* Гитлеровская молодежная организация.

** Гитлеровская детская организация.

*** Старший группы из 6 - 10 мальчиков в юнгфольке.

койку и шкаф. Потом сходи в буфетную и принеси ему кружку, ложку и вилку. Пусть устраивается.

Юнга спускается по широкому трапу на жилую палубу, в курсантский кубрик. За ним шагает Руди. Через большие потолочные иллюминаторы сюда проникают солнечные лучи.

Здесь три длинных ряда коек - до сих пор Руди называл такие вещи кроватями. Они стоят парами в два этажа.

Все аккуратно застелены. "Никогда мне так не постелить!" - тяжело вздыхает Руди.

Юнга принимается стелить койку, и Руди неловко пробует помочь.

- Лучше хорошенько погляди, как я это делаю. А уж потом и сам справишься, - советует юнга и натягивает пододеяльник на одеяло.

Руди следит за каждым движением.

А юнга уже заправил одеяло и считает голубые клеточки пододеяльника.

- Сто двадцать восемь квадратов должны быть видны, а остальные положено заправлять под тюфяк.

- А если их будет больше или меньше?

Юнга смотрит на Руди.

- Тут тебя научат считать! Скоро сам все узнаешь. Так вот, гляди, считай точно! - говорит он и оставляет Руди одного.

Руди Роттер медленно и обстоятельно принимается распаковывать чемоданы.

- С ума сойти! Сто двадцать восемь клеточек! Да кто это будет проверять, сто двадцать восемь или сто двадцать шесть? - Он подходит к одной из коек, долго считает и признает: - А ведь точно!

Руди опускается на корточки у чемодана и вспоминает: "Жидковат и бледен!" Да лучше уж быть бледным, чем ходить с таким брюхом да еще в подтяжках!

- Ты что, дружок, бай-бай захотел?

Руди испуганно оборачивается.

- Я новенький... чемоданы... - Он узнает дядьку из домика на пристани.

- Скажи, пожалуйста, "новенький"! Вообразил, что я не вижу? Барахло распакуешь после отбоя. Понял? А теперь катись в канатную!

- Высокий боцман сказал...

- А я сказал... - Дядька наступает на Руди и тихо рычит: - А я сказал: марш в канатную!

Руди не шевелится.

Дядька вдруг гаркает:

- Не понял?

Руди вздрагивает. Быстро захлопнув чемодан, он вскакивает и опрометью бросается на верхнюю палубу. Дядька все же успевает дать ему здоровенного пинка ногой.

- Хэ-хэ-хэ! - смеется он Руди вслед.

Руди злится. Ему так и хочется крикнуть: "Да я же еще не зачислен! Только с завтрашнего дня!"

Выскочив на палубу, он чуть не падает: ему под ноги подвернулся толстенный канат.

- Идиот! Проваливай отсюда!

И снова на него налетает какой-то взбесившийся дядька. У Руди слезы готовы брызнуть из глаз.

- Выскочил на палубу точно полоумный! А ну, пулей вниз! - У этого дядьки густые сросшиеся брови.

Сделав несколько нерешительных шагов, Руди останавливается. Кто-то идет по трапу. "Вот черт, опять, наверное, этот, со сладким голосом!" - решает он, оглядывается в поисках выхода и, увидев маленькую дверцу с надписью "ОО", сначала медленно, затем во весь дух бежит и молниеносно исчезает за дверцей каморки. Спасшись, он глубоко вздыхает. В нос ударяет острый запах карболки.

Руди садится на выскобленную добела крышку и долго смотрит перед собой. Достает платок, вытирает глаза, но ничто не помогает. Он вдруг снова стал маленьким мальчиком, которому так хочется, чтобы его приласкала, утешила мама.

- ...Паршивец! И ты еще в моряки лезешь? - раздается вдруг на палубе совсем рядом чья-то ругань.

Руди вздрагивает. Ему кажется, что ругают его, и хотя снаружи доносится лишь грохот тяжелой цепи, Руди слышится злорадствующий голос боцмана: "А! Путешественник! Уже причалил после кругосветного плавания? И где? В каком укромном местечке! Ты же хотел стать моряком?.. Хэ-хэ-хэ!"

Руди берет платок, слюнявит его и трет лицо так, что оно начинает гореть. Несколько секунд он рассматривает темные пятна на платке, потом сует его снова в карман, встает, отряхивает рукой пыль и выходит на палубу.

