Одержав эту убедительную победу в завязавшемся диспуте, Сидич всем телом откинулся на спинку кресла и насмешливо уставился на своего оппонента. Виктор нисколько не смутился его железной аргументации и тут же привел свои контрдоводы:

– Раз уж на то пошло, то во всем мире все, с кем я соприкасаюсь, везде продают такой же мусор, какой делают наши художники, если еще не хуже! Уровень наших художников порой даже выше, но западные галереи свой мусор продают так обстоятельно и делают это с таким серьезным видом, что коллекционеры платят сотни тысяч и ни в чем не сомневаются. Они знают, что покупают не раскрашенные коробки, они покупают имя и их деньги защищены. Это как акции на бирже, где котировки не могут упасть ниже номинала. Они просто вкладывают деньги.

– Деньги, деньги, все просят деньги! – раздраженно заворчал Сидич. – Деньги не проблема, их можно найти в любом количестве. Сложность заключается в том, как объяснить тем, у кого они есть, что именно это имя завтра будет в цене и что, например, твоя «Варя» через десять лет будет гарантированно стоить в десять раз дороже.

– Эта «Варя», как ты ее называешь, подлетит в десять раз уже через неделю.

– Опять заливаешь! – засмеялся Владимир Львович.

– Нет, серьезно, есть один план.

– Ну, поживем – увидим. Кстати о твоих планах: а этот самый Рогулин, с которым я тебя познакомил на Мальте, он купил у тебя что-нибудь? Помню, бил себя в грудь кулаком. Вот кто богат.

– Сразу нет, но встал на очередь.

– Шутишь?

– Конечно шучу. Скоро купит. Мы с его женой встречаемся завтра, я консультирую ее на этом аукционе.

– Чужая жена дело хорошее, но ты с ней поосторожней. Рогулин мужик со странностями. Люди для него пешки, но денег у него море, он у нас «хозяин тайги». А пока, – тут Владимир Львович сделал ухмыляющуюся гримасу, – если тебе нужны деньги на твоих нищих художников, могу предложить красивый вариант, и почти по твоей части. У меня самого руки никак не дойдут, а ты вот, если хочешь, займись.

– Что за вариант?

– А вот! – Сидич распотрошил пачку документов и вытащил из нее какие-то листики. – Есть четыреста тысяч тонн бронзы! – объявил он торжественным голосом.

Виктор со смехом вскочил с дивана и замахал руками.

– Да ты послушай! – продолжал Владимир Львович. – Дело говорю. Оформи их на свой фонд, ну, хотя бы как скульптуру, мы без пошлин вывезем ее и подарим какой-нибудь Ботсване, а деньги на Кипр! Чем не искусство? Сейчас за это даже медали дают, могу и тебе выбить: «За вклад в культуру малых народов».

Сидич хрипло засмеялся и стал дальше рыться в бумагах.

– Или вот, гляди! Еще лучше. На эту же тему, но тут и думать не надо, уже готовая скульптура. Если тебе не нравится бронза в чушках, есть лодка!

– Какая еще лодка? – ухмыляясь, поинтересовался Виктор: странный разговор стал его забавлять.

– Натуральная, из высокопрочной стали. Списанная с Северного флота подводная лодка, вооружение снято, но дизель еще на ходу, сама движется в надводном положении! Как тебе? Чем не современное искусство? Ну, раскрась ты ее как-нибудь. Хочешь – продай, хочешь – утопи, хочешь – сожги и фильм про это снимай.

– Фильм мало снять, его еще продать кому-то нужно. Не все так просто.

– Понятно, что непросто. Было бы просто, у нас бы тут все искусством занимались. А может, наполнить ее чеченской нефтью, привезти в Брюссель и поставить перед Советом Европы, как скульптуру – в подарок от благодарных народов Кавказа? Что думаешь? Они нам еще и денег отвалят.

– А есть уже один русский художник, Андрей Молодкин, который нефтью свои скульптуры наполняет, но он живет в Париже.

– Не хочешь нефтью, залей ее мазутом, гудроном, асфальтом, у нас всего навалом, а у них, бедняг, кризис с энергоресурсами, вот и заплатят нормально и за железо, и за нефтепродукты.

– Такой бред никто не купит.

– Почему не купит? Ты же мне сам рассказывал про ловкача, который десять тонн нефтяного вазелина каким-то дуракам под видом скульптуры за миллион продал. Как его звали?

– Мэтью Барни?

– Точно.

– Он не ловкач. За ним крупнейшая американская галерея стоит.

– Да плевать я на него хотел. У него цистерна вазелина, а у меня тут целая лодка водоизмещением в три с половиной тысячи тонн. Неужели с этим ничего не сделать?

– Лодка?

– Лодка. Я тебе говорю, в Кронштадте стоит, и документы есть, а чего с ней делать? Ума не приложу. В переплавку жалко, да и деньги плевые. Может, киношникам ее вдуть?

– Подожди, не переплавляй, я подумаю.

– Подумай, подумай. А чтобы лучше думалось, могу еще и человечка в придачу дать. Из той же структуры, капитан первого ранга в отставке, немного съехавший, но очень забавный капитанчик. Если ты ему объяснишь, чего делать, он тебе горы наизнанку вывернет и, если надо, из лодки самолет сделает. Его папан возглавляет у нас целый холдинг оборонных заводов, представляешь, чего они могут нагородить. Сделай лучше из него художника, больше проку будет.

– Надо подумать. Можно пригнать ее морем в Венецию и сделать на биеннале альтернативный павильон.

– Валяй.

– Договорились, вернусь из Франции и займусь твоим капитаном. Ну а если серьезно, ты хотел со мной о чем-то поговорить? Что это за «дело»? Говори, а то у меня скоро самолет.

Владимир Львович сухо чиркнул зажигалкой, прикурил сигарету и погрузился в облако сизого дыма.

– У нас, как всегда, целый ворох проблем, не знаю даже, как тебе и объяснить, чего я хочу. В общем, ничего конкретного. Как говорится, нужно «ветром искусства качнуть волну мнения».

– Ветром искусства? А если без аллегорий? Объясни попроще.

– Без аллегорий? Хорошо. Возникли перегибы, а точнее, продолжаются некие события, формирующие негативное отношение к межнациональным проблемам в нашем регионе. Вот так вот. Неожиданно, правда? Жили мы жили, и тут выясняется, что у нас не культурная столица, а первенство по этническим конфликтам, убийствам иностранцев в стране, а это, как ты понимаешь, ставит нас в очень зависимое положение от всех бредунишек из прессы. Смольный от проблемы официально открестился, МВД, как по учебнику, ловит скинхедов, вот и получается, что структурно это только наша головная боль. Мы уже готовим к эфиру цикл передач, нужно сейчас кое-что подправить в сложившемся балансе мнений, покуда кликуши из общественных комитетов не повесили на нас своих дохлых собак. Ты же знаешь, наше дружное многонациональное общество, оно как бедный родственник: пока живо и никого не трогает, на него всем плевать, когда начинает покашливать, то все жалеют денег на нормального доктора, а когда помрет, то начинаются выяснения: «кто виноват?». В проблемах текущего момента «лечить» уже некогда: вопрос пора закапывать. В общем, похоже на тот самый труп, который, с одной стороны, целуют в лоб, а с другой – он уже пованивает…

– Владимир Львович, дорогой! Даже я слышал о зарезанных студентах, растерзанных детях, но чем же я могу помочь? Художники увлечены только своим творчеством, и никто из них патрулировать рабочие окраины не пойдет. Да и сам я уверен, что всё это темные ходы в чьей-то игре. Ты же сам говоришь, «все ссут в штаны», вот кто-то и дергает с перепугу не за те нитки.

– А кто говорит, что нужно кого-то спасать? – насмешливым голосом возразил Сидич. – Все и так образуется, слава богу, не в первый раз. Сами художники сейчас никого не интересуют, не те времена. Просто для полноты сложившейся картины я хочу с их помощью добавить один яркий штришок. Ну ты меня понимаешь?

– Пока не совсем.

– Я тебе битый час толкую, есть перекос, нужно попытаться уравнять ситуацию. В общем, нужен направленный микровзрыв, и разорваться он должен там, где его никто не ждет, к примеру в самом загнившем участке, в зоне национального достоинства. Это очень слабое и болезненное, полностью атрофированное место в нашей системе духовных знаков и ценностей. Нужно показать людям нечто такое, что могло бы отвлечь или переориентировать общественный взгляд от мелко-уголовных проблем с убийствами африканцев. Дать понять, что проблема не в единичных случаях расовой ненависти или бегающих по подворотням скинхедах, проблема гораздо глубже – в отсутствии национальной идеи, разрыве памяти между поколениями, неуважении нынешних к предыдущим. Одним словом, срочно нужна какая-нибудь точечная художественная провокация, уголовно не наказуемая, но инспирированная в самом центре общественного внимания, гнусная пакость. Такая, чтобы все вскипели, завозмущались, как тогда, пять лет назад!