великим жаром, доказывала, что он похож на ее покойного сына, не сомневалась в знатном роде его и желала барышне своей такого супруга. Наталья радовалась, краснелась, задумывалась, отвечала: "Да!", "Нет!" - и сама не знала, что отвечала.
На другой, на третий день опять ходили к обедне, видели, кого видеть желали, - возвращались домой и у ворот говорили нежным взором: "Прости!" Но сердце красной девушки есть удивительная вещь: чем оно довольно ныне, тем недовольно завтра - все более и более, и желаниям конца нет. Таким образом, и Наталье показалось уже мало того, чтобы смотреть на прекрасного незнакомца и видеть нежность в глазах его; ей захотелось слышать его голос, взять его за руку, быть поближе к его сердцу и проч. Что делать? Как быть? Такие желания искоренять трудно, а когда они не исполняются, красавице бывает грустно. Наталья опять принялась за слезы. Судьба, судьба! Ужели ты не сжалишься над нею? Ужели захочешь, чтобы светлые глаза ее от слез померкли? Посмотрим, что будет,
Однажды перед вечером, когда боярина Матвея не было дома, Наталья увидела в окно, что калитка их растворилась - вошел человек в голубом кафтане, и работа выпала из рук Натальиных, ибо сей человек был прекрасный незнакомец. "Няня! - сказала она слабым голосом. - Кто это?" Няня посмотрела, улыбнулась и вышла вон.
"Он здесь! Няня усмехнулась, пошла к нему, верно, к нему - ах, боже мой! Что будет?" - думала Наталья, смотрела в окно и. видела, что молодой человек вошел уже в сени. Сердце ее летело к нему навстречу, но робость говорила ей: "Останься!" Красавица повиновалась сему последнему голосу, только с мучительным принуждением, с великою тоскою, ибо всего несноснее противиться влечению сердца. Она вставала, ходила, бралась за то и за другое, и четверть часа показалась ей годом. Наконец дверь растворилась, и скрып ее потряс Натальину душу. Вошла няня - взглянула на барышню, улыбнулась и - не сказала ни слова. Красавица также не начинала говорить и только одним робким взором спрашивала: "Что, няня? Что?" Старушка как будто бы веселилась ее смущением, ее нетерпением - долго молчала и спустя уже несколько минут сказала ей: "Знаешь ли, барышня, что этот молодой человек болен?" - "Болен? Чем?" - спросила Наталья, и цвет в лице ее переменился. "Очень болен, - продолжала няня, - у него так болит сердце, что бедный не может ни пить, ни есть, бледен как полотно и насилу ходит. Ему сказали, что у меня есть лекарство на эту болезнь, и для того он прибрел ко мне, плачет горькими слезами и просит, чтобы я помогла ему. Поверишь ли, барышня, что у меня слезы на глазах навернулись? Такая жалость!" - "Что же, няня? Дала ли ты ему лекарство?" - "Нет, я велела подождать". - "Подождать? Где?" - "В наших сенях". - "Можно ли? Там превеликий холод; со всех сторон несет, а он болен!" - "Что ж мне делать? Внизу у нас такой чад, что он может угореть до смерти; куда ж его вести, пока изготовлю лекарство? Разве сюда? Разве прикажешь ему войти в терем? Это будет доброе дело, барышня; он человек честный - станет за тебя богу молиться и никогда не забудет твоей милости. Теперь же батюшки нет дома - сумерки, темно - никто не увидит, и беды никакой нет: ведь только в сказках мужчины бывают страшны для красных девушек! Как думаешь, сударыня?" Наталья (не знаю отчего) дрожала и прерывающимся голосом отвечала ей: "Я думаю... как хочешь... ты лучше моего знаешь". Тут няня отворила дверь - и молодой человек бросился к ногам Натальиным. Красавица ахнула, и глаза ее на минуту закрылись; белые руки повисли, и голова приклонилась к высокой груди. Незнакомец осмелился поцеловать ее руку, в другой, в третий раз - осмелился поцеловать красавицу в розовые губы, в другой, в третий раз, и с таким жаром, что мама испугалась и закричала: "Барии! Барин! Помни уговор!" Наталья открыла черные глаза свои, которые прежде всего встретились с черными глазами незнакомца, ибо они в сию минуту были к ним всего ближе; и в тех и в других изображались пламенные чувства, любовию кипящее сердце. Наталья с трудом могла приподнять голову, чтобы вздохом облегчить грудь свою. Тогда молодой человек начал говорить - ие языком романов, но языком истинной чувствительности; сказал простыми, нежными, страстными словами, что он увидел и полюбил ее, полюбил так, что не может быть счастлив и не хочет жить без взаимной ее любви. Красавица молчала; только сердце и взоры говорили - но недоверчивый незнакомец желал, еще словесного подтверждения и, стоя на коленях, спросил у нее: "Наталья, прекрасная Наталья! Любишь ли меня? Твой ответ решит судьбу мою: я могу быть счастливейшим человеком на свете, или шумящая Москва-река будет гробом моим". - "Ах, барышня! сказала жалостливая няня. - Отвечай скорее, что он тебе нравен! Ужели захочешь погубить его душу?" - "Ты мил сердцу моему, - произнесла Наталья нежным голосом, положив руку на плечо его. - Дай бог, - примолвила она, подняв глаза на небо и обратив их снова на восхищенного незнакомца, - дай бог, чтоб я была столько же мила тебе!" Они обняли друг друга; казалось, что дыхание их остановилось. Кто видал, как в первый раз целомудренные любовники обнимаются, как в первый раз добродетельная девушка целует милого друга, забывая в первый раз девическую стыдливость, пусть тот и вообразит себе сию картину; я не смею описывать ее, но она была трогательна - сама старая няня, свидетельница такого явления, выронила капли две слез и забыла напомнить любовнику об уговоре, но богиня непорочности присутствовала невидимо в Натальином тереме.