3

В канатной душно и жарко. С длинной балки под потолком свешиваются концы. Добрых два десятка юнг учатся здесь завязывать свои первые морские узлы. Большинство одеты еще в те костюмы, в которых приехали из дому, - почти на всех короткие штаны. И, пока они старательно связывают и развязывают канаты, между ними с важным видом прохаживается корабельный юнга в синей спецовке -" он проверяет работу "новеньких". Это один из тех, кто через несколько дней уже спишется с "Пассата".

Чувствует он себя заправским моряком.

- Не руки - крюки у тебя! - обращается он к долговязому, с прыщавым лицом, Францу Нагелю. - Это бабий узел, а не рифовый!

Франц смотрит на свои руки-крюки, подтягивает спустившиеся штаны-гольф, следит за работой ловких пальцев юнги в спецовке.

Рядом стоит коротышка Карл Штассен. У него темные курчавые волосы, и все его зовут "Куделек". Как только юнга отходит на несколько шагов, Куделек спрашивает Франца:

- А дальше-то что было? Старик застукал тебя?

Франц отвечает не сразу: он занят - выдавливает угорь за ухом.

- Ну да! Застукал!.. Мы еще немного постояли за дверью, пока он со своей старухой не ушел в кино, а потом и прошмыгнули. Там еще пироги на столе были. Я знаешь как заправился - чуть пузо не лопнуло. Что, не веришь? - И семнадцатилетний Франц меряет Куделька, которому едва исполнилось четырнадцать, снисходительным взглядом. - У меня и карточки ее есть. Да какие! Сам снимал, сам проявлял и печатал. Фотография моя страсть!

- Все сюда! - раздается вдруг голос юнги в синей спецовке. - Самый главный узел - топовый!

Осторожно открывается дверь, и входит Руди. Один из пареньков замечает его и дает своему соседу пинка в бок.

Понемногу все оборачиваются к двери. Разговоры стихают до шепота.

Руди смущенно улыбается и все еще никак не может расстаться с ручкой двери.

- Здрасте! - произносит он наконец, но от дверей не отходит.

Ребята что-то бормочут в ответ. А юнга в спецовке громко говорит:

- Ты чего стоишь, будто в штаны наделал?

Ребята смеются. Руди, продолжая улыбаться, медленно подходит к ним и оглядывается, ища свободный конец.

- Вот, держи мой! - говорит Франц.

Руди протягивает ему руку.

- Руди меня зовут.

- Здорово! У нас еще нет ни одного Руди. - И Франц оборачивается к юнге в спецовке. - Мне нужно выйти...

- Только не пропадай там: нам еще три новых узла надо выучить.

Франц уходит.

Руди становится рядом с Кудельком и берет конец в руки. Ему кажется, что он физически ощущает обращенные на него взгляды, и все это только от чувства неловкости, от которого начинают бегать мурашки по спине. Пальцы его торопливо завязывают узлы, а глаза тем временем потихоньку косятся на туго натянутый конец соседа. Куделек тоже завязывает узел. У него маленькие, коричневые от загара руки. Под ногтями - траурные полоски.

- Живо, живо! - покрикивает юнга.

Руди облегченно вздыхает, заметив, что ребята кругом снова громко затараторили, вскоре стало так же шумно, как до его прихода. Медленно, очень медленно он осваивается. Еще дома он учился вязать морские узлы и ничего не забыл. Плоский, например, над которым все ребята сейчас мучатся, он завязывает с закрытыми глазами. Руди так и кажется, что он слышит, как отец ворчит: "Пальцы сами должны видеть конец! Глаза на море для другого нужны. Нас на паруснике мокрыми канатами стегали, когда мы что-нибудь не так делали. После четвертого удара кожа лопалась!"

Когда отец рассказывал про жизнь на море, он всегда глядел в окно вдаль, может быть, на темные облака в небе или на Эльбу, протекавшую поблизости от маленького домика и мчавшую свои воды на север - к далеким морям и океанам. И глаза у отца при этом делались большие-большие! Руди уж знал: надо сидеть тихо и ждать до тех пор, пока отец не вздохнет глубоко. Вот тогда можно попросить его: "Расскажи, пап, что у вас там в Калькутте было!" или: "А тебе не страшно было в Бискайском, когда..." И отец принимался рассказывать. Громкий ворчливый голос его делался тихим, совсем другим, чем обычно, мягким и задушевным. Так они сидели допоздна, пока мать не приходила домой от господ со стирки: "Опять ты мальчонке голову морочишь! Знаешь ведь, что дома помощник нужен. Сам ведь зарабатываешь раз-два да обчелся, и болезнь тебя ломает..." Иной раз, когда она поутру будила Руди, глаза у нее были красные